Последний порог - Уоррен Мерфи

Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир

Последний порог

Глава первая

Последним куском мяса, который суждено было съесть Винни Энгусу, оказалась увесистая часть предплечья холощеного бычка, которого за несколько часов до этого привезли в трейлере с тучных полей Вайоминга и погрузили в поезд. – На нем он вместе с тысячами его собратьев прибыл на аукцион, где, пропрев сутки в темном загоне, был выведен на обозрение толпе разжиревших ковбоев в широкополых “стетсонах” и вышитых рубашках, поверх которых были надеты тонкие свитера с тремя пуговками под треугольным вырезом ворота и маленьким зеленым аллигатором на левой груди. В седло, понятное дело, эти ковбои не садились уже лет двадцать – плюс-минус год для верности.

Бычка этого, вместе с тремя сотнями других, приобрел на аукционе Техасец Солли Вейнстайн, по приказу которого он и был снова водворен в грузовик, но везли его на сей раз уже на бойню.

Хмурым, как часто в Хьюстоне, утром угрюмые работяги в фланелевых рубашках и толстых вельветовых штанах погнали его, ткнув электрическим разрядником в холку, в тесную камеру, где ухо его украсила метка, потом – на мойку, а уже оттуда – в загон, где бычку предстояло нагулять вес до тысячи двухсот фунтов – плюс-минус фунт для верности.

Глядя, как откормившегося и изрядно разжиревшего бычка Винни Энгуса ведут в чрево очередного грузовика, Техасец Солли, который каждую субботу в ближней синагоге исправно гнусил на иврите, с тем же гнусавым выговором умильно втолковывал ему, как замечательно он теперь выглядит – какой он стал большой, с крепкими ногами и толстой шкурой.

А когда грузовик ушел, Техасец Солли отправился в свой офис – и судьба бычка была решена. Усевшись за стол, украшенный бежевым телефоном на 12 каналов, Солли продал всю партию еще живой говядины компании “Митамейшн”, ведавшей мясными рынками Восточного побережья, а конкретно – их коннектикутскому менеджеру Питеру Мэттью О’Доннелу.

О’Доннел позвонил Винни Энгусу, как раз когда копыта бычка коснулись стального пола тесного коридора; пол этот откидывался, но бычку уже было не суждено узнать об этом.

Последним, кого он видел, был человек в белом халате и пластиковых темных очках, который быстро наклонился вперед и приложил ко лбу бычка длинную трубку, и животное скончалось еще до того, как откинулся стальной пол, и туша его рухнула вниз – к Большим ребятам.

Большими ребятами именовалась для простоты бригада мужчин, расположившихся вдоль длинной ленты конвейера. Каждый из них мог бы класть кирпичи, швырять уголь, плавить сталь или пять дней в неделю по восемь часов накручивать гайки на болты на конвейере какого-нибудь автомобильного завода, но вместо этого по причинам географическим, или семейным, или с отчаяния, или просто от затянувшегося невезения все они оказались здесь и день ото дня гнули себя, стараясь привыкнуть к этой работе, чтобы в один прекрасный уик-энд придти домой и сказать друзьям: “Да не так уж там и хреново, парни”.

А вскоре они и сами уже в это верили, и, придя на работу, привычно связывали задние ноги мертвой коровы ремнем, чтобы подвесить тушу на крюк и, прикрыв пластиковый комбинезон клеенчатым фартуком, подойти и воткнуть нож в еще теплое горло, одним движением вспороть брюхо – и вовремя отскочить, когда на бетонный пол, повинуясь законам гравитации и пульсации умирающих вен, выплескивался темный поток дымящейся крови.

Затем медленным движением они делали надрез вокруг головы так, что она начинала качаться, последним ударом отделяли ее и вешали на отдельный крюк, и машина сдирала с головы кожу; усилий она тратила на это не более, чем человек, снимающий полиэтиленовую пленку с кусочка сыра.

Потом голову вываривали до тех пор, пока не подергивались пленкой глаза, и обнажившееся мясо не становилось молочно-белого цвета. Тем временем тушу спускали вниз, где человек с гидравлическими ножницами срезал копыта и швырял их в дыру в полу; из туши вытекали последние струйки крови.

Далее очередной член братства Больших ребят бесцеремонно влезал в брюхо туши двумя руками и единым махом, словно “джекпот” в партии покера, извлекал оттуда кишки – и сбрасывал их в проходящий рядом оцинкованный желоб.

Еще одна машина сдирала шкуру – так, что на ленте оставался лишь покрытый мясом скелет, который и занимал соответствующее место в холодильнике.

А О’Доннел тем временем разговаривал с Винни.

– Большой Вин? Привет, это Пит.

– А-а, ну чего там у тебя? – голос Винни грохотал так, что казалось, будто кто-то поет басом в угольной шахте. Росту в Винни Энгусе было пять футов и восемь дюймов, но все называли его Большой Вин – из-за его голоса.

– Именно то, что ты хотел, Вин.

Личная жизнь Питера О’Доннела не сложилась. Он был разведен, его дети не любили разговаривать с ним, его бывшая жена тоже не любила с ним разговаривать, и поэтому любую беседу, прежде чем добраться до сути, О’Доннел начинал с длинной преамбулы. Из-за чего все остальные не любили с ним разговаривать тоже.

– То, что я хотел? – переспросил Энгус, с шумом высасывая вторую за последний час банку пива.

– Да, именно. Что тебе было нужно?

– Мне было нужно две тонны ребрышек, две – вырезки... две – бочков, две – окорочков. Шкура – тоньше, мяса – больше.

– Могу устроить – кроме окороков. Их – только одну тонну.

– Мне нужно две.

– Брось, Вин. Их сейчас никто не берет. Одну – с нашим удовольствием.

– Две, – сказал Энгус.

– Да бога ради, твои окорока уже дышат на ладан! Брось. Бери одну.

Смех, который издал Большой Вин, напоминал звук топора, которым пытаются срубить железное дерево.

– Ладно, забудь про окорока, – сказал он. – Я беру остальное.

– Значит, две – ребер, две – вырезки, две – бочков, – повторил О’Доннел, записывая.

На другом конце Винни Энгус положил трубку, видимо, считая дискуссию об окороках законченной.

Как раз в эту минуту на хьюстонской хладобойне из освежеванной туши вырезали последний кусок предназначавшегося ему мяса. Человек, производивший эту операцию, настолько привык к белому облачку собственного дыхания, постоянно висевшему перед ним, что вечерние поездки домой с работы неизменно дарили ему несколько неприятных минут – садясь за руль, он вдруг пугался, что умер, поскольку переставал видеть свое дыхание.

И этот самый человек сделал на туше шесть глубоких надрезов, а затем передал ее осоловелого вида партию, который ткнул тушу ножом, снял оставшийся кое-где слой жира, ощупал ребра, не переставая при этом переминаться с ноги на ногу.

Наконец, удовлетворившись, видно, качеством надрезов, он извлек из кармана штемпель – и вскоре освежеванная и снабженная надрезами туша была покрыта пурпурными эмблемами, на которых стояло: “Министерство сельского хозяйства. Соединенные Штаты Америки”.

Две недели спустя Винни Энгус, оставив свой отделанный деревянными панелями и лишенный окон кабинет в полуподвальном этаже собственного дома в Вудбридже, штат Коннектикут, уселся в недавно приобретенный седан “Монте-Карло”. С этой машиной у Винни была связана крепнувшая надежда, что остатки хорошего вкуса позволят ему и дальше от души ненавидеть ее.

Купить ее заставила Винни жена, дабы показать соседям, что они с супругом шагнули еще на одну ступеньку общественной лестницы после того, как в Милфорде, на самой окраине Уэст-Хейвена Винни открыл новый мясной ресторан “Стейк-Хаус”.

До покупки “Монте-Карло” были еще плавательный бассейн, и чугунная ограда вокруг дома, и оплата услуг дюжины садовых архитекторов. Все для того, чтобы закрепиться наверняка на этой самой ступеньке, – или, как говорила жена, для статуса.

– Чего этот самый статус так заедает, тебя? – не раз спрашивал ее Винни. – При чем здесь какой-то статус? Я продаю бифштексы и гамбургеры!

– Ах, пожалуйста, Винсент, оставь, – кривя губы, отвечала супруга. – Все время пытаешься представить себя каким-то владельцем “Макдональдса”.

– Если бы у меня дела шли так, как у них, то я и заправлял бы делами “Макдональдса”. А я, увы, не такой башковитый, и потому вожусь со “Стейк-Хаусом”. Так что выкинь всю эту чушь насчет статуса из головы. У меня, знаешь, деньги не растут на окне в горшочках.

– Не растут – или ты просто не хочешь потратить лишний цент на меня и на наших девочек? На твои собственные прихоти денег у тебя всегда достаточно. Эта твоя охота, например. Не помню, чтобы ты хоть раз отложил ее из-за нехватки денег.

– Да мне, ради всего святого, охота обходится всего-навсего в лишний бак бензина! А вот во что тебе влетает твоя охота за барахлом!? – взревел Винни.

– Чуть больше того, что ты изредка изволишь потратить на меня и детей, – ответствовала жена, поджав губы.

– А, ладно... Покупай, что взбредет тебе в голову, – махнул он рукой.

И она покупала. И последним ее приобретением был этот вот самый седан. Боже, как же он его ненавидел.