Передислокация - Фил Клай

Фил Клай

Передислокация

Мы стреляли в собак. Не по ошибке, а нарочно. Операция «Тузик» — так это у нас называлось. Я сам собачник, так что я много об этом думал.

В первый раз это вышло инстинктивно. Я услышал вскрик О’Лири «Ах ты ж!» и гляжу: тощий бурый пес лакает кровь, как воду из миски. Кровь была не американская, но все равно, пес ее лакал! Наверно, тот случай стал последней каплей — после этого мы и открыли охоту на псов.

Там-то об этом не думаешь. Там думаешь, кто сидит в следующем доме, какое у него оружие и как он собирается прикончить тебя и твоих друзей. Прочесываешь квартал за кварталом с винтовками, которые эффективно бьют больше чем на полкилометра, а расстреливаешь людей в бетонных коробках метров с пяти.

Мысли приходят потом, когда у тебя появляется время. Это ведь не то что хлоп — и попадаешь с войны прямиком в джексонвильский супермаркет. Когда нас решили вернуть обратно, то сначала отправили на базу Аль — Такаддум в пустыне, чтобы мы там, говоря по — ихнему, сняли стресс. Не знаю, что они под этим понимали — снять стресс. Мы так поняли, что это значит почаще дрочить в душе, без конца дымить сигаретами и шлепать картами. А потом нас привезли в Кувейт и посадили на рейсовый самолет, чтобы доставить домой.

Вот так. Был ты в зоне военных действий, где тебя того и гляди грохнут, а тут сидишь в бархатном кресле, глядишь вверх на маленькую дулку кондиционера и думаешь: твою мать! Меж колен у тебя винтовка, как и у остальных. У некоторых морпехов были пистолеты М-9, но штыки у всех отняли, потому как с ножами в самолет нельзя. Ребята все худые и какие-то запачканные, хоть и недавно из душа. Глаза запавшие, камуфляж драный. И вот ты сидишь, и закрываешь глаза, и думаешь.

Беда в том, что мысли у тебя не выстраиваются по порядку. Не то чтобы так: ага, я сделал то-то, потом то-то, а потом еще то-то и то-то. Стараешься думать о своем доме, и вдруг ты в доме пыток. Видишь куски тел в ящике и умственно отсталого в клетке. Он кудахтал, как курица. Голова у него усохла до размеров кокосового ореха. Не сразу вспоминаешь слова дока, что ему вводили в мозг ртуть, но и это ничего толком не объясняет.

Ты вспоминаешь, что видел в те моменты, когда чуть не погиб. Разбитый телевизор и труп мусульманина. Эйхольца в крови. Лейтенанта с рацией.

Ты видишь фотографии девочки, которые нашел в столе Кертис. На первой очаровательный иракский ребенок лет семи — восьми, босиком и в красивом белом платьице, как для первого причастия. Дальше — она же в красном платье, на высоких каблуках, сильно накрашенная. На следующем снимке — в том же платье, но косметика размазана по лицу, а у виска она держит пистолет.

Я пытался думать о другом — например, о своей жене Шерил. У нее очень светлая кожа и тоненькие черные волосики на руках. Она их стесняется, но они мягкие. Нежные.

Но думать о Шерил было как-то неловко, и я стал думать о младшем капрале Эрнандесе, капрале Смите и Эйхольце. Мы были как братья — Эйхольц и я. Однажды вместе спасли жизнь другому морпеху. А через месяц Эйхольц полез на крышу, и тут из окошка высовывается повстанец и стреляет ему в спину, когда он на полпути.

Так что я думаю об этом. И вижу того умственно отсталого, и девочку, и стену, на которой умер Эйхольц. Но вот какая штука: еще я никак не могу выбросить из головы этих гребаных собак.

Думаю я и про свою собаку тоже. Про Викса. Как мы взяли его из приюта, потому что Шерил захотела взять старого пса: их, мол, никто не берет. Как мы так и не смогли ничему его научить. Как его рвало какой-то дрянью, которую ему для начала не надо было жрать. Как он уползал весь такой виноватый, на полусогнутых, поджав хвост и опустив голову. Как через два года после приюта он стал седеть, и на морде у него появилось столько седых волос, что они выглядели как усы.

Вот так оно и было. Викс и операция «Тузик» — всю дорогу домой.

Может… не знаю, может, людей ты как-то готов убивать. Тренируешься на макетах в виде человека, ну и привыкаешь. Конечно, у нас были и мишени — собаки. Мишени «Дельта». Но они и на собак-то не похожи, еж их дери.

Вообще-то и людей убивать нелегко. Морпехи — новобранцы ведут себя так, будто приехали поиграть в Рэмбо, но это серьезное дело, это работа. Как правило. Однажды мы наткнулись на умирающего повстанца. Хрипит, дрожит, губы в пене — ясно, что хана. Ему прострелили грудь и тазовый пояс, жить осталось несколько секунд, но тут подходит наш замкомроты, достает свой боевой нож и перерезает ему горло. Говорит: «Приятно убить человека ножом». И ребята переглядываются — типа чё это он? Был бы балбес рядовой, тогда еще ладно, а от замкомроты такого как-то не ждешь.

Пока летел, я и об этом думал.

До чего же все странно! Ты сидишь, держишь в руках винтовку, но ни одного патрона взять негде. А потом приземляешься в Ирландии на дозаправку. Вокруг такой туман, что ни хера не видать, но ты знаешь: раз это Ирландия, здесь должно быть пиво. А командир экипажа, сука гражданская, читает объявление, что на время всего рейса армейские правила остаются в силе и мы еще считаемся на службе. Стало быть, никакой выпивки.

Но тут наш ротный вскакивает и говорит: «Это такая же чушь, как футбольная бита. Ладно, парни, у вас три часа. Я слыхал, тут дают гиннесс». Ну слава тебе яйца.

Капрал Уэйсерт заказал пять стаканов зараз и выстроил их перед собой. Сначала даже не пил, просто смотрел на них со счастливой улыбкой. «Довольный, как пидор на дереве х…», — сказал О’Лири. Так говорил наш инструктор по строевой. Кертису это выражение страшно нравится.

Так что Кертис усмехается и говорит: «Да, блин, вот уж дерево так дерево», — и мы все гогочем, счастливые уже от одного только сознания, что больше не надо быть начеку и можно спокойно нажраться.

И нам это удается мгновенно. Почти каждый из нас сбросил килограммов пять, а спиртного мы не нюхали семь месяцев. Рядовой Макманиган валялся на полу со спущенными штанами и говорил всем: «Кончайте пялиться на мои яйца, гомосеки». Младшего капрала Слотера хватило на полчаса, а потом он уже блевал в сортире, причем капрал Крейг, трезвый мормон, его придерживал, а младший капрал Грили, пьяный мормон, блевал в соседней кабинке. Даже комендор — сержант, и тот надрался в хлам.

Это было здорово. Мы залезли обратно в самолет и вырубились. Очнулись уже в Америке.

Только вот когда мы сели в Черри — Пойнте, там никого не было. Стояла ночь, холод, видимость нулевая, и половина из нас мучилась первым за много месяцев похмельем — чувствовали себя херово, но тогда в этом был и свой кайф. Вылезли мы из самолета и видим: здоровенная пустая взлетная полоса, с полдесятка парней в форме да несколько армейских грузовиков. Из родных — никого.

Комендор — сержант сказал, что они ждут нас в Лиджене. Чем скорей мы погрузим все наше добро на машины, тем скорей их увидим.

Ладно, грузить так грузить. Мы разбились на бригады, покидали в кузова все снаряжение и вещмешки. Разогрелись от тяжелой работы, так что вроде и не зябко. Заодно и часть алкоголя с потом вышла.

После этого подогнали автобусы, и мы все набились туда — везде торчат М-16, никто уж и не следит, куда направлено дуло, да теперь оно и неважно.

От Черри — Пойнта до Лиджена час езды. Сначала по лесу. В темноте мало чего разглядишь. Но и дальше, на шоссе, смотреть особо не на что. Магазинчики еще не открылись. Неоновые вывески на заправках и барах, и те не горят. Я смотрел в окно и более — менее понимал, где мы, но дома себя не чувствовал. Решил, что для этого надо поцеловать свою жену и погладить свою собаку.

В Лиджен мы въехали через боковые ворота — от них до места, где расквартирован наш батальон, еще минут десять. А то и пятнадцать, подумал я, судя по тому, как тащится этот козел. Скоро уже все заерзали. Потом автобус свернул на Макхью, я увидел казармы и понял: ну все. И тут он останавливается, не доехав метров четыреста. Прямо перед оружейным складом. Я бы запросто мог добежать туда, где собрались наши родные. За одной из казарм горели фонари, вокруг стояла куча машин. Голоса были слышны даже отсюда. Наши семьи были там! Но мы все выстроились в очередь, думая о том, как они близко. Я думал о Шерил и Виксе. И ждал.

Но когда я наконец добрался до окошечка и сдал свою винтовку, мне стало как-то не по себе. Я расстался с ней в первый раз за несколько месяцев. Я не знал, куда девать руки. Сначала засунул их в карманы, потом вынул и скрестил на груди, а потом опустил да так и оставил без толку висеть по бокам.

Когда все сдали винтовки, первый сержант приказал построиться, как на парад. Охренеть! Построились, подняли свой долбаный флаг и потопали по улице. Когда добрались до первых казарм, услышали впереди приветственные крики. Я никого не видел, пока не свернули за угол, а там — вот она, целая стена людей с плакатами. Свет прожекторов бил прямо в глаза, так что трудно было разобрать, кто есть кто. Сбоку уже поставили раскладные столы, и морпех в лесном камуфляже жарил на гриле хот — доги. А еще там был надувной батут в виде разноцветного замка, как на ярмарке. Надувной батут, мать его за ногу!