Письма осени - Владимир Владимирович Илюшин

Письма осени

В четыре часа пополудни шофер Петр Алексеевич Данилов чуть было не влип в дорожно-транспортное происшествие на Тихоокеанском шоссе, почти на выезде из города. Дело было так — Петр Алексеевич вел свой тяжеловесный «КрАЗ» с платформой, на которой тросами были раскреплены коллекторные бетонные кольца, по правой полосе, вел со скоростью едва-едва под сорок, — боялся за тормоза. Шустрые частники выныривали из-за левого крыла один за другим, прижимаясь к самому колесу, втискивались в щели в пестром потоке машин; чадный бензиновый воздух бил в открытое окно, впереди, насколько хватало глаз, качались над дорогой капоты, крыши, борта самосвалов, коробки автобусов, а по обочинам громоздились новостройки, новые высотные здания. Часто встречались знаки, предупреждавшие то об остановках, то о детях, на перекрестках мигали светофоры, и Петр Алексеевич сдержанно матерился — для него не было хуже наказания, чем вот так на тяжелой расхлябанной машине колесить по городским перекресткам, — тоннажа никакого, километража никакого, сплошной пережог горючего, да еще того гляди какой-нибудь велосипедист выскочит и не заметишь, а тормоза ни к черту! А нефиг было ругаться с начальством и выступать на собраниях, — вот его и воткнули на эту паршивую работенку!

Наверно, все было не так, ведь надо ж кому-то и по городу развозить железобетон, но Петр Алексеевич работал шофером уж двадцатый год, себя уважал и склонен был во всем видеть козни и происки. Вот и ругал начальство, больше, впрочем, со скуки, потому что Петр Алексеевич был человек незлой. Просто устал от этих бесчисленных перекрестков, от боязни за машину и тормоза, у него уже руки болели и шею сводило, а в приемнике как назло сели батарейки, вот и приходилось самому себя развлекать.

«КрАЗ» был старый, переживший две капиталки, рама вся в заваренных микротрещинах, электрооборудование на честном слове, тормозные колодки вне всяких допусков, и Петр Алексеевич жалел свою машину, ему даже казалось, что в судьбе машин есть что-то общее с человеческой жизнью. Пока ты молодой, ты всем нужен, а как постареешь, то и запчастей жалеют, — мол, все равно эту рухлядь скоро на переплавку. За двадцать лет работы Данилов научился ощущать машину так, как не ощущал свой собственный организм, он чувствовал хрипы в топливном насосе, а скрежет коробки передач вызывал у него прямо-таки зубную боль. Всякий раз, когда впереди вспыхивал красный глазок светофора, он отпускал крепкое ругательство, как собственную беду, переживая необходимость тормозить и собственной кожей ощущая возникающие при этом в одряхлевшем железе перегрузки.

Вот он и ехал себе не спеша в сплошном ряду машин, чадя на обочину густым, черным выхлопом, ругал начальство и при особо забористых выражениях косился на фотографию маршала Жукова, вставленную под ветровое стекло. Суровый маршал в белом мундире смотрел в сторону, сжав крепкий длинный рот, и, казалось, чуть заметно усмехался, выслушивая, как Петр Алексеевич ругает начальство; в своенравном изломе бровей чувствовалось едва заметное одобрение: мол, так их, сукиных детей! И Петр Алексеевич, воодушевляясь, разговаривал сам с собой, обращаясь попеременно то к «КрАЗу», то к Жукову, рассуждая на темы перестройки и высказывая свои суждения. Нет, ну это ж в самом деле фигня, товарищ маршал, посмотрите, что творится, — начальство все напуганное, работать боится и не работать боится, опять: давай-давай! и опять работяга во всем крайний! Переводят на хозрасчет, но ведь, здраво рассудить, какой может быть хозрасчет, когда нет запчастей? Ни хрена нет, все ищешь да покупаешь.

Мимо по бровке проплыл знак, разрешающий езду со скоростью до шестидесяти, быстрее замелькали мимо легковушки, общелкивая капот сверкающим лаком, Петр Алексеевич чуть прибавил газу: невмочь было тащиться как на телеге, и продолжал рассуждать уже про себя.

Ну нет, в самом деле, что это за ускорение такое, когда тяжелую, как танк, машину гоняют с грузами в шесть-семь тонн туда-сюда, да еще и орут, если вякнешь. Вот он, Данилов, простоял почти до обеда, потом съездил на ЖБИ, отвез оттуда три железобетонные плиты в воинскую часть. Так если бы километров за сто их везти, эти плиты, — нет, тут же, в городе! Накрутился по закоулкам, изнервничался как сукин сын, ну, кидать тебя за пазуху, ну денек! И вот опять работенка — три коллекторных кольца в пригородный совхоз. Конечно, солярка — не бензин, ее и жечь не жалко, но рассудите-ка, товарищ маршал, разве это порядок? Это все равно что в армии обеды самолетом возить, а потом еще удивляемся, откуда у нас бардак…

Идущий впереди самосвал вдруг резко затормозил, вспыхнули стоп-сигналы. Петр Алексеевич зазевался, запоздало ударил по педали, и она вдруг провалилась до пола. Его облило холодным потом, он мгновенно врубил на коробке задний ход, не надеясь, что удержит, и одновременно выжал ручной тормоз. Его шарахнуло лбом в приборную доску, и «КрАЗ» встал как вкопанный в полуметре от заднего борта самосвала. Одновременно машина вдруг ощутимо вздрогнула и дала крен на правый борт, но в первую минуту он не обратил на это внимания.

Матерясь, Петр Алексеевич распахнул дверцу, выпрыгнул на асфальт и потрусил к самосвалу, подкатывая рукава клетчатой замасленной рубахи. Сквозь стекло глянуло на него мелово-белое молодое безусое лицо. Петр Алексеевич закричал, заругался, парень медленно опустил стекло и кивком головы показал на капот. Петр Алексеевич обошел машину и увидел на обочине трясущегося с перепугу, плачущего пацана в коротких штанах и майке. На руках у него извивался, играя и силясь лизнуть в лицо розовым языком, щенок.

— Прямо под колеса выскочил! — закричал Петру Алексеевичу парень, высунувшись в дверцу, и по его лицу видно было, что он еще не верит, что так легко отделался. — Мама моя! Я уж думал — каюк, тюрьма!

Сзади засигналили, закричали: «Кончай базар, дятел!»

Парень захлопнул дверцу, врубил скорость и тронул машину. Вслед за ним, оглушая гудками, обдавая выхлопами, тронулись другие машины, замелькали лица за стеклами, кричащие рты. Что-то орали Петру Алексеевичу, он оглянулся. Ах, кидать же тебя…

Одно из коллекторных колец висело на борту, кособочась, удерживаемое уцелевшим тросиком, — второй, видимо, лопнул при резком торможении. Петр Алексеевич затрусил к машине. Без крана тут не обойтись, либо же — сбрасывать.

Петр Алексеевич выругался, потом надел верхонки, взял из «бардачка» небольшую кувалду, походил-походил, опасливо поглядывая на кольцо, осторожно сиял ослабевшие тросы по правому борту, залез на платформу, потрогал трос. Он был натянут как