Ночь Стилета - 2 - Роман Канушкин

Канушкин Роман

Ночь Стилета - 2

Роман КАНУШКИН

Ночь Стилета-2

Анонс

У Игната Воронова было два прозвища. Первое - детское, школьное, Ворон. Но он попал на кровавую чеченскую войну - и Ворон стал смертоносным Стилетом, потому что свист рассекающего воздух ножа был последним, что слышали в жизни его враги.

Он вернулся с войны - и попал на войну другую.

В этой войне враг продумал все, кроме одного - забыл, что ему противостоит Мастер.

Мастер игры со смертью сделал свой первый ход - и колесики гениального преступного механизма закрутились в обратную сторону.

Когда враг понял, с кем он схлестнулся, было уже поздно...

Часть первая

ПЕРЕД ЧЕРНЫМ МАСКАРАДОМ

1

Июньское утро - звенящая прозрачность в преломлении солнечных лучей. Небольшой поселок с двумя десятками красивых домов в стиле нового русского ампира располагался на живописной лужайке в обрамлении вековых сосен и елей, уносящихся ракетами в синеву подмосковного неба. Лужайка была широкой и чуть вытянутой, представляя собой неправильный эллипс; весь поселок пересекали всего две улицы - дорожки, пересыпанные гравием. Словно голубые глазки, по обеим сторонам поселка отражали небо два водоема. Один носил название Песчаного озера - из-за небольшого естественного песчаного пляжика, делающего очень удобными подступы к воде; второй назывался Графским прудом. Он был затянут ковром из лилий и кувшинок, и здесь можно было ловить довольно крупных карасей. Так уж повелось, что Графский пруд остался для рыбной ловли и ночных посиделок, а купание, загар и все дневные развлечения доставались чистому Песчаному озеру. Имелась в поселке еще одна достопримечательность, доставшаяся обитателям от прежних хозяев, - графская аллея. Изумительной красы сосновая аллея, как это было почти во всех подмосковных дворянских имениях, вела от хозяйской усадьбы к тенистому пруду. Сейчас от усадьбы имения Гольяновых не осталось и камешка - лишь только пруд и аллея, когда-то пару веков кряду наблюдавшие за графскими забавами, а ныне ставшие пристанищем для новых романтических волнений. Прежние хозяева жили здесь с петровских времен, служили отечеству, растили сыновей для государевой службы, выдавали замуж дочерей, из-за которых сразилось на дуэлях не одно поколение русских мужчин той, иной породы, готовых драться до смерти из-за женщин, карточных долгов и во имя чести. Так уж вышло, что род Гольяновых всегда состоял на тайной государевой службе, дав немало искусных дипломатов и высших политических чинов, пока не пришел яростный и страшный 1918 год от Рождества Христова - в это лихолетье все и закончилось. Славный род Гольяновых разбросано по поверхности Земли. Они служили иным отечествам - дипломатами и официантами, магнатами и бродячими актерами. Их имение стало государственной собственностью, пока благополучно не обрело нынешних владельцев.

Дом, который нас интересует, располагался по соседству с Графским прудом и был построен из модного в нынешние времена красного кирпича. Он являл собой причудливую смесь из разных стилей, был украшен башенками, эркерами, отдельным флигельком, где находились кабинет и библиотека хозяина, и огромным полукруглым окном почти во всю стену фасадной части третьего этажа. Замок не замок, особняк не особняк, эта стилевая разноголосица, совмещение псевдостарины с ультрасовременностью, собственно говоря, и являлись сутью нового русского ампира. При всем нагромождении нелепостей дом смотрелся на удивление гармоничным. И конечно, сногсшибательно дорогим. Не все дома в поселке были такими. Хотя люди, жившие здесь, явно не относились к категории малообеспеченных.

Место, конечно, было чудное. Жители поселка знали друг друга уже много лет и являлись добрыми соседями. Свой поселок они называли Гольяново, по имени прежних обитателей, и их весьма устраивала некоторая возможная путаница с названием одноименного района Москвы.

Это были дачи. Когда-то - государственные дачи. Только дачи особого рода. Здесь воистину было великолепно. В любой сезон. Святочные дни, Рождество и Новый год, гадания, колядки по домам соседей, огромная новогодняя ель, устанавливаемая всегда в одном и том же месте у Графского пруда, снежные бабы, смех подрастающих детишек и лыжные прогулки, долгие зимние вечера за чаем, скрашиваемые огнем в камине и беседой с соседями, мужчины, отправляющиеся ежедневно на служебных автомобилях к неотложным делам, и их верные жены, хранительницы очага. Долгие зимы здесь пробегали быстрее.

А потом приходила весна. Масленица, темнеющий снег и первые ручейки, апрель, волшебное набухание почек и совсем еще юные, нежно-зеленые листья, демонстрирующие вечную силу плодоносящей природы. И конечно же, Любовь. После каждой зимы подрастало новое волнующееся поколение, готовое к амурным сражениям. В двух с небольшим десятках домов - столько неожиданных комбинаций. Ох уж эта весна с ее изобретательностью! И пересуды... Словом, почти новые родовые гнезда.

А потом, наверное еще в мае, приходили первые, ни с чем не сравнимые летние дни с такими волшебными запахами, с такой же еще волнующе-неокрепшей зеленью и с таким же бездонным небом, как и сейчас.

Но невзирая на любое время года и любую погоду, ровно в шесть часов утра на одной из присыпанных гравием дорожек появлялся человек в спортивной форме. Он был уже немолод, и, конечно же, никто не ждал от него спортивных рекордов. В зимнее время лишь в совсем уж вьюжную метель он надевал шерстяную шапочку, а летом только в очень сильную жару его благородную седину прикрывал какой-либо головной убор.

- Держи живот в голоде, голову в холоде, - любил повторять он. Правда, потом добавлял: - А ноги - в тепле.

Его голос был мягким и тихим, глаза добродушно блестели, так же как и обворожительная белозубая улыбка. Утренняя пробежка и последующие физические упражнения занимали ровно пятьдесят минут, и все это время каждому встречному он желал здоровья и хорошего начинающегося дня.

- Доброе утро, Евгений Петрович. Хорошая погодка...

- Чудесная, Анечка. Желаю вам здоровья!

И он уже неспешной трусцой бежал мимо.

Раз-дна, раз-два-три... оп-оп-оп...

- Здравствуйте, Евгений Петрович.

- Здоровья вам, Федор Афанасьевич. Удачи сегодня!

- Дядя Женя, какое красивое утро!

- Как твои глазки, Настенька. Жениха тебе хорошего, девочка...

Он уже бежал дальше.

А потом, после завтрака, он каждый день измерял талию шелковой тесьмой, и, если отметка перемещалась хотя бы на сантиметр, это означало строгую диету, правда, в его случае несколько своеобразную - три-четыре чашки кофе и пара шипучих таблеток витамина С. Плюс вода. Именно такая своеобразная диета являлась чуть ли не ежедневным рационом питания бывшего английского премьера баронессы Тэтчер.

Железная леди.

Он очень симпатизировал Маргарет Тэтчер. И очень ее уважал. Даже в то время, когда обе страны были разделены железным занавесом. Быть может, в то время даже больше.

После сорока измерять талию нелишне хотя бы пару раз в месяц. Лучше чаще. А уж после пятидесяти это следует делать ежедневно. Что он и делал.

Он был из породы красивых мужчин, которые оставались таковыми до глубокой старости, не позволяя себе превращаться в расползшихся по дивану увальней, похрапывающих у телевизора.

Был и еще один ежедневный тренинг - партия в шахматы. А его противники кое-что смыслили в этой игре, попадались среди них и гроссмейстеры.

Правда, и на его работе порой выпадали те еще шахматные комбинации и его оппоненты бывали похлеще иного гроссмейстера. Его работа была ему и хобби, и увлечением, и любовью, и верой номер один в жизни. Только он никогда не задумывался об этом, а скажи ему - лишь пожал бы плечами.

Однако хобби он тоже имел. Целых два. Он коллекционировал марки, из-за чего некоторые любя и не без доли уважения называли его Филателистом, и еще он коллекционировал африканские маски и иные тотемные предметы. Последнее увлечение осталось от молодости. Очень бурной молодости.

Никто ни разу не видел его угрюмым. Он никогда не позволял себе не то что вспылить, но даже повысить голос. Его интонации всегда были мягкими и доброжелательными, а на устах играла словно навечно запечатлевшаяся улыбка. В сочетании с прозрачными глазами отшельника, меняющими свой цвет от серых к выцветше-голубым, его можно было принять за монаха. В каком-то смысле он таковым и являлся. В каком-то далеко не привычном смысле это было так.

И сейчас он бежал к своему дому с огромным полукруглым окном во всю стену третьего этажа и радостно улыбался яркому утреннему небу и своим соседям, тем из них, кто также не поленился встать в такое прекрасное утро. А они провожали его такими же добродушными улыбками.

Всем, всем здоровья в этот солнечный день, который еще лишь начинается. И всем, всем много счастья.