Священная Гора - Надя Яр

Надя Яр

Священная Гора

В то лето водостоки пересохли, и уровень Реки так сильно спал, что обнажилось скрытое столетиями дно. Керали, город глины и богов, склонился над Рекой, как истёрзанный жаждой буйвол. По затвердевшему илу бродили нищие и ковырялись в нём острыми палками. Они искали забытые Рекой сокровища. Жрецы храмов Реки качали обёрнутыми паклей головами и предупреждали, что опасно гневить Великую Реку, пытаясь отобрать у неё то, что ей давно принадлежит по праву. В нижних кварталах города пёстрые очереди выстраивались у колодцев, и продавцы воды делали деньги на беде. Среди них свирепствовала санитарная инспекция. Земляные улицы низов Керали стали не мягче камня, и звонко шлёпали босые ноги рикш в пыли. Даже ветряки и колокольчики на их рулях и крышах жалобным треньканьем просили пить. В первые дни жары волной взметнулась вонь с прибрежных свалок, но вскоре все свалки высохли, и низкие лачуги нищенских районов выцвели до землистой желтизны. Лачуги эти казались хрупкими — и были — и часто рассыпались кучей сухих комьев над головами их хозяев. С утра и до пяти часов после полудня живое пряталось, куда могло. Обитатели высотных вилл, отелей и дворцов скрывались в кондиционированные покои, нищие уползали в свои картонные коробки, а ветер гнал иссохшую бумагу и пластиковый мусор по пыльному асфальту, глине и слежавшейся земле. Всё чаще полыхали в городе пожары. Отважные мальчишки из низов перечили адской погоде, днём выбегали в город и, сбившись в стайки, жгли автомобильные покрышки в урнах. Полиция охотилась на них, как кот на воробьёв. Поток паломников к святой горе Неру не только не иссяк, но вырос вдвое. Люди тянулись по священному пути, без слов противореча ниспосланному с небес зною, и правительство подгоняло к переполненным автовокзалам цистерны с питьевой водой. В тот год поставщики воды немало заработали на набожности соотечественников и премьер-министра, который оплачивал всё это множество цистерн из госбюджета.

Район Даке не очень беден, но и не богат. Он незаметно врос посередине глинобитной мозаики Керали, застроенный низенькими многоквартирными домами. Надо всем этим плоским и непритязательным возведено несколько зданий поновее и повыше. В трёхэтажном доме, в маленькой квартире, малыш лежит в постели и слышит сквозь болезненную дрёму детские вопли во дворе и взрывы смеха тех, с кем он ещё недавно вместе бегал. Мальчишки пробегают, кажется, прямо под ним и шумной дикой стайкой скрываются в ближайшем переулке. Их смех ныряет в лабиринт Керали. Воцаряется тишина, и малыш слышит яростный шум собственной крови в голове и шорох метлы дворника Муруфы.

— Ари!

Малыш лежит под сеткой от москитов, как мальчик из слоновой кости, бледный.

— Утро, Ари! — и мама вносит в его комнату тарелку супа из акульих плавников. Она склоняется над ним и чует его жар. Мягкая мамина грудь натягивает золотистое платье, её чёрные волосы блестят, туго затянутые в узелок, а на её губах видны морщинки от жары, или, всё может быть, от возраста. Малыш уже об этом знает. Он не удивлён. С недавних пор Ари по-своему, по-детски думает о смерти. Пока ещё смерть далека и пахнет для него жарой и пылью. Мама пахнет свежими огурцами, специями и мёдом. В кухне она печёт мичуми, и весь дом вкушает ароматы медового теста. Запах мичуми наполняет комнаты, окутывает столик, кровать и малыша. Дверь аромату не помеха, он сочится в щели и вкрадчиво ползёт на улицу по лестничным пролётам. Дворник Муруфа вдыхает его, голодно вздыхает.

Отец малыша призраком уходит вслед за запахами. У него интересная работа. Вечерами, ну только если он не слишком устаёт, отец садится рядом с Ари и рассказывает, например, такое: обезьяны перегрызли высоковольтные провода в северных районах, у самой городской черты, и обезьян поджарил ток. Жареных обезьян сожрали нищие, а жрецы храмов Ханумана этим возмущались. Отец рассказывает о городских часах-по-телефону и приносит Ари телефон, разматывая длинный провод. Отец поддерживает руку Ари и терпеливо ждёт, пока малыш сумеет набрать номер. Отец подносит трубку к уху Ари, и тот слышит, как электронный голос чеканно произносит время. Отец Ари — выученный в Союзе инженер, механик и электрик, он мастер на все руки, и нередко ему приходится настраивать часы-по-телефону, если электричество вдруг отключается и часы замирают, а потом, когда снова появляется ток, соответственно отстают. Отец беседует с сынишкой вечерами, но по утрам он избегает смотреть на Ари. Слишком печальна ему рано утром, с высоты его собственного роста, эта маленькая гибнущая копия его. По утрам он, не говоря ни слова и стараясь не смотреть на сына, несёт его, сонного и пылающего смертным жаром, в комнату с теневой стороны дома. Там нет жары, там есть единственный во всём здании новый кондиционер, со стен там смотрят лики героев и богов, написанные кричаще яркими красками священные коровы, рощи, реки. Оторванный от груди отца, Ари как будто тонет в белых простынях, и его смуглая кожа изо дня в день становится землистей и бледнее. Он на глазах мертвеет, думает отец.

Родившийся на свет, Ари был мягкий, крошечный, весь в ямочках бойкий живой комочек. В пять лет он был лицом совсем отец. Теперь он стал похож на призрак, и отец тоскливо наблюдает угасание в сыне священного семейного обличья, угасание цвета, гибель жизни. Отец несёт закутанное в простыню дитя из ночной кровати в дневную, а сверстники Ари в это время спешат позавтракать до школы. Соседка или мать больного малыша уже успели зажечь разноцветные свечи у его постели огнём из храмового очага. Свечи сгорают, как и Ари, и постепенно гаснут. Свечи показывают Ари пример смерти.

Приходят мрачные соседи и качают головами. В карманах или за спиной они делают тайный жест от демона болезни. А что, если вот так же сляжет дожидаться смерти наше чадо? Соседи принесли Ари множество подарков, дешёвых или подороже, и комната, где он уже три месяца коротает свои дни, превратилась в святилище. Вдоль стен торжественно стоят жёлтые глиняные статуэтки. Стены облеплены рядами храмовых распечаток и киноплакатов. С них смотрят боги, герои и подвижники с мягкими, плавно очерченными лицами, в божественных убранствах, среди плакатных райских кущ и сладкой свежести весенних джунглей: Сехету, Тиру, Тирунэ, сам Неру и Анри и Повелитель Огня Ран, похожий одновременно на всех древних царей, киногероев, воевод.

На шею тощего ребёнка вешают, бережно приподняв его голову, целительные амулеты, освящённые в храмах за Рекой. Муруфа, чей род уже тысячу лет как подметает улицы Керали, пришёл одним из первых и повесил на гвоздик над головой Ари ловца снов, небесно-голубую паутинку из ракушек и нитей. Нити покачивались и ловили злые сны. С верхнего этажа зажиточная вдова хирурга принесла связку золотых монет на счастье и вызвала не самого дешёвого врача. «Ц-ц,» — цокает языком врач, осмотрев Ари. Он больно колет малыша шприцом и отсылает кровь на анализ в дорогую поликлинику. Он вежливо кивает, согласившись два дня спустя с уже поставленным диагнозом: иммунодефицит. «Ц-ц,» — и говорит, прощаясь: «Вы говорите, ему шесть?»

Ему всего лишь семь, и он молчит. Он тихо-тихо лежит днями напролёт в постели и не протестует, часто оставленный один в прохладном светлом помещении. Когда дверь открывают, краем глаза он видит корридор и дверь на лестничную клетку. Сквозь щели в дом сочится уличная пыль, и Ари кажется, будто плакаты с дешёвыми печатями священных лиц бессловно гонят прочь жару.

Днём с Ари сидит, сколько может, его мать. В полутени её морщинки не видны, и мать похожа на всех заботливых, мягких и нежнолицых богинь страны. Она читает Ари вслух, кормит его и поит, моет и носит в туалет, включает ему радио, рассказывает и читает сказки, сидит и вышивает, сидит, плачет. От многочисленных соседок и подруг, таких же полных, стареющих и ласковых богинь, она приносит сыну подарки, чаще всего целебные напитки и благовонные шары из пряностей. Эти благоуханные шары коротают с Ари долгие часы долгих дней. Ведь мать уходит от его постели. У неё есть дом и муж, стирка и уборка, приготовление еды, есть ежедневные походы к храму Неру, жертвоприношения и молитвы… Она не может сидеть, сидеть, сидеть весь день рядом с кроватью её маленького сына. На ночь отец и мать берут его к себе в постель, и между их телами он спит всю ночь тяжёлым сном, иногда просыпаясь и вслушиваясь в их медленное тихое дыхание.

Когда дорогой врач расписался в своём бессилии, вдова хирурга привела в их дом Шани. Подвижник и целитель из храмов Неру из Когатты, он был высоким, темнокожим и худым, с профилем ястреба и тонким молодым лицом. Шани выслушал причитания вдовы и долго рассматривал комнату Ари, статуэтки и плакаты. Положив ладонь на лоб ребёнка, Шани прошептал молитву и ушёл пить чай с родителями малыша, а через полчаса Ари без помощи встал с постели в туалет. Вместо того, чтоб снова лечь в кровать, малыш проковылял ещё несколько шагов и осторожно заглянул в кухню. Его родители и незнакомый новый доктор пили чай с сушёными лимонами и манго. У доктора было усталое лицо, а голоса отца и матери звучали самую малость виновато. При виде малыша их разговор мгновенно стих. На коленях отца малыш выпил целую пиалу чая и съел два шарика сладкого маминого руши. «Приходите к нам снова!» — у отца, провожающего Шани, блестели от слёз щёки.