Хроники Фруктовой революции - Марк Герер

Хроники Фруктовой революции

Марк Герер

© Марк Герер, 2016

© Мария Брагина, дизайн обложки, 2016

ISBN 978-5-4483-3957-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Теперь, когда мы живем в новом мире, кто-то должен рассказать правду. Пусть это буду я.

Считайте это историей от человека, который был в самой гуще событий. Вы встретите на этих страницах много неожиданных деталей, которые никак не отражены в официальной хронике.

С Робом мы дружили с самого детства. Мы жили в одном подъезде, наши мамы дружили, поэтому у нас не было никакого другого выхода, кроме как стать друзьями. Лучшими друзьями. Единственными друзьями. Наши мамы одинаково смотрели на вопросы воспитания и никуда не отпускали нас одних. Под издевательский свист пацанов, которые отирались возле дома, мы выскакивали из подъезда и отправлялись на прогулку. Через несколько минут выходили наши мамы и на некотором расстоянии шли за нами.

Один случай врезался мне в память. Мне было лет семь. Мы с Робом гуляем по школьному двору. Вокруг нас нарезает круги на велике Сморчок, задиристый тощий пацан, живущий в соседнем доме. Он кружится вокруг нас, обзывает педиками и сосунками. Со стороны может показаться, что он рассказывает нам какую-то веселую историю. Так моя мама и думает. Она ласково на меня смотрит и улыбается. Ее мальчик смог кого-то заинтересовать.

«Отвали от нас», – через силу выдавливаю я из себя. Сморчок в ярости. Я посмел ему возразить. Дать какой-никакой отпор. По его мнению, я должен оставаться бессловесной скотиной. Он обгоняет нас. Разворачивается и объезжает со спины. Заходит на атаку, как фашистский истребитель. Я чувствую затылком, как он мчится прямо на нас. Мы не оглядываемся. Сморчок – пацан отмороженный, может и врезаться в нас на полном ходу. Но он придумал кое-что похуже. Это запомнится мне на всю жизнь.

Поравнявшись с нами, он оборачивается и плюет. Его смачный харчок попадает мне прямо в лоб. Я как ни в чем не бывало иду дальше. Плевок стекает мне в глаза. Роб не смотрит на меня, спрашивает, попал в меня Сморчок или нет. Я отвечаю, что нет. Иначе я бы его догнал и убил. Роб кивает. Слюна течет у меня по лицу, но я ее не вытираю. Если я вытру лицо, я признаю, что в меня плюнули, а я утерся и пошел дальше, ничего не сделав. Что я и есть педик и сосунок.

Роб идет рядом и взахлеб пересказывает «Хоббита», которого только прочитал. Как будто ничего не произошло. Так я и шел с плевком на лице, пока у Роба не развязался шнурок. Он наклонился его завязать, и я незаметно утерся.

Я ни разу не видел Сморчка без велика. Он был с ним неразлучен. Я мечтал, что его собьет машина, но этого не происходило. Однажды он стащил со стройки длинный канат и, как последний кретин, ездил по улице, привязав его к рулю. Он дразнил ребят помладше и легко отрывался от их погони, шалея от своей крутости. Так продолжалось раз за разом, круг за кругом.

«Дауны! Ушлепки! Вафлеры!» – Сморчок радостно ржал и изо всех сил накручивал педали. Канат волочился за ним по асфальту. Разогнавшись в очередной раз, он увидел нас с Робом. После прогулки мы возвращались домой. Наши мамы были далеко позади. На большой скорости он проехал мимо нас. Он почти скрылся за поворотом. Мы оба знали, Сморчок сейчас поедет назад и за те несколько секунд, пока будет разворачиваться, придумает очередной способ нас унизить. В последний момент Роб наступил на канат.

Руль резко вывернуло в сторону, и Сморчок перелетел через свой любимый велик. Он пропахал локтями, коленями и головой пару метров, прежде чем врезаться в стену панельного дома.

Все, кто оказался рядом, подбежали к Сморчку и обступили его со всех сторон. Он скулил и грозился позвать старшего брата. Из его тощих коленок шла кровь и проступала через грязь бурыми потеками. Он плакал и тихонько причитал. Я посмотрел на Роба. Он пробирался вперед, чтобы получше рассмотреть Сморчка. Из раны на лбу у него тонкой струйкой стекала кровь прямо ему в глаза. Сморчок ожесточенно тер их, но от этого становилось только хуже. Выглядело так, будто он плачет кровавыми слезами. Жутко неприятное зрелище, особенно для таких домашних мальчиков, как мы с Робом. Я сам чуть не разревелся, глядя, как страдает этот жалкий червяк. И тут раздался тихий мелодичный смех. Как будто колокольчик зазвенел. Роб смотрел мне в глаза и смеялся. Все расступились вокруг нас, Роба прямо трясло всего от смеха. Даже Сморчок притих. Тут подоспели наши мамы и увели домой подальше от этого ужаса. Роб продолжал смеяться все время, пока мама тащила его за руку домой. Он смеялся и смеялся на одной высокой ноте, и даже когда его затащили в подъезд, я слышал, как затихал его странный смех, похожий на вой.

Перед сном я пил обжигающее какао и смотрел «Тома и Джерри». Мама мне объяснила, что у Роба случился нервный срыв. Я ничего не понял. Знал только одно – это связано с тем плевком. Роб заметил его и знал о моем унижении. С того вечера меня тошнит от одного запаха какао.

На следующий год мы с Робом раздружились. Точнее, он нашел себе нового друга, еще большего задрота, чем я. С Максом они учились в одном классе. Ушастый низкорослый жиробас. Они сидели безвылазно у Роба дома и рубились в видеоигры. Меня они никогда не звали, и я изнывал от одиночества. В один из таких бесконечных субботних вечеров я от нечего делать смотрел по телеку бои рестлеров. В дверь позвонили. Это были Роб и Макс. У Роба не было дома телефона, и они пришли позвонить домой Максу, чтобы ему разрешили остаться у Роба на ночь. Пока в трубке шли длинные гудки, они о чем-то перешептывались и хихикали. Я смотрел на тощую шею Роба, на его огромную яйцеобразную голову и представлял, как он превратится в паука, которого я безжалостно раздавлю.

Вскоре мы переехали в другой район, и я потерял с Робом всякую связь. В следующий раз я увидел его только через десять лет.

2

В институте мне нравилось. Контроль мамы слабел, я целыми днями не бывал дома. В первый раз напился, в первый раз целовался с девушкой. Я весил больше ста килограммов, и ко мне прилипла безобидная кличка «Толстый», что меня вполне устраивало.

Тогда же, на первом курсе, я вновь встретил Роба. Он остался таким же тощим, только вымахал под два метра.

«От меня не воняет?» – спросил Роб. Он рассказал, что учится на ветеринара. Занятия по анатомии проходят в подвале факультета. Трупы телят хранят в чугунных ваннах, наполненных формалином. Его едкий запах впитывается в волосы даже через колпаки, которые их заставляют надевать. Там всегда хочется блевать, особенно когда приходится с напарником вытаскивать теленка за копыта из ванны и тащить в класс на оцинкованный стол.

«Формалин замедляет разложение тканей, – пояснил Роб. – Но запах отвратный, травануться проще простого. Правда, нам об этом не говорят. И работать надо в резиновых перчатках. Иначе некроз гарантирован. Кожа просто сжигается».

«У меня на юридическом таких проблем нет», – со смешком перебил я его. Слушать о разложении и других прелестях анатомички у меня не было ни малейшего желания.

Роб скривился, когда услышал, что я учусь на юриста, скомкал разговор и слинял. После этого мы с ним не общались. Только здоровались издалека, если пересекались в коридорах института. Ни о какой дружбе не было и речи.

Я жил бесшабашной жизнью среднестатистического студента. Регулярно напивался, спал на лекциях и старался не думать о будущем. Так продолжалось до одной вечеринки на предпоследнем курсе.

Дело было зимой, мороз перевалил за двадцать градусов. Для нашего промозглого города с постоянными сильными ветрами это сущий ад. Я стоял босиком на балконе, по колено в снегу и спорил с каким-то панком о Моцарте. Он пытался мне доказать, что на самом деле его убили масоны. Пальцев на ногах я не чувствовал, но после пяти банок пива мне уже было на все наплевать.

Речь панка оборвал звон разбитого стекла. Что-то вылетело из квартиры через застекленную дверь. Наступая на осколки, я заскочил внутрь.

Все орали, перебивали друг друга, хозяйка квартиры плакала, в туалете кто-то блевал. Я только понял, что Роб швырнул бутылку водки и ушел, не сказав ни слова. Все разом загалдели, что у него поехала крыша. Что он неудачник и чмо. Что его отчислили, и поэтому он бесится.

Правдой оказалось только последнее. Остальное было полной лажей. У Роба уже тогда был План, и, как покажет будущее, этот План способен разрушить привычный мир.

Я хорошо помню тот вечер еще по одной причине. Тогда я узнал, что Рита ждет от меня ребенка. Такой кошмар лез мне в голову лет с шестнадцати, особенно мучительное для меня время. Прыщавый увалень не вызывал у сверстниц никакой симпатии.

Итак, я лишился девственности и стал папой одновременно.

С Ритой мы вместе учились, но я плохо ее знал. Она никогда не бывала в нашей шумной компании, не пропускала лекции и старалась отвечать на каждом семинаре. Только раз она сделали исключение. Мы уже проучились четыре года, и ее уговорили отметить сдачу зимней сессии вместе со всеми, тем более что она сдала ее на отлично. В тот вечер она выпила лишнего, и, поскольку квартиру ей снимали недалеко от моего дома, мне пришлось ее провожать. Целоваться мы начали еще в лифте и продолжили в ее квартире, где пахло корицей.