Первый луч зари - Астерискос Астерискос

Первый луч зари

Maiori forsan cum timore sententiam in me fertis quam ego accipiam.

(Возможно, вы выносите мне приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю.)

Джордано Бруно

8 февраля 1600

Бухнул тяжёлый засов, и дверь отворилась с протяжным скрипом.

Неужели пора? Сквозь крохотное окошко под потолком я смотрел, как бледнеют звёзды. Занималась заря – последняя заря в моей жизни.

– Ты поторопился, брат Рикардо, – бросил я, не поворачивая головы. – На площади ещё пусто.

– Боюсь, я опоздал, Ноланец.

Я обернулся на знакомый голос. Яркий свет факела больно резанул по глазам, привыкшим к темноте подземелий.

– Анжело? Чем обязан? – Я скрестил руки на груди, и резкая боль в кончиках пальцев на правой руке напомнила, что с них срезали кожу.

– Поговорить с тобой хочу. – Анжело сделал шаг вперед, и мы оказались лицом к лицу в тесной каморке. Стража захлопнула дверь.

Я пожал плечами.

– Ну, присаживайся.

Анжело бросил взгляд на грязный каменный пол. Сидеть здесь, разумеется, не на чем.

– Ты, как всегда, весьма любезен, – ответил он.

– Так зачем пришел? – Моя бесцеремонность проистекала из раздражения: эти лицемеры отняли у меня восемь лет жизни, приговорили к смерти и даже в последние минуты нет от них покоя.

– Хочу дать тебе последний шанс.

Я криво усмехнулся.

– Да ты никак помилование мне принёс!

– Ещё не поздно. Предложение пока в силе. Твоя жизнь в твоих руках.

Я молчал, разглядывая его пухлые, гладко выбритые щёки и чувственные губы, изогнутые в елейной улыбке. Холодный взгляд маленьких чёрных глаз не вязался с дружеским тоном. Впрочем, я слишком хорошо знал Анжело. Мы познакомились тридцать семь лет назад, став послушниками монастыря Святого Доминика в Неаполе. В то время его звали Лоренцо, а меня – Филиппо. Мы оба были подающими надежды юнцами и жаждали вступить в орден доминиканцев. Кто бы мог подумать, что наши путь так разойдутся?

Я посмотрел ему в глаза.

– Моя жизнь в моих руках, говоришь? А я-то думал, что жизнь каждого из нас – в руках Божьих.

Анжело сверкнул глазами, но сдержался. Он всегда ненавидел мои насмешки, потому что не хватало ума ответить тем же.

– Разумеется, всё в руках Божьих, но Господь милосерден к своим созданиям. – Он перекрестился с весьма набожным видом. Правда, вид этот не вязался с обрюзгшим лицом и красным носом. А вот тридцать семь лет назад Анжело и впрямь выглядел невинным ангелочком.

– В таком случае очень странно, что его создания столь немилосердны по отношению друг к другу. – Даже сейчас я не мог удержаться от словесной дуэли. Хоть повеселюсь напоследок. Впервые в жизни мне нечего бояться: худшее, что могло со мной произойти, всё равно неотвратимо произойдёт. Теперь можно говорить всё, что вздумается. О Смерть, ты избавляешь от страха жизни!

Анжело вздохнул.

– Мне очень жаль, что так получилось. Ты ведь не станешь отрицать, что мы были с тобой в высшей степени терпеливы. Восемь лет мы пытались заставить тебя узреть свет истины.

Не удержавшись, я фыркнул от смеха.

– О да! В моём случае ваше терпение казалось безграничным. Простым еретикам не приходится ждать приговор так долго.

– Каждое решение мы тщательно взвешиваем. К тому же, ты ведь не простой еретик. Ты альтхар. Ты один из нас. Поэтому мы даем тебе последний шанс.

Я выпрямился и расправил плечи. Всё тело ныло от боли, но оставалось потерпеть совсем немного.

– Приберегите свой последний шанс для себя. Никогда я не был одним из вас. И никогда не буду. Вы считаете себя самыми умными на свете, не такими как все, избранными, имеющими право решать судьбу всего мира. А на самом деле вы просто кучка самовлюблённых ослов! – злорадно выплюнул я.

Маски сброшены – наконец-то можно поговорить начистоту!

Анжело молча смотрел на меня несколько мгновений.

– Может, мы не так уж непогрешимы, как нам хотелось бы, но мы делаем то, что можем, – наконец сказал он. – Мы несём свет знаний дикарям. Без нас они бы до сих пор ходили в шкурах и убивали друг друга дубинками. Они немногим лучше зверей, а иногда и хуже. Мы – пастухи и делаем всё, что в наших силах, чтобы защищать и направлять наше стадо. Даже если иногда вынуждены уничтожать паршивую овцу.

Паршивую овцу… Им и в голову не приходит, что они-то и есть паршивые овцы человечества. Точнее, волки в овечьей шкуре. Их льстивые улыбки обнажают окровавленные клыки. Они убивают, пытают, обманывают. Они говорят о Боге, а служат Дьяволу…

Как же я от всего этого устал! Сколько ни повторяй одно и то же, они ничего не понимают. И даже слушать не хотят…

Что ж, сегодня у меня действительно есть последний шанс – шанс высказать то, что думаю.

– Нет никаких «нас» и «их». Альтхары, декхары, евреи, гои, христиане, магометане, негры, белые – всё это не имеет значения. Все люди разные, но кровь у всех красная. Мы все едины, вся Вселенная – одно целое. Убивая другого, ты на самом деле убиваешь часть себя. Мы все – части единого тела, и только безумец станет калечить себя самого. Неужели так трудно это понять? Ваша ненасытная жажда власти и денег – это глупость...

– Твое упрямство – вот настоящая глупость! – неожиданно взорвался Анжело. – Одно дело – быть наивным идеалистом в пятнадцать лет, и совсем другое – цепляться за свои заблуждения в пятьдесят! Одно дело – быть безобидным мечтателем, и совсем другое – раздувать недовольство и сбивать невинные души с пути истинного! Люди и в самом деле разные, и у каждого есть своё место! Одни должны отдавать приказы, а другие – их исполнять. И если ты не понимаешь очевидных вещей, то вовсе не так умён, как о тебе говорят.

Его вспышка меня позабавила. Анжело всегда пытался быть со мной на равных и всегда проигрывал. Может, я и не так умён, как обо мне говорят, но равного себе пока не встречал. Я побывал повсюду, от Италии до Англии, и никому никогда не удалось победить меня в диспуте. Что невероятно бесило многих почтенных профессоров.

Пожалуй, я нажил себе больше врагов, чем друзей.

– Анжело, нам не о чем разговаривать, – сухо улыбнулся я. – Ты сделал свой выбор, а я – свой. А теперь не соблаговолишь ли ты удалиться? У меня слишком мало времени, чтобы его терять.

– Значит, ты отказываешься? – спросил он.

– А ты ожидал чего-то другого?

Анжело пожал плечами.

– Некоторые храбрятся, пока не заглянут в лицо смерти. А потом вдруг понимают, как им дорога жизнь. И идут на попятную.

– Для меня есть кое-что дороже жизни.

Анжело покачал головой.

– Упрямство у тебя в крови.

– А у меня нет оснований стыдиться своих предков.

Намёк попал не в бровь, а в глаз.

Глаза Анжело сверкнули, обвисшие щеки вспыхнули. Он развернулся и вышел, не говоря ни слова. Я наконец-то остался наедине с самим собой. Впрочем, это ненадолго.

Я прислонился к холодной стене и закрыл глаза.

Мир за стенами моей крохотной клетки пробуждался. Внутри замка Торре дель Аннона тяжело топали стражники, скрипели двери, кто-то разговаривал, кричал, смеялся, кто-то зычным голосом отдавал приказы. Со двора доносился приглушенный стук копыт по камням, ржание лошадей, беготня солдат. Еще дальше, на пределе слышимости, пробуждался к жизни великий город Рим: римляне спешили по своим делам, толпы сновали по узким улочкам, на площади Цветов собирались зрители…

С каждым ударом сердца моя жизнь становилась короче. Миг, о котором я не хотел думать, неотвратимо приближался.

Меня вдруг охватило беспросветное отчаяние.

Ведь я же мог принять предложение Анжело, и тогда не пришлось бы считать мгновения, ожидая шагов за дверью… Может, и сейчас ещё не поздно…

Трусливый голосок снова принялся нашептывать мне на ухо. Сердце бешено заколотилось, я покрылся холодным потом.

Зачем я упорствую?

Почему отказываюсь покаяться, склониться, солгать?

Ведь я же умру медленной и очень мучительной смертью – ради чего?

В душе воцарилась оглушительная тишина, чёрная и угрюмая, как грозовое облако, а потом я отчётливо услышал ответ: Ради тех, кто придет после тебя.

Этот звонкий голос зазвенел в ушах, и все тело отозвалось дрожью, как натянутая струна:

Гореть

Сиять

Разгоняя тьму

Освещая дорогу другим

Давая каждому смелость быть

Собою самим.

Голос, невозмутимый и сильный, как скала посреди шторма, шёл из самой глубины души, от корней, которые соединяют её с другими душами, со всеми людьми, животными, растениями и даже с камнями. Ведь мы все, словно грибы: вроде бы каждый сам по себе, а на самом деле корни у нас одни.

Как я могу умереть, если я есть во всём и всё есть во мне?

Ничто не умирает, всё только меняет форму, вечно перетекает, преображается, превращается во что-то другое.

Это тело всё равно погибнет – не сегодня, так в другой день. Для меня придёт время уйти, стать кем-то или чем-то ещё. Смерть тела не имеет значения.