Из бездны — с Суртсеем - Брайан Ламли

Брайан Ламли

Из бездны — с Суртсеем[1]

Похоже, что с обнаружением живой латимерии — рыбы, предположительно вымершей свыше семидесяти миллионов лет назад, — нам придется пересмотреть сложившиеся представления о геологических периодах жизни некоторых водных животных.

Фамилия: Хотри

Имя: Филлип

Дата рождения: 2 декабря 1927 года

Возраст (полных лет): 35

Место рождения:

Адрес: Олд-Белдри, Йоркш.

Род занятий: писатель

Заявляет, что… (ниже следует текст заявления).

Я просил, чтобы мне, как арестованному, сделали предупреждение о последствиях согласно устоявшейся практике, но мне сказали, что в свете моего предполагаемого состояния необходимости в том нет… Намек более чем прозрачен, так что я считаю своим долгом начать рассказ следующим образом.

Я недвусмысленно и ясно ставлю читателя в известность — прежде чем рекомендовать постороннему ознакомиться с данным заявлением, — что я никогда не верил фанатично в сверхъестественное. Равно как и никогда не был склонен ни к галлюцинациям, ни к видениям, никогда не страдал нервным расстройством либо психическими заболеваниями. Ни в каких документах не содержится подтверждений тому, что среди моих предков наблюдались случаи душевных болезней, — доктор Стюарт ошибся, объявив меня сумасшедшим.

Я считаю обязательным все это оговорить, прежде чем я разрешу читать дальше, ибо, всего лишь проглядев эти записи наискосок, заурядный читатель придет к ложному выводу, что я — либо неисправимый лжец, либо вовсе выжил из ума, а мне вовсе не хочется подкреплять убеждения доктора Стюарта…

Однако ж я признаю, что вскорости после полуночи 15 ноября 1963 года тело моего брата умерло от моей руки, но в то же время я заявляю со всей ответственностью: я — не убийца. В настоящем заявлении (которое неизбежно окажется изрядно длинным, ибо я твердо намерен рассказать всю историю как есть) я собираюсь убедительно доказать свою невиновность. Ибо воистину ни в каком гнусном преступлении я неповинен, и это мое деяние, оборвавшее жизнь в теле моего брата, — всего-навсего непроизвольное действие человека, осознавшего чудовищную угрозу душевному здоровью всего человечества. Потому, в свете утверждения о моем безумии, я должен ныне попытаться пересказать эту повесть сколь можно подробнее; мне следует избегать хаотичной непоследовательности и выстраивать фразы и параграфы сколь можно тщательнее, стараясь даже не думать о финале, пока не дойду до главного ужаса…

Так с чего же мне начать?

Да будет мне позволено процитировать сэра Эймери Венди-Смита:

«Существуют неправдоподобные легенды о Звезднорожденных созданиях, которые жили на этой Земле за много миллионов лет до пришествия человека: создания эти задержались здесь, в темных укрывищах, когда человек уже появился на свет. Я уверен: в определенном смысле они и сейчас здесь, с нами».

Следует помнить, что слова эти были произнесены знаменитым археологом и знатоком древности еще до того, как он отправился в свою последнюю, злополучную экспедицию в дебри Африки. Я знаю, сэр Эймери намекал на ту же расу чудовищных порождений ада, о которой я впервые узнал в страшный период полтора года назад; и я принимаю это во внимание, когда вспоминаю, как именно он вернулся, один и в бреду, с темного континента — к цивилизации.

В ту пору мой брат Джулиан был полной моей противоположностью: в темные мистерии он верил свято. Он жадно и без разбору поглощал жутковатые книги, не заботясь о том, много ли в них правды, — такие, как «Золотая ветвь» Фрэзера и «Культ ведьм» за авторством мисс Мюррей, — а также и фантастику, в духе своей подборки старых, почти бесценных номеров «Жутких историй» и других популярных журналов того же типа. Многие друзья, полагаю, непременно решат, что его первоначальное психическое расстройство как раз и объясняется этой нездоровой тягой к чудовищному и аномальному. Я, разумеется, так не считаю, хотя признаю, что когда-то был с ними согласен.

Так вот, о Джулиане: он всегда отличался недюжинной физической силой, а вот сильным характером похвастаться не мог. Мальчишкой он бы справился с любым задирой, при его-то росте, но ему никогда не хватало решимости. Вот почему из него не получилось писателя: сюжеты он выстраивал неплохо, а характеры выходили неживыми. Поскольку у него самого индивидуальность напрочь отсутствовала, он, похоже, мог отражать в своих произведениях лишь собственные слабости. Мы работали в соавторстве: я заполнял деталями сюжетную канву и худо-бедно оживлял его ходульных персонажей. Вплоть до того времени, о котором я пишу, мы недурно зарабатывали и сумели скопить изрядный капиталец. Что сослужило нам добрую службу: в противном случае в период болезни Джулиана, когда я почти не брался за перо, мне оказалось бы куда как непросто содержать и брата, и себя. По счастью (или к прискорбию), позже все заботы о моем брате легли на чужие плечи, но это случилось уже после того, как начались неприятности.

Окончательно Джулиан сдал в мае 1962 года, но первые симптомы проявились 2 февраля того же года — в день Сретения, а это, как я понимаю, дата крайне значимая для любого, кто хоть сколько-то смыслит в оккультизме. В эту самую ночь Джулиану приснился сон про колоссальные базальтовые башни — сочащиеся слизью, покрытые океанской тиной, отделанные бахромой морских мшанок, — неестественные пропорции их фундамента тонули в серо-зеленой жиже, а неевклидовы углы парапетов терялись в водных пространствах неспокойного подводного царства.

В ту пору мы с братом работали над любовным романом из жизни XVIII века, и помню, что легли мы поздно. А еще позже меня разбудили Джулиановы вопли, а затем он заставил меня проснуться окончательно и выслушать истерический рассказ о ночном кошмаре. Он бессвязно бормотал о том, что якобы прячется за этими монолитными, склизкими бастионами. Помню, когда он чуть успокоился, я еще заметил: какой ты, дескать, странный человек — пишешь любовные романы, а читаешь всякие ужасы, а потом еще и во сне их видишь. Но укоры на Джулиана не подействовали, а сон внушил ему такой страх и такое омерзение, что в ту ночь он уже не лег: оставшиеся до рассвета часы он провел за пишущей машинкой в кабинете, включив предварительно свет по всему дому.

Разумно было бы предположить, что после кошмара столь чудовищно-яркого Джулиан, который еженощно часа два просиживал над своим жутким чтивом, наконец-то перестанет забивать себе голову мистикой. Между тем сон имел эффект совершенно обратный: теперь все его изыскания сосредоточились в одном конкретном направлении. Джулиан проникся нездоровым интересом ко всему, имеющему отношение к океанским ужасам: теперь он собирал и жадно прочитывал такие труды, как немецкий «Unter-Zee Kulten», «Обитатели глубин» Гастона ле Фе, «Hydrophinnae» Гэнтли и зловещий «Cthaat Aquadingen» неизвестного немецкого автора. Однако ж больше всего его занимала коллекция фантастики. Из нее-то Джулиан и почерпнул большую часть своих познаний о Мифе Ктулху, и горячо доказывал, что никакой это не миф, и нередко выражал желание взглянуть на оригинал «Некрономикона» безумного араба Абдула Альхазреда, поскольку его собственная копия «Заметок» Фири была практически бесполезна: по словам Джулиана, в ней содержались лишь намеки на то, что Альхазред объяснил в подробностях.