Зверь с серебряной шкурой - Карина Шаинян

Карина Шаинян

Зверь с серебряной шкурой

Мокрое седло, мокрая лошадиная шкура, мелкие волоски противно липнут к рукам. Капли гулко стучат по капюшону, пробираются за шиворот. Мерное усыпляющее покачивание, скользкий повод выпадает из рук. Темные потеки на крупе лошади, идущей впереди. Скорчиться в седле, не шевелиться, то хоть что-то останется сухим, это серое месиво когда-нибудь закончится, какой тяжелый перевал… «Палатки-то в темноте ставить будете», – оборачивается проводник. С козырька клетчатой кепки течет, водяная завеса искажает круглое кирпичное лицо.

«Боже, какая гнусная рожа… чему он радуется? Не думать об этом дожде. Не шевелиться», – тонкая дождевая струйка вкрадчиво пробирается в сапог. «Мы просто попали в тучу… где-то солнце – туман не серый – серебристый… серебряный… Написать бы историю о звере с серебряной шкурой. Чтобы он жил в зарослях, а ночью выходил на охоту, и охотники бледнели, услышав его имя. Да, Чап, пожалуй, побледнеет», – Тим почти с ненавистью смотрит на квадратную, в пятнах камуфляжа, спину проводника. «Чап и слова такого не знает… И чтоб этого зверя никто никогда не видел…» – Тим задремал, пытаясь во сне рассмотреть зверя, спрятавшегося в зарослях. Он был где-то очень близко, ждал, подкарауливал, сливался с ветвями, мерцал серебристой шерстью.

«25.07, река Лажа.

Тучи ушли. Луна сегодня такая яркая, что при ее свете можно писать. Переход был тяжелый, все промокли, замерзли и рано разошлись спать. У одной из туристок провалы в памяти – она была здесь в прошлом году, но не помнит ни водопада, ни озера, а стоянку узнала по кустам. Кедры только вдоль реки, а вся остальная долина до самых склонов заросла карликовой ивой. Не такая уж она и карликовая – в рост человека, с узкими серебристыми листьями. Сверху выглядело очень красиво – как будто серебряный мех под луной. Зато продираться через эти кусты по узкой тропе к стоянке – сплошное мучение: кони спотыкаются, ветки лупят по ногам, да еще и льет с них.

Где-то с полкилометра по иве. Полкилометра страха. Что-то придумываешь, сочиняешь какую-нибудь чушь, а она продирается в реальность, перекраивает ее, и начинаешь бояться обыкновенных кустов. Тут главное – молчать, хотя бы не говорить и не писать, если уж не думать не получается…

Ива под луной как серебряный мех. Просто потянуло на красивости, ничего больше.

Завтра дневка. Еще одна лунная ночь в этой долине.

Глупо бояться собственных выдумок…

26.07, там же.

Сходили сегодня на водопад. Красиво.

Сверху в иве видны проходы – будто ходил кто-то большой, ломился сквозь кусты с сопением и треском. Наверное, кони забрели.

Днем – кусты как кусты, бледная зелень. Каждый лист покрыт коротким серым пушком.

Спросил у Чапа, водятся ли здесь крупные животные. «Ну, марал здесь ходит… Буны – они выше, на скалах. А так – марал да косуля. Медведя нет, не бойсь, не скушает». Смех у него мелкий, беззвучный, а глубоко посаженные глаза вцепляются в лицо.

История про зверя с серебряной шкурой. Как он прячется в зарослях кустарника, никогда не показывается, превращается в легенду. Все о нем знают, но никто не говорит. Краснолицые охотники боятся его в полнолуние, бросают кровавые куски мяса. Иногда кто-нибудь в племени становится грустным и испуганным. Про него говорят: «Он думает о серебряном звере». В лунную ночь его выводят к началу заросшей тропы. На рассвете узкие листья покрывает серебристо-розовая роса и прячет все следы. Из этих зарослей никто не возвращается…

И дальше – история про охотника, который нарисовал этого зверя на стене пещеры.

Ива начинается в нескольких метрах от костра. Сейчас она снова почти светится под луной. Ветра нет, а ветки шевелятся. И черные провалы там, где кусты поломаны лошадьми. Хочется нырнуть в одну из этих дыр и посмотреть, что будет дальше.

Трудно забыть о том, что увидел сверху. Не мех, нет – притаившийся под луной зверь с серебряной шкурой, мягкой, блестящей, скрывающей стальные мышцы.

Не стоило об этом писать».

Тим споткнулся в темноте обо что-то мягкое. Пестрые тени зашевелились. Обмирая от страха, он услышал дребезжащее ворчание и хрип. Недовольный голос Чапа заставил нервно рассмеяться. «Чего шатаешься? Куда?» Он молча ткнул рукой в сторону кустов. «Слышь, ты… турист… Сейчас лучше не ходи», – Чап приподнялся, высовываясь из спальника. В лунном свете стало видно, что проводник спал прямо в кепке. «Мне надо», – ответил Тим сдавленно.

Вышел из-под кедров на поляну, залитую зеленым лунным светом. Ива стояла перед ним стеной, шевелила листьями. Ждала. Тропа казалась туннелем, жидкой черной пустотой, расцвеченной бликами.

«Ну чего встал? Иди, иди…», – хриплый тенор Чапа за спиной. Тим оглянулся. Тень от кепки полностью скрывала глаза проводника, однако показалось, что в них мелькнуло сочувствие. «Что делат-то? надо, так иди», – проводник отбросил в кусты окурок. Коротко зашипел гаснущий огонек.

Качаясь и зажмурившись, Тим шагнул на тропу.

«27.07, там же, перед выходом на Сурдины.

Охотник нарисовал зверя с серебряной шкурой на стене пещеры. Когда наступило полнолуние, его вывели к началу тропы. Всю ночь охотник бродил в зарослях, умирая от отчаяния и страха, готовый к схватке, не смея повернуть назад. А когда наступил рассвет, и на листья упала розово-серебряная роса, вернулся домой. Потому что настоящим зверем был тот, нарисованный на стене пещеры…»

Тим закрыл блокнот, рассеянно огляделся вокруг. Заспанные туристы медленно подтягивались к костру, зачерпывали дымящийся чай. Снова накрапывало, низкие облака стекали по склонам. «Опять идти по перевалу под дождем», – подумал Тим, осторожно трогая длинную царапину на щеке. Смахнул прилипшие к мокрым рукам клочья серебристой шерсти и нырнул в палатку за кружкой.