На Макутинской дороге - Ирина Суворовская

Ирина Суворовская

На Макутинской дороге

Ещё в сумерках четверо мальчишек пробрались на Силоску. Большой одинокий холм, окружённый с трёх сторон водой, густо порос деревьями, и вела к нему одна-единственная дорога. В конце своего пути она внезапно оказывалась на берегу широкой реки, но успевала свернуть влево и узкой тропинкой пробиралась почти на самый верх Силоски.

Мальчишки рвали румяные и бледно-жёлтые яблоки с одичавших яблонь, собирали свежие паданцы, спускались в глубокие ямы, на дне которых лежал всякий хлам. Эти ямы, вырытые много лет назад, дали название холму – прежде в них закладывали траву на силос. Но теперь, когда никулинская больница1 вместе с подсобным хозяйством была закрыта, в ямы кто-то свалил мусор. Особенного интереса он не вызывал: рваная одежда и обувь, скучные железки безо всяких кнопок (то ли дело на разобранной летней дойке!), и только старый протез левой ноги в ботинке ещё кое-как поражал воображение. Трогать его никто не хотел.

С приходом темноты ребята развели костёр на своём обычном месте, то есть на самом краешке Силоски, где была ровная земля без крутого склона. Тут-то и пригодились собранные яблоки, а ещё припрятанные в карманах куски хлеба вместе с картофелинами. С утра светло-коричневые клубни прятались в земле, пока её не вспороли холодные стальные вилы. Теперь же картошка была предусмотрительно зарыта в старую золу по самому краю костра, и несколько штук оставили напоследок, чтобы запечь их прямо в свежих углях. Для хлеба из ближайшего ивняка они вырезали перочинными ножами прутья и стали жарить его по кусочкам на открытом огне. Мальчишки, которые приходились друг другу братьями, теперь сидели в большом золотистом круге; его начертил их костёр, сияющий всеми оттенками рыжего.

А за кругом, в сентябрьской кромешной тьме пропала, растворилась река, напоминая о себе лишь шумом волн. Когда вдалеке вдруг показывались огоньки – белые, красные, зелёные – плеск невидимой воды усиливался. Огни двигались в сторону Гориц мимо Барсучьего и Никитского островов, мимо Городка, затем исчезали; а волны ещё долго бились о силоскин берег, выбрасывая на камни пустые раковины. Когда шум стихал, в густой темноте зажигались новые огни, и всё начиналось сначала. Этот бок Силоски глядел прямо на далёкий фарватер – бывшее русло реки Шексны2. Разноцветное сияние было не чем иным, как навигационными огнями речных судов.

Глинистый берег холма в том месте, где горел костёр, резко обрывался вместо того, чтобы плавно спускаться в воду. Можно было спрыгнуть вниз на камешки или забраться на старую берёзу, склонившуюся над рекой, чтобы увидеть другие огни – красное мерцание телевышки. Находилась она на горе Мауре.

Вот об этой самой горе и шла речь у костра.

– Моя соседка, баушка Таня, рассказывала, как ходила она однажды на болото у Мауры, – говорил мальчик постарше, – пошла за черникой, пришла на болото…

– А где там болото на Мауре? – перебили его.

– Ну там, недалеко от Константиновского озера, считай, подножие Мауры, – отвечал мальчик и продолжал, – пришла она, стала ягоды собирать. Вдруг слышит: собаки где-то залаяли, как будто целая стая неподалёку, и лай этот приближается к ней. Баб Таня смотрит по сторонам – не видать никого, а лай всё ближе и ближе… Она глаза-то к небу подняла и видит: над деревьями летит половина человека, мужик в фуфайке и в папахе! И собачий лай вместе с ним приближается. Тут баушка со страху бросила свою корзину с ягодами и убежала с болота.

– Че-его? В смысле – «половина»? Разве так бывает?! – возразили ему младшие, дуя на куски обгоревшего хлеба.

– А то, что он летел – нормально, да? – усмехнулся самый старший брат.

– Бывает или нет, а рассказывала баушка Таня такое. И, говорила, что на то болото она больше никогда не ходила.

– Кто хоть это был?

– Известное дело – лешак пугал, – сказал младший из мальчиков.

– Да разве он ТАК выглядит?

– А как? Вот ты знаешь, как он выглядит?

– Как старик. С дли-инной бородой, – отвечал старший, стараясь обгоревшим прутом вытащить чёрную картофелину. С виду она напоминала дымящийся кусок угля, но под запечённой корочкой скрывалось настоящее лакомство.

– Откуда ты знаешь?

– Так рассказывали же историю, в Заречье дело было, давно уж. – Мальчик махнул рукой в темноту в сторону соседней деревни, – женщина потерялась. Надей её вроде звали. Она пошла косить траву на подстилку скотине. А тогда осень уже наступила, и Надя эта оделась тепло, в фуфайку, на ногах – сапоги резиновые. Рукавицы3 надела, косу с точилом взяла… И пропала. Искали её, наверное, с неделю. Даже к знающим людям ходили, они отвечали, что живая. И вот одна бабушка из Саутина – она тогда медиком была – рассказывала4 про этот случай: «Уж стемнело, вечер. Вдруг идёт ко мне Витя, брат Нади, и говорит: «Надя нашлась, пойдём покажу».

Ну чего – взяли они с мужем фонари и пошли за Витей. Пришли к дому, Витя в подпол зовёт. Забрались в подполье, а там ряж5 высокий под печкой был, и в том ряже – окошко. Они в окошко это заглянули и видят: сидит Надя на самом верхнем ряду ряжа. Даже не сидит, а как будто висит, пришпилена, одна рука на какой-то палке ли, сучке ли… Где там сидеть? Бревно-то уж под самым полом дома… Как она туда забралась? Нашли её только потому, что звуки из подполья услышали. Ну, кое-как стащили Надю оттуда, её трясёт, слова сказать не может, в сапогах – листья. Воды дали, крестик принесли, она вроде немного успокоилась, но рассказать так толком ничего и не рассказала. Вспомнила, что когда вышла на крыльцо, к ней кто-то подошёл и сказал: «Пойдём со мной». Взял за руку и увёл. Её спрашивают – а куда увёл-то, где была? Она отвечает: «Не скажу. Он не велел сказывать, а то снова, говорит, уведу». Да кто? – допытываются. А она отвечает: «Высокий дедок, с бородой. Он меня по лесу водил». А ела-то ты что хоть? – спрашивают. «Да почти ничего, ягоды всё щипала». И больше так ничего и не сказала.

Воцарилось молчание. Младший мальчик поёжился – он сидел ближе всех к реке, и гуляющий над ней осенний ветер иногда заворачивал на Силоску. Теперь ещё (как назло) в голову лезли самые неприятные истории: вот здесь, совсем недалеко от их костра когда-то утонула молодая красавица-медсестра, и обстоятельства той гибели представлялись очень странными. Она ушла на глазах очевидцев, но спасти её не смогли и отыскали не сразу – бедняжку затащило в старый колодец, который прежде был самым обычным колодцем, но затем оказался погребённым под водами Волго-Балта. Под этими же водами оказалось и болотце около Силоски, где до затопления жители Никулина собирали чернику. Словом, дно таило в себе всякие неприятности.

– Меняет он облик, – сказал, наконец, средний по возрасту мальчик и переглянулся с другим братом – тем, что говорил про Мауру. В прошлое воскресенье они вместе ходили в лес за грибами.

Тот лес был им не просто хорошо знаком – через него они вместе с родителями каждые выходные шли из Никулина в Горицы, чтобы уехать на автобусе в город. С тех пор, как старенькой бабушке становилось всё труднее перевозить большое семейство на лодке на другой берег, они ходили в обход залива Шексны через Гремиху. Этот лес никто всерьёз и лесом-то не считал, потому что местами путь подходил очень близко к воде, и окрестности оказывались видны как на ладони.

– Мы недалеко от пилорамы были, завернули на какую-то брошенную делянку. Знаешь, да? Покрутились, покрутились по лесу в том месте, нашли грибы. Срезали их да и пошли обратно, – сказал брат постарше, – идём, Волго-Балт уж видно, только через кусты и надо пройти к тропинке. Кусты прошли – ни тропинки, ни Волго-Балта! Идём дальше, вышли на полянку, и место как будто знакомое… Увидели снова грибы, срезали их, обратно пошли. Опять та же история! Реку видим, а выйти к ней не можем.

– Как через кусты пройдём, так всё и пропадает. Возвращаемся на то же самое место, а главное – грибы опять растут, – добавил другой мальчик.

– Мы так раза четыре ходили. Да?

– Где-то так… Я на второй или третий раз фантик бросил, и когда мы опять вышли на полянку с грибами,