Листья на воде - Алексей Юрьевич Ханыкин

Алексей Ханыкин

Листья на воде

Я успел разочароваться в людях, когда мне было восемь лет. Спустя уже почти пятнадцать я всё также отчетливо помню тот день, не в силах забыть.

Я шел по улице. Была осень. Непроходимая трясина, порожденная какими-то большегрузами, приправленная тяжелыми сапогами смельчаков – вот вся картина моего города. И я, неуверенно шагаю, надеясь не поскользнуться и не испачкаться. Людей на улицах было немного: дети постарше все еще были в школе, а взрослые на работе. Хорошее время года – осень! Так я думал. Думая о своем, детском, я не обращал внимание ни на что; мне было все равно на дошкольников, которым кажется веселым играть в сыром песке, бабушкам, что куда-то спешат и что-то говорят неизвестно кому. И так шел дальше, не вылезая из детских дум, если бы не странный писк. Жалостливый, он лишь на секунду потревожил мое сознание и исчез, словно его никогда и не было. Я подумал, что он случайно вырвался, словно икота, заставшая тебя в ответственный момент.

Затем был смех. Детский, громкий, такой раздражающий смех наглого ребенка, что ругается на все подряд и плюет каждую минуту – подражатели взрослым. Невольно я посмотрел в сторону. Мне отчего-то захотелось узнать: над чем же так смеются?

И не увидел ничего смешного.

Трое ребят чуть младше меня бегали вокруг полу лысой березы с палками в руках. За ними наивно гонялся грязный, худощавый щенок. Своими маленькими лапками он неуклюже старался угнаться за кем-нибудь из детей, иногда едва слышно потявкивал. А затем я вновь услышал поскуливание. Кто-то из ребят слишком сильно стукнул животное по впалому боку, и песик заскулил. Лишь на секунду. Он быстро развернулся, высунул язык, и как и раньше, объятый радостью игры с человеком, наивно бегал за обидчиками. Один пнул грязной ногой березу, и та зашумела, быстро скинув пару листьев.

Когда детям наскучило гонять щенка палкой, один из них взял осколок кирпича и, раздражающе громко, надрывая горло, хохоча, выпалил: «апорт, Бобик, лови». На последнем слови он кинул в щенка осколок. Он угодил куда-то по голове, и вновь секундное поскуливание. Неужели они не понимали, что щенку больно? Неужели щенок не понимал, что с ним не играют, а над ним издеваются? Тогда, будучи восьмилетним ребенком, я не мог дать ответа на эти вопросы.

Я наблюдал за этой «игрой» со стороны, словно статуя. Я чувствовал, как от несправедливости мое лицо наливается ненавистью, но я все не мог решиться что-то сделать. Я ждал, что щенок поймет, что с ним не играют.

Вскоре детям надоело. Они остановились, что-то шепнули друг другу и пошли прочь, не обращая внимания на маленький тявкающий комочек. Он шел следом, виляя грязным хвостом и иногда попискивая, ему не хотелось прекращать играть. Я сделал шаг за ними, еще один. После очередного тявка один из ребят обернулся, что-то выпалил и пнул песика ногой. Тот опять заскулил, отлетев в сторону, упал на бок и быстро встал. Удивленно посмотрел на уходящих детей и поспешил их нагнать. И еще один пинок, словно еще сильнее, отшвырнул надоевшую игрушку подальше.

Мне стало обидно. Я не знал, за что больше: либо за такое ужасное поведение ребят, либо за наивность собачки, но тело просто больше не желало стоять на месте. Я ускорил шаг. Дойдя до березы, на которой грязным шрамом остался след ботинка, схватил осколок и побежал.

Не могу точно вспомнить, что было дальше. Помню, как потом, кажется, на следующий день, родители, мои, да и тех ребят в придачу, ругали меня за то, что я избил палками и камнями тех троих, что они до дома едва смогли дойти. Лишь спустя года я почувствовал гордость за себя: восьмилетний мальчуган до полусмерти избил троих, не получив ни синяка, ни царапины – герой!

По маленькому району слухи неслись быстрее ветра. Уже на следующий день я стал самым опасным преступником: соседки, глядя на меня, осуждающе покачивали головой, стараясь как-нибудь мимолетно упомянуть мой ужасный характер, ровесники либо за спиной смеялись, либо вовсе сторонились. Не думаю, что из-за страха, скорее из-за слухов. Никто не хотел быть в одной компании с ужасающим монстром, чтобы и их ненароком не осудили бабушки и мамины подруги.

Честно признаюсь, меня это очень злило. Я хотел сказать всем этим людям что думаю, объяснить, за что вообще накинулся на беззащитных детей. Но зачем? Мне, ребенку, никто бы не поверил, тем более, когда трое в один голос говорят обратное. Общество вывело на моем лице клеймо, и это было не исправить. Да, мальчику без друзей было тяжело, но я тогда не понимал, что тяжелее было моим родителям.

Это сегодня мир привык ко лжи и жестокости, а потому даже не обратит внимание на такие для них вещи. А если кто и обратит, так ускорит шаг и через полминуты забудет, как сон поутру. Но тогда было иначе. Я даже не догадывался, что каждый день родители хотя бы раз слышали о моем ужасном поступке. И каждый день они мило улыбались, аккурат как какая-нибудь соседка упрекнет их в неправильном воспитании. Сейчас я знаю всю правду и понимаю – молчать было лучше, чем ответить и показаться еще хуже, чем о тебе думали. Простое правило.

Как бы там ни было, время шло. То событие нашло свой укромный угол в памяти соседей и заснуло, никого не тревожа. Я повзрослел, изменился. Нет, мне все также больно и обидно смотреть, как четвероногие друзья наивно ждут от человека любви, ласки, заботы, а получают брань, крики и удары. Но теперь я не стремлюсь вернуть людям все это. Ведь это бесполезно.

Я и сам не без греха. Я не спонсирую приюты для бездомных животных, не отвожу бродячих кошек и собак в ветеринарные клиники для прививок. Я лишь иногда подзову к себе ничейного друга, поглажу и дам немного еды и воды. Видя это, многие прохожие удивляются, или, более того, осуждают. Мол, нечего подкармливать здесь бродяг, а то еще больше соберется. Странно. Но, что больше всего пугает, это непонимание детей в моих действиях.

Однажды, когда я подкармливал мать-кошку на улице, ко мне подошли два ребенка и спросили погладить.

– Почему вы спрашиваете у меня