Древний ужас. Сборник - Стейси Блейк

ДРЕВНИЙ УЖАС

Забытая палеонтологическая фантастика Том XVIII

Сост. и прим. М. Фоменко

Стейси Блейк [1]

ИСТОРИЯ АЛЕКСАНДРА МАРВИНА

Начну с того, что я не автор, а лишь простой хроникер странной истории Александра Марвина. Как мне пришлось узнать ее — это само по себе могло бы составить целую историю, излагать которую у меня нет ни охоты, ни времени. Но я хотел бы, чтобы вы увидели героя моего рассказа таким, каким я видел его в первый раз: осунувшимся, бледным, как полотно, преждевременно состарившимся, безнадежно качающим головой и причитающим:

— Один, один! Несчастный человек! Зачем я спасся!

Я хотел бы, чтобы вы видели его, когда он, согнувшись и проливая горькие слезы, сидел на своей постели из папоротника в самом дальнем углу пещеры при свете наших факелов, с своими тусклыми, слезящимися глазами, устремленными на струйку воды, которая капля за каплей падала с каменной сырой стены напротив, и слышали, как он слово за словом рассказывал нам свою странную и невероятную историю.

Правда ли то, о чем гласит эта история, или нет, предоставляю судить вам.

Но если принять во внимание показания г-жи Блисс, экономки профессора Грегсби, горничной Алисы Бэнч и Сайлеса Тофета, исполнявшего обязанности метрдотеля за обедом — можно установить одно: был еще шестой член собрания.

В лаборатории профессора Грегсби было найдено пять трупов. Трое слуг спаслось.

Они слышали шум разгрома — «будто туда ворвалось какое-то ужасное, фыркающее и топающее ногами животное», как рассказывал Сайлес Тофет — крики жертв… но пока оставим это.

Кто был шестым членом общества, собравшегося у профессора Грегсби? Что сталось с ним? Очевидно, он не попал в число жертв Диттонской катастрофы, загадка которой не разгадана до настоящего времени.

Я говорю «до настоящего времени» вполне обдуманно. Ибо с настоящего момента ее можно считать разгаданной. Я убежден, что Александр Марвин был шестым членом собрания. Больше того, я безусловно верю его рассказу.

Покойный профессор Хэлиард Грегсби был если не популярной, то весьма выдающейся личностью в ученом мире. Его труды, особенно знаменитый трактат «Прошлое в настоящем», представляли большой интерес даже для неспециалистов.

Выдающееся положение профессора Грегсби, равно как и известность остальных четырех жертв, делает это событие особенно памятным в летописях современных катастроф.

Кроме профессора Грегсби, были д-р Харлей, выдающейся невропатолог, Смеддервик, знаменитый биолог, Артемус Биффен, популярный художник, и не менее популярный Бентлей Блэффингэм — известный импресарио, человек, который, по собственному признанию, мог быть импресарио кого угодно, от певца Карузо до дрессированной блохи включительно.

Тайна, окутывавшая их трагическую смерть, произвела мировую сенсацию. Какова была природа этого невероятно огромного и свирепого существа, появившегося, так сказать, из «ничего»? Может быть, оно было только плодом воображения, ибо первое упоминание о нем относится к моменту появления его в лаборатории профессора Грегсби, откуда неслось фырканье и топот, так образно, хоть и неопределенно, описанные свидетелями. Но если так, то что за существо напугало жителей Диттона, слышавших, дрожа от страха в своих постелях, как оно промчалось через их деревню?

Что за существо убило полисмена на портсмутской дороге, гналось за автомобилем от Григского луга до самого поворота на станцию Эшер, где оно, оставив преследование автомобиля, погналось за другим полисменом, которого тоже убило, после чего направилось через Гэмптонский двор и скрылось по направлению к Мольсейским лугам? Но предоставим слово Марвину.

— Меня зовут Александром Марвином, — начал он, — и если не считать того, что я единственный человек, видевший и переживший самую странную и самую ужасную трагедию, какую когда-либо видел свет, меня можно было бы причислить к разряду самых заурядных людей.

Так начал Александр Марвин свой рассказ, по временам прерывая его глубокими вздохами.

— Моя история, — продолжал он, — связана с именами профессора Хэлиарда Грегсби и остальных несчастных джентльменов, разделивших его судьбу. Но, за исключением Эдварда Харлея, я не знал никого из них, по крайней мере, до того рокового вечера, когда профессор Грегсби наглядно излагал свою теорию в связи с тем, о чем трактует его книга «Прошлое в настоящем», и на гибель себе и своим товарищам демонстрировал чудесные свойства витализирующих лучей.

Харлей и я были знакомы с детства, так как учились в одной и той же школе. Я был значительно моложе его и, будучи застенчивым и изнеженным мальчиком, не подходившим к грубым нравам общественной школы, часто пользовался его заступничеством и покровительством. Могу без преувеличения сказать, что я почти боготворил его. Когда после одного пережитого мною увлечения я впал в сильную меланхолию и, уступая настойчивым просьбам своего верного слуги, решил обратиться к врачам, естественно, что я обратился к своему старому школьному другу и покровителю, доктору Эдварду Харлею.

Годы, отделявшие нас от школьных времен, и слава, приобретенная Харлеем, не изгладили в нем памяти о нашей былой дружбе. Он приветливо встретил меня, и я так же легко, как и в старину, в моменты своих детских затруднений, рассказал ему обо всем недавно мною пережитом.

— Гм! — задумчиво сказал он, когда я окончил свой рассказ. — Значит, она бросила тебя?

Я утвердительно кивнул головой. Это была правда. Женщина, которую я любил, безжалостно бросила меня. Но я все еще продолжал любить ее…

— Гм! Ты нуждаешься в систематическом лечении.

Минуту или две он молча смотрел на меня, потом продолжал:

— Милый Дэклинг[2], — это мое старинное школьное прозвище, — пробовал ли ты развлечения: путешествия, театры и прочее? Нет? Ты говоришь, что не в состоянии забыть ее. Конечно, это очень трудно. Ты вечно находишься в одиночестве и беспрестанно думаешь о своем горе, тем самым создавая вокруг себя неблагоприятную атмосферу. Тебе необходимо культивировать в себе здоровое и целительное чувство общественности. Тебе надо бывать в обществе и найти для себя новые интересы.

Я попробовал было возразить ему, но он даже слушать не стал меня.

— Ты поселишься у меня, — продолжал он, — и