Крылья - Александр Лекаренко

Александр Лекаренко

КРЫЛЬЯ

роман

Исайа ответил «Я не слыхал Бога ушами и не видел глазами, но чувства мои обрели бесконечность во всем, и я уверовал и остаюсь убежденным, что голос искреннего гнева есть глас Божий. Я не думал о последствиях, но написал книгу».

Я знаю только одно отношение к великим задачам — игру, как признак величия это есть существенное условие.

Е-2

Глава 1

Саша Кровлей родился в середине лета, в день Солнца и в месяц Солнца, в год Великого Катаклизма — 5‑го июля 1992 года. Он пришел в этот мир в восемь часов вечера, в час Луны и растущая Луна, повитуха колдовства, наблюдала его рождение.

Первые пять лет жизни Сашуни были совершенно безмятежными. Его родителя, университетские преподаватели и очень молодые люди, сами еще почти дети, понятия не имели, как обращаться с ребенком. Но души в нем не чаяли. Выйдя из младенческого возраста, Сашуня большую часть времени проводил один. Завалив ребенка книжками, фруктами и шоколадом, папа с мамой оставляли его перед включенным телевизором, увлеченно окунаясь в мир аудиторий, библиотек, картинных галерей и студенческих тусовок. Но уже когда они им занимались, то это имело характер «мозгового штурма» — чтение, счет, французский язык, хатха–йога, музыка, компьютер, икэбана, гимнастика, шахматы, «Сексология для самых маленьких» — пока Сашуня не начинал валиться с ног, и его относили в постель.

К пяти годам он свободно читал по–русски, по–украински и по–английски, решал несложные алгебраические уравнения, бегло говорил по–французски, играл пьесы на фортепиано и пять раз делал подъем переворотом на перекладине. Он был на редкость красивым и изящным ребенком, его постоянно принимали за девочку, особенно, когда мама, развлечения ради, подвязывала ленточкой на затылке его длинные, волнистые волосы.

И он совершенно не ориентировался ни в мире детей, ни в мире взрослых. У него не было бабушек, дедушек, тетушек, двоюродных сестер и братьев. Он не ходил в детский сад, не играл во дворе, и уж конечно его не брали на дискотеки и вечеринки с алкоголем. Его друзьями были Сумасшедший Болванщик, Гусениц и Червовая Королева из психоделических картин Диснея, которые обожала его мать, герои древнегреческих мифов, из богато иллюстрированных книг отца, Роден, Микеланджело и Боттичелли — в доме имелось огромное количество репродукций из всех музеев мира. Он не знал совершенно, о чем говорить ему с изредка возникающими приятелями родителей, но мог часами беседовать с Дионисом, Афродитой Пенорожденной или грезить о том, какие сны видит Спящий Гермафродит. Он был умницей, веселым и открытым ребенком, но на людей с улицы производил впечатление слегка отстающего в умственном развитии. Родители же, радуясь его крепкому здоровью, его успехам в музыке, языках, математике и спорте, ничего особенного не замечали.

Возможно, со временем, по мере роста под влиянием школы и улицы все бы постепенно и выправилось. Возможно, Саша и не стал бы Эйнштейном, Моцартом или Леонардо да Винчи. Но у него были все шансы влиться в социум, адаптироваться, найти применение своим талантам и стать полноценным членом общества. Но через десять дней после Сашиного пятого дня рождения его родители, на недельку оставив его под присмотром двоюродной и полу знакомой бабки, с энтузиазмом отправились самолетом на Алтай, в паломничество к какому–то мистическому месту и больше уже не вернулись никогда, с высоты в одиннадцать тысяч метров, мистически окропив своей кровью и землю, и все Сашино будущее.

Гибкая психика пятилетнего ребенка не сломалась от удара об алтайский камень реактивного Ту‑154, бабка, явившаяся единственной родственницей и наследницей погибших, продала их городскую квартиру со всем имуществом и, получив солидную компенсацию от авиакомпании и властей, оказалась вполне обеспеченной опекуншей маленького Саши. Материальных проблем не предвиделось. Проблемы, однако, были с самой бабкой. Эта 78-летняя женщина, никогда не бывшая замужем и почти никогда не выезжавшая из своего села, производила впечатление очень сухой, очень трезвомыслящей, очень рациональной, очень себе на уме и очень строгой старухи, крепкой, как дубовый корень. Она персонально и по полной программе исполнила все формальности, связанные с похоронами, наследством и опекунством, она не упустила ни единой копейки, торгуясь за реализуемое имущество, она говорила короткими, резкими фразами, успевала везде и делала все как надо, и под всем этим трезвомыслием крылось неявное, но черное и окончательное безумие.

Глава 2

Село находилось в каких–нибудь тридцати километрах от города и в каких–нибудь пятнадцати километрах от оживленной трассы, но смахивало на грубо сработанные декорации к фильму ужасов из жизни 17‑го века. Не очень давно оно еще находилось на краю леса, но никем не сдерживаемая и не обихаживаемая растительность наступала в то время, как вымирало село и теперь оно стояло посреди чахлой поросли из больных, корявых или полузасохших деревьев. Подпочвенные воды здесь близко подходили к поверхности земли и в лучшие времена, по этому поводу проводились дренажные работы, но уже лет двадцать этим никто не занимался и половина домов стояла на болоте. Дома были частью деревянные, частью саманными, крыты камышом или древней, пористой черепицей, почти все — пустые, над колодцами торчали полусгнившие «журавли», совершенно не типичные для этой местности.

И в лучшие времена здесь никто ничего не слышал о газе, водопроводе и канализации, бил один телефон в закрытой давно уже конторе. Но бесполезные его провода, вместе с линией электропередачи, оборвало пару лет назад снегопадом, повалившим, заодно и ветхие столбы — остальное доделали охотники за металлом и теперь, оставшиеся в живых старики, у которых не было ни сил, ни средств достучаться до нищего районного начальства, освещали свои убогие жилища старинными лампами, заправляя их самодельным подсолнечным маслом.

Первое, что сделала бабка, доставив чистенького, кудрявого Сашуню к месту его нового жительства, это переодела его в свою старую ночную рубаху, кое–как ушив ее у плеч и обрезав подол. — Нечего штаны и трусы мазать, — сказала она, — Мыла нет, стирального порошка нет. — В этой рубахе Саше суждено было проходить ближайшие два с половиной года. Той же ночью, таясь и озираясь, бабка закопала в огороде банку с деньгами и больше никогда уже о ней не вспомнила.

Саша был слегка подавлен, но это быстро прошло — он и вполовину не осознавал весь ужас своего положения. Стояла теплая, солнечная осень, в лесу созрели грибы–ягоды, в брошенных садах было полно сладчайшего винограда да и вообще, исследовать развалины оказалось чрезвычайно интересно. Для ребенка, который и по улицам–то родного города в сопровождении родителей ходил нечасто, но зато был знаком с приключениями хитроумного Одиссея и Бетмена, это был воистину новый мир, блистающий и прекрасный, за каждым поворотом заросшей лопухами тропинки, с каждым лучом нового солнца нового дня открывающий для него свои восхитительные тайны.

Бабка почти не обращала на него внимания, но каждое утро он получал кружку козьего молока с домашним хлебом, днем — миску борща и миску вареной картошки, вечером — то же молоко и хлеб, пища была простой и однообразной, но здоровой, регулярной и вдоволь. Раз в неделю бабка грела воду и стирала его рубашку, после чего он купался в той же хозяйственно–мыльной воде, а затем, пока рубашка высыхала над печкой, бродил по двору в выданных на время бабкиных рейтузах и наблюдал жизнь домашних тварей, если было тепло, а если было холодно, то сидел на кровати, закутавшись в одеяло, и разбирал мудреную кириллицу бабкиной Библии.

Он был привычен к одиночеству и любил его, воспоминания о родителях не часто овевали его тихой грустью — без горечи, без привкуса слез, но кто его знает, как обернулись бы дела холодной, мрачной зимой и в четырех стенах, наедине с сумасшедшей бабкой, если бы он не нашел клад.

Клад представлял собой кучу разномастной и частично подпорченной непогодой литературы, сваленной на чердаке одного из заброшенных домов. Здесь были: подшивка французских порнографических журналов за 1935‑й — 1937‑й годы, журналы «Наука и жизнь» за 1969‑й — 1974‑й годы, разрозненные тома из собраний сочинений Жюля Верна, де Сада, Флобера, Бунина, Мирбо, Дельтея, Бальзака, Клода Феррера, де Мюссе — разных французских издательств, вышедшие в период с 1927‑го по 1938‑й годы, «Тарзан Великолепный» Эдгара Берроуза, издательства «А. Ф.Маркс», напечатанный в 1924‑м году в Петрограде, кипа брошюрок «Религiи и тайныя ученiя Востока», некоего Iога Рамачараки, Книгоиздательства «Новый ЧеловЪеъ», СПб, за 1914‑й год, четыре роскошных альбома в муаровых переплетах с видами Лангедока и Прованса, перемежающихся со старинными, нежно–жемчужными порнографическими открытками, бульварная серия «Дети черного Дракона», напечатанная издательством «Рабочая Москва» в 1925‑м году, «Тибетская Книга Мертвых» с комментариями Юнга, вышедшая в Лондоне в 1927‑м году, четыре тома «Большой Советской Энциклопедии», несколько книжек Эдгара По, Амброза Бирса и Густава Мейринка, изданных в 20‑е годы в Нью — Йорке, с надписями «Советскому народу — от американского народа» и множеством бело–лиловых печатей каких–то уполномоченных, французское издание «Романа с кокаином», «1001 ночь» советского академического издания 1947‑го года в двух томах, десяток Госиздатовских брошюрок из серии «Революция и Гражданская война в описаниях белогвардейцев» за 1927‑й год, «Искусство мастурбации» неизвестного французского автора, «100 приемов самозащиты» с полуоторванной обложкой и без выходных данных, но с уцелевшей надписью, — «Будьте осторожны! Только прямая угроза Вашей жизни оправдывает переломы и увечья, нанесенные с помощью этих приемов». «Новый Альбертъ или секреты, почерпнутые изъ новЪйшихъ открытiй, — Медицинскiе, Химическiе, Ботаническiе, экономическiе и другiе», в переводе с французского, изданном в московской Университетской Типографии, иждивением Любия, Гария и Попова, а 1805‑м году, пиратское издание книжки какого–то Лихваренко, под названием «Последнее путешествие Клингзора», монументальный двухкирпичный труд «Le Diable au XIXsiecLe» доктора Батайля и полтора десятка школьных учебников по химии, русскому языку, математике, физике и биологии. Все это богатство было густо пересыпано паршивыми порнографическими фотографиями из числа тех, которыми во времена оны торговали немые в электричках.