Тот самый Мюнхгаузен (киносценарий) - Григорий Горин

Григорий Горин

Тот самый Мюнхгаузен

(киносценарий)

Часть первая

Сначала был туман. Потом он рассеялся, и стала видна группа охотников в одеждах VIII века. (Впрочем, охотники всегда одевались примерно одинаково.) Их недоуменные взгляды были устремлены на высокого человека с веселыми глазами, в парике, с дымящейся трубкой в зубах. Он только что произнес нечто такое, от чего потрясенные охотники замерли с открытыми ртами. Заметим, что люди часто слушали этого человека с открытыми от удивления ртами, ибо звали рассказчика барон Мюнхгаузен. Полное имя — барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен. Мы застали его в тот момент, когда знаменитый рассказчик наслаждался паузой. Потом его рука неторопливо потянулась к большому блюду с огненно-красной вишней, и, изящно выплюнув косточку, он изрек первую фразу:

— Но это еще не все!

— Не все? — изумился один из охотников.

— Не все, — подтвердил Мюнхгаузен. — Мы выстояли и ударили с фланга. Я повел отряд драгун через трясину, но мой конь оступился и мы стали тонуть. Зеленая мерзкая жижа подступала к самому подбородку. Положение было отчаянным. Надо было выбирать одно из двух: погибнуть или спастись.

— И что же вы выбрали? — спросил один из самых любопытных охотников.

— Я решил спастись! — сказал Мюнхгаузен. Раздался всеобщий вздох облегчения.

— Но как? Ни веревки! Ни шеста! Ничего! И тут меня осенило. — Мюнхгаузен хлопнул себя ладонью по лбу. — Голова! Голова-то всегда под рукой, господа! Я схватил себя за волосы и потянул что есть силы. Рука у меня, слава Богу, сильная, голова, слава Богу, мыслящая… Одним словом, я рванул так, что вытянул себя из болота вместе с конем.

Снова наступило молчание.

— Вы что же… — заморгал глазами один из охотников, — утверждаете, что человек может сам себя поднять за волосы?

— Разумеется, — улыбнулся Мюнхгаузен. — Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать.

— Чушь! — воскликнул один из охотников. — Это невозможно! Какие у вас доказательства?

— Я жив, — невозмутимо ответил Мюнхгаузен. — Разве этого недостаточно? Если бы я тогда не поднял себя за волосы, как бы я, по-вашему, выбрался из болота?

Аргумент показался убедительным.

Барон с удовлетворением оглядел потрясенных охотников и продолжал:

— Но если говорить о моих охотничьих приключениях, то самым любопытным я все-таки считаю охоту на оленя. Кстати, именно в этих краях год назад я, представьте себе, сталкиваюсь с прекрасным оленем. Вскидываю ружье — обнаруживаю: патронов нет. Ничего нет под рукой, кроме… вишни. — Он снова взял с блюда горсть ярко-красной вишни. — И тогда я заряжаю ружье вишневой косточкой. Стреляю! Попадаю оленю в лоб. Он убегает. А этой весной, представьте, я встречаю в этих лесах моего красавца оленя, на голове которого растет роскошное вишневое дерево.

— На голове! — снова вздрогнул самый непоседливый охотник. — Дерево?… — Охотник издал смешок и с любопытством посмотрел на остальных.

— Дерево?! На голове у оленя?! — воскликнул другой охотник. — Да сказали бы лучше — вишневый сад! — И захохотал довольный. Его поддержали остальные.

— Если бы вырос сад, я бы сказал — сад, — объяснил Мюнхгаузен. — Но поскольку выросло дерево, зачем мне врать? Я всегда говорю только правду.

— Правду?! — воскликнули остальные охотники и закатились от смеха.

В глазах Мюнхгаузена отразилось молчаливое удовлетворение. Он с удовольствием оглядел хохочущих охотников, которые неожиданно вдруг словно окаменели. Через мгновение они как по команде вскочили на ноги и сгрудились вокруг Мюнхгаузена. Их взгляд был прикован к опушке леса.

Из-за дальних зарослей орешника под плавные звуки торжественной увертюры гордо и величественно ступал царственной походкой красавец олень с белоснежным вишневым деревом на голове.

И тогда поплыли титры по белым цветам распустившегося вишневого дерева и дальним зарослям орешника. Весело, торжественно и немного загадочно.

Густая туманная пелена несла в себе музыку напряжения и таинственных предчувствий. Сразу отметим, что туман довольно частое явление в городе Боденвердере, находящемся неподалеку от города Ганновера в Южной Саксонии. Одним словом, в тех местах, где жил знаменитый барон Мюнхгаузен. В это утро туман был особенно плотным, и в двух шагах ничего не было видно. Так что сначала долго был слышен топот коней, и только потом из тумана появились двое всадников. Один — молодой, лет девятнадцати, в форме корнета — Феофил фон Мюнхгаузен, сын знаменитого барона. Другой — постарше и в штатском — господин Рамкопф, адвокат.

— Здесь развилка дорог, — сказал Феофил, мучительно пытаясь вглядеться в белую пелену. — Пастор может проехать отсюда или отсюда! — Он дважды ткнул пальцем.

— Или отсюда! — Рамкопф показал пальцем в противоположную сторону. — Мы заблудились, Феофил, неужели не понимаете? Надо искать обратную дорогу…

— Никогда! — Феофил побагровел от возмущения, и багровость его лица приятно контрастировала с белизной тумана. — Я не пропущу его в замок отца!

Тут они замерли, ибо до их слуха донесся отдаленный топот копыт и скрип колес.

— Там! — Феофил ткнул пальцем в одну сторону.

— А по-моему, там! — Рамкопф ткнул в другую.

Они некоторое время вертелись на месте, напряженно вглядываясь в плотную туманную пелену, затем стремительно поскакали прочь в противоположные стороны.

Через мгновение по мосту, на котором они только что находились, проехала бричка с пастором.

На покосившихся воротах висел родовой герб барона фон Мюнхгаузена. Обшарпанная стена, примыкавшая к воротам, была исписана многочисленными надписями, в том числе и не очень лицеприятными для барона. Некоторые надписи сопровождались иллюстрациями.

Бричка пастора остановилась напротив ворот. Пастор в нерешительности покрутил головой, ожидая встречи. Затем неторопливо ступил на землю, приблизился к воротам. Поискал ручку звонка. Увидел бронзовый набалдашник, привязанный за цепочку к большому колокольчику над воротами, потянул. Звона не последовало. Пастор рванул сильнее и тут же испуганно отскочил — колокольчик оторвался и грохнулся на землю.

Тотчас откуда-то сбоку появился пожилой человек в стоптанных башмаках со стремянкой. Это был слуга барона — Томас.

— Ну, конечно, — пробормотал Томас, поднимая колокольчик с земли и разговаривая скорее с самим собой, чем с пастором. — Дергать мы все умеем. — Это было началом длинного монолога. — Висит ручка — чего не дернуть! А крюк новый вбить или кольцо заменить — нет! Этого не допросишься… И глупости всякие на стенах писать мы умеем. На это мы мастера… — Он влез на стремянку, повесил колокольчик на место, дернул за цепочку. — Ну вот, теперь нормально. Теперь будет звонить. — Томас спустился, взял стремянку и исчез так же неожиданно, как появился.

Подождав секунду, пастор вновь взялся за набалдашник и нерешительно потянул. На этот раз оторвалась веревка…

— Кто там? — спросил приятный голос из-за стены.

— Пастор Франц Мусс! — ответил гость.

— Прошу вас, господин пастор! — Ворота распахнулись, и перед пастором предстал Томас.

Они шли длинным мрачноватым коридором. Слева и справа взору пастора представали чучела разных животных.

— Послушай, — пастор покосился на Томаса, — твой хозяин и есть тот самый барон Мюнхгаузен?

— Тот самый, — кивнул Томас.

— А это, стало быть, его охотничьи трофеи? — поинтересовался пастор.

— Трофеи! — подтвердил Тома. — Господин барон пошел в лес на охоту и там встретился с этим медведем. Медведь бросился на него, а поскольку господин барон был без ружья…

— Почему без ружья?

— Я же говорю: он шел на охоту… Пастор растерянно поглядел на Томаса:

— А?… Ну-ну…

— И когда медведь бросился на него, — объяснял Томас, — господин барон схватил его за передние лапы и держал до тех пор, пока тот не умер.

— От чего же он умер?

— От голода, — тяжело вздохнул Томас. — Медведь, как известно, питается зимой тем, что сосет свою лапу, а поскольку господин барон лишил его такой возможности…

— Понятно, — кивнул пастор и, оглядевшись по сторонам, спросил: — И ты в это веришь?

— Конечно, господин пастор, — удивился Томас и указал на чучело. — Да вы сами посмотрите, какой он худой!

Открылась дверь, бесшумно вошли три музыканта: виолончель, скрипка, кларнет. Деловито уселись на стульях, посмотрели на Томаса. Тот повернулся к пастору и спросил:

— Не возражаете?… С дороги… Чуть-чуть, а?

— В каком смысле? — не понял пастор.

— Согреться, — пояснил Томас. — Душой… Чуть-чуть… До еды, а? Не возражаете?

— Не возражаю, — сказал пастор.