Христианство. Лекция - Александр Мень

Александр Мень. Христианство (лекция)

Лекция 8 сентября 1990 г.

...Итак, мы с вами идем к завершению нашего путешествия по

эпохам, по кругам миросозерцаний. И мы подошли к вершине, к

тому сверкающему горному леднику, в котором отражается солнце и

который называется -- христианством.

Конечно, христианство бросило вызов многим философским и

религиозным системам. Но одновременно оно ответило на чаяния

большинства из них. И самое сильное в христианской духовности

-- именно не отрицание, а утверждение, охват и полнота.

Если буддизм был пронизан страстным стремлением к

избавлению от зла, стремлением к спасению (Будда говорил, что

как воды морские пропитаны солью, так и его учение -- дхарма --

проникнуто идеей спасения), то эта жажда спасения, обетование

спасения присущи и христианству, Новому Завету.

Если в исламе есть абсолютная преданность человека Богу,

который является суверенным властелином космоса и человеческой

судьбы, то это самое мы находим и в христианстве.

Если в китайском миросозерцании небо -- Цянь -- является

чем-то ориентирующим человека в жизненных вещах, даже в

мелочах, в различных оттенках традиций, то и это есть в

христианстве.

Если брахманизм (современный индуизм) говорит нам о

многообразных проявлениях Божественного, то и это есть в

христианстве.

Если, наконец, пантеизм утверждает, что Бог во всем, что

он, как некая таинственная сила, пронизывает каплю, каждый атом

мироздания, -- то христианство и с этим согласно, хотя оно не

ограничивает воздействие бога только этим пантеистическим

всеприсутствием.

Но мы бы ошиблись с вами, если бы считали, что

христианство явилось как некая эклектика, которая просто

собрала в себе все элементы предшествующих верований. В нем

проявилась колоссальная сила чего-то нового. И это новое было

не столько в доктрине, сколько в прорыве иной жизни в нашу

обыденную жизнь. Великие учителя человечества -- авторы

"Упанишад", Лао-цзы, Конфуций, Будда, Мохаммед, Сократ, Платон

и другие -- воспринимали истину как вершину горы, на которую

они поднимаются с величайшим трудом.

И это справедливо. Потому что истина -- не та вещь,

которая дается легко в руки, она действительно похожа на

высокую гору, куда надо восходить: тяжело дыша, карабкаясь по

уступам, порой оглядываясь назад, на пройденный путь, и

чувствуя, что впереди еще крутой подъем.

Я никогда не забуду замечательных слов, которые сказал

простой гималайский горец, шерп по национальности, по имени

Тэн-синг, который восходил на Эверест вместе с англичанином

Хиллари. Он говорил, что к горам надо приближаться с

благоговением. Так же -- и к Богу. Действительно, горы требуют

особого настроя душевного, чтобы понять их величие и красоту.

Истина закрывается от тех людей, которые идут к ней без

благоговения, без готовности идти вперед, несмотря на

опасности, пропасти и расселины. Восхождение -- такова история

человечества.

Вы легко мне возразите: а сколько было ступеней, ведущих

вниз? Да, конечно. И на первый взгляд, ступеней, ведущих вниз,

больше. Людей, которые падали и катились вниз, в бездну,

больше. Но для нас важно, что человек все-таки поднимался в эти

надоблачные вершины. И он тем и велик, человек, что он способен

был подняться туда, где, как говорил Пушкин, "соседство Бога",

в горы умственных и духовных созерцаний. Человек имеет две

родины, два отечества.

Одно отечество -- это наша земля. И та точка земли, где ты

родился и вырос. А второе -- это тот сокровенный мир духа,

который око не может увидеть и ухо не может услышать, но

которому мы принадлежим по природе своей. Мы дети земли -- и в

то же время гости в этом мире.

Человек в своих религиозных исканиях бесконечно больше

осуществляет свою высшую природу, чем когда он воюет, пашет,

сеет, сорит. И термиты строят, и обезьяны воюют по-своему

(правда, не так ожесточенно, как люди). И муравьи сеют, есть у

них такие виды. Но никто их живых существ, кроме человека,

никогда не задумывался над смыслом бытия, никогда не поднимался

выше природных физических потребностей. Ни одно живое существо,

кроме человека, не способно пойти на риск -- и даже на

смертельный риск -- во имя истины, во имя того, что нельзя

взять в руки. И тысячи мучеников всех времен и народов являют

собой уникальный феномен в истории всей нашей Солнечной

системы.

Но когда мы обращаемся к Евангелию, мы попадаем в иной

мир. Не в тот мир, который дает нам картину волнующих поисков,

порыва к небу, -- а мы оказываемся перед тайной ответа.

Двадцать пять лет принц Гаутама, будущий Тадхагатта Будда,

проводил в аскетических усилиях, чтобы достигнуть созерцания.

Так же трудились -- умственно, духовно и психофизически --

йоги, философы, подвижники. Но Иисус Христос приходит из

простой деревни, где он вел жизнь рядового человека. В нем все

было готово, он никуда не поднимался. Он, наоборот, спускался к

людям.

Каждый великий мудрец сознавал свое неведение. Сократ

говорил: "Я знаю, что я ничего не знаю". Величайшие святые всех

времен и народов ощущали себя грешниками гораздо более остро,

чем мы с вами, потому что они были ближе к свету, и каждое

пятно на жизни и совести им было видней, чем в нашей серой

жизни.

У Христа нет сознания греховности. И у него нет сознания

того, что он чего-то достиг, -- он приходит к людям, неся им

то, что в нем самом есть изначала, от природы.

Я должен сразу обратить ваше внимание на то, что Иисус

Христос не начал проповедовать "христианство", как некую

концепцию. То, что он возвестил людям, он назвал "бесора",

по-гречески "euangelion", что значит "радостная весть",

"радостное известие".

В чем же заключалось это радостное известие?

Человек имеет право не доверять мирозданию. Человек имеет

право чувствовать себя в чужом и враждебном мире. Такие

современные писатели, как Альбер Камю, Жан-Поль Сартр и другие

часто говорили о страшной абсурдности бытия. Нас обступает

нечто грозное, бесчеловечное, бессмысленное, абсурдное, и

доверять ему невозможно. Холодный, мертвый или мертвящий мир.

Правда, я здесь оговорюсь: эти писатели, романисты, драматурги,

философы выступали с позиции атеистического мировоззрения --

экзистенциализм у Сартра и Камю -- атеистический.

Они как-то не заметили одну вещь.

Когда они говорят, что мир абсурден, то есть бессмыслен,

они это знают только потому, что в человека заложено

противоположное понятие: смысла. Тот, кто не знает, что такое

смысл, не чувствует, никогда не поймет, что такое абсурд. Он

никогда не возмутится против абсурда, никогда не восстанет

против него, он будет с ним жить как рыба в воде. Именно то,

что человек восстает против абсурда, против бессмыслицы бытия,

и говорит в пользу того, что этот смысл существует.

Древнее библейское провозвестие говорит нам о том, что мы

можем совершить внутренний переворот и сказать бытию -- да,

довериться тому, что кажется страшным и грозным. И тогда через

хаос, через абсурдность, через чудовищность жизни, как солнце

через тучи, глянет око Божье. Бога, который имеет личность -- и

личность, отображенную в каждой человеческой личности. И

контакт с ним возможен -- как союз между подобными существами.

Весь фокус человечества -- это удивительная его аналогия с Тем,

Кто создал мир.

Чарлз Дарвин говорил, что, хотя он воспринимает мир не

механически, как процесс, -- все же, задумываясь над его

сложностью, он не может понять: неужели слепая случайность

смогла все это породить, и не следует ли нам за всем этим

видеть некий разум, в чем-то аналогичный нашему? (Можно к этому

добавить: не просто аналогичный, но безмерно превосходящий наш

разум.)

И в ветхозаветной библейской религии, о которой мы с вами

говорили уже, возникло вот это понятие о вере-доверии. Не вере

как некоем теоретическом, философском или религиозном

убеждении, а вере как акте порыва через мертвящую, абсурдную

действительность, когда человек говорит Богу: да, я принимаю и

внимаю. Так возник древний завет между Богом и человеком,