Чертова немощь - Алексей Юрьевич Ханыкин

Алексей Ханыкин

Чертова немощь

Сколько помню, мы жили отдельно от остального мира, словно такова была наша судьба. Нашу небольшую, потерявшуюся во времени, деревушку окружал темный дубовый лес. Для городских мы были дикарями, что в страхе технологий спрятались в глуши, огородились высокими ветвями и мирно доживаем свой век. Но это не так.

Это был не просто лес. Когда я был ребенком, дедушка рассказывал многочисленные легенды о невиданных тварях, что обитают в тени широких крон, там, где даже солнца луч не достигает земли. Эти легенды передавались из поколения в поколение, и я стал очередным носителем древних сказок, нет, историй, которые на деле больше, чем сказки.

Как я и говорил, это был необычный лес. Но не каждый городской об этом знал. Или не хотел узнавать. Время от времени здесь исчезали люди – любители пощекотать нервы, простые отдыхающие или горе-охотники-любители. Иногда их тела находили группы спасателей, иногда оставались лишь клочки одежды. После этого, каждый раз к нам в деревушку приезжали всякие гости: репортеры, полиция. Послушают сказок про нечисть, что-то запишут на своих бумажках, да и отправятся восвояси. Как пить дать, все они думали, что мы сумасшедшие, и по результатам, очевидно, списывали на проделки диких зверей или какого-нибудь маньяка. Им не понять, ведь городские жили далеко от этих мест. Им не приходилось ночами слышать вой, словно из самых недр земли, от которого кровь стынет, как вода на морозе, они не видели, как ночами щенки от страха скулят в будках, словно само отчаяние поселилась в их душах без надежды на спасение. Им не приходилось встречать бегающие тени, что иногда позволяют себе подобраться поближе к деревушке и напугать молодежь, а потом, насладившись криками страха, уползти поглубже, словно насытившись людскими страданиями.

Раз уж на то пошло, мы не были полностью отрезаны от мира. Через густой лес была дорога, старая, как мир. Она петляла, пару раз выводила на маленькие полянки, уводила в глубины леса и лишь потом вела прочь. Длинный, тернистый, как говорят в книгах, путь, но единственный, благодаря которому мы окончательно не сошли с ума от страха.

Молодых мы очень боялись пускать по этой дороге в город, уж очень она была длинной и опасной. Лишь те, кому переступит, хотя бы, лет двадцать пять, вооружившись чем-нибудь острым отправляли к городским. Чаще, чтобы развеять дух, но иногда чтобы купить чего-нибудь необходимого. И каждый раз, когда мы покидали деревню, душу терзало неприятное чувство, как совесть гложет ребенка, что пошел против воли родителей. И каждый раз мы возвращались домой, в объятия черного дубового леса.

Когда еще не достиг возраста, чтобы покидать деревушку, к восемнадцати годам от роду я женился. Кажется, городские именно так говорят. Хотя для нас это не имело такого большого значения, мы старались проводить по такому случаю небольшие праздники, негромкие, чтобы лишний раз не тревожить порождений леса. В такие редкие моменты свадеб или дней рождений мы забывали обо всех ужасах, что происходили вокруг. Порождения, невиданные человеку, но так жаждущие выйти на свет переставали существовать, хоть на час, на несколько минут, но этого было достаточно, чтобы спокойно выдохнуть, закрыть глаза и насладиться смешавшимся в невиданный гул голосами соседей. Прекрасное время!

Через несколько лет, когда время отчертило малышке восьмую весну, из неведанных земель к нам пришел старик. Я до сих пор отчетливо помню этот день. В Дубовой чаще снег, хранимый могучими кронами, еще не сошел, а он, седовласый, небритый и израненный, босыми ногами вышел из очередного поворота единственной дороги. Одетый не по погоде, он был лишь в рваном балахоне, словно сшитом из старого тряпичного мешка и с котомкой за плечом. Этот гость медленно, словно наслаждаясь моментом ступил на территорию деревушки, сделал несколько глубоких вдохов, поклонился до земли и попросился к старосте.

Вышел из дому он на следующий день, и, как нам позже представился, был одним из кудесников-гадателей, что странствуют по миру.

«В мир, когда человек отказывается видеть нечистое под своим носом, только мы можем сохранить ему покойную жизнь, отослав это самое нечистое обратно, да подальше» – так говорил кудесник о себе. Странный он был.

Одним весенним утром, когда дочурка играла на улице, ей отчего-то захотелось поближе посмотреть на работу кудесника. Тот аккурат на краю деревни рисовал древние письмена, кажется, укреплял защиту нашего жита от лесных тварей. Сам я не был очевидцем, и их встречу могу знать лишь по сказам соседки, доброй души женщины, и не думаю, что она что-то слукавила.

Покорно дожидаясь, когда кудесник закончит таинство, она наблюдала, стараясь лишний раз шагнуть или чихнуть, словно опасаясь, что ее присутствие что-то нарушит и все пойдет крахом. Старец сам обратился к ней немного погодя. Она, по всей видимости, спрашивала о нем и о его делах, а он, в радостях интереса молодежи, не мог отказать поделиться знаниями с юным дарованием. Уж не знаю, как дошло, но сама дочурка его пригласила к нам в гости под вечер, чтобы он научил ее нескольким буквам на старом языке (уж очень интересно они писались). На том и порешили.

Вечером того же дня старец навестил наш дом.

– Милуйте, хозяева, да не судите. Не потревожу покой надолго.

– Доброму гостю всегда рады, – отвечала с теплой улыбкой жена. – Так и не серчайте за прием: что имеем, тем владеем.

Мы сели на кухне. Он показывал Весене (а именно так мы и назвали дочурку) вырезанные на дощечке буквы старого языка и называл их, а та неуклюже пыталась их повторять. Получалось забавно. Жена заварила чаю, и аромат вскоре пропитал воздух, казалось, словно даже за окном стало теплее и наступило лето.

– У вас прелестная дочь, – улыбнулся старец, – берегите ее. Особенно от тех тварей, что не дают покоя вашей земле.

– Уж вы-то, кудесник, можете знать, что за нечисть под дубами гнезда вьет? – Не удержалась жена.

– Не видывал их, но слыхивал. Имени не имеют, но тело и душу носят. – Старец дал дощечку Весене и предложил поиграть в сторонке. – Со старостой молвили об этом, и нет смысла не говорить другим, коли спросили. Нечистые твари здесь закрыты, и лес этот их тюрьма на веки вечные. Воют они в отчаянии, ибо не могут выбраться, и ищут-рыщут способ,