Мертвая хватка - Грэм Грин

Грэм Грин

Мертвая хватка

Каким же удивительно спокойным и надежным казался Картеру оформленный по всем правилам брак, когда он наконец в сорок два года женился. Во время венчания ощущение счастья не оставляло его ни на секунду, пока он не увидел, как Джозефина смахнула слезу, когда он вел Джулию к алтарю. Сам факт ее присутствия в церкви говорил о тех искренних отношениях, которые сложились у них с Джулией: у него не было от нее никаких секретов — они часто говорили о десяти мучительных годах, которые он прожил с Джозефиной, о ее нелепой ревности, о запланированных истериках.

— Это у нее от неуверенности в себе, — понимающе возражала Джулия, совершенно убежденная в том, что через некоторое время подружится с Джозефиной.

— Сомневаюсь, что это возможно, дорогая.

— Почему? Я просто не могу не любить тех, кто любил тебя.

— Это была весьма жестокая любовь.

— Быть может, уже в самом конце, когда она поняла, что теряет тебя… но, милый, были же и счастливые годы.

— Пожалуй. — Ему хотелось забыть, что он вообще кого-то любил до Джулии.

Ее великодушие порой поражало его. На седьмой день их медового месяца, когда они сидели в ресторанчике на пляже Суниума, потягивая легкое греческое вино, он ненароком вытащил из кармана письмо от Джозефины. Оно пришло еще накануне, и он скрыл это от Джулии, боясь обидеть ее. Как это похоже на Джозефину: она не может оставить его в покое даже на столь краткий срок, на время медового месяца. Теперь почерк ее и тот вызывал у него отвращение: аккуратненькие маленькие буковки, черные чернила цвета ее волос. Джулия была платиновой блондинкой. И как только ему раньше могло казаться, что черные волосы — это красиво? И почему так не терпелось прочитать письма, написанные черными чернилами?

— Что это за письмо, дорогой? Я и не знала, что была почта.

— От Джозефины. Вчера пришло.

— И ты даже не вскрыл его! — воскликнула она без малейшей тени упрека.

— Мне и думать о ней не хочется.

— Но, милый, а вдруг она заболела?

— Кто угодно, только не она.

— Или у нее деньги кончились?

— Она зарабатывает своими моделями гораздо больше, чем я рассказами.

— Милый, давай будем добрыми. Мы можем себе это позволить: ведь мы так счастливы.

И он вскрыл конверт. Письмо было нежным, без жалоб, но читал он его с отвращением:

«Дорогой Филип!

Я не хотела быть на свадьбе тенью из прошлого, потому мне и не довелось попрощаться и пожелать вам обоим огромного счастья. Джулия была ужасно красивой и совсем-совсем молоденькой. Ты должен заботиться о ней. Уж я-то знаю, дорогой Филип, как это у тебя хорошо получается. Когда я ее увидела, то никак не могла взять в толк, почему ты так долго не решался оставить меня. Глупышка Филип! Чем быстрее это происходит, тем меньше доставляет мук.

Вряд ли тебя сейчас интересуют мои дела, но на тот случай, если ты хоть немного беспокоишься за меня — а я помню, какой ты беспокойный, — сообщаю, что я сейчас тружусь не покладая рук над большим заказом — угадай для кого? — для французкого журнала «Вог». Я получу от них целое состояние во франках, и у меня просто нет времени на грустные мысли. Как-то раз — надеюсь, ты не возражаешь — я заскочила к нам домой (извини, сорвалось с языка), потому что потеряла трафарет. Он оказался в письменном столе, в самом углу нашего общего с тобой ящика — в банке идей, помнишь? Мне казалось, я увезла все свое барахло, а он тут как тут — лежит между листками рассказа, который ты начал тем божественным летом в Напуле, но так и не закончил. Ну вот, я болтаю всякую ерунду, а на самом деле мне всего лишь хотелось сказать вам: «Будьте счастливы».

Целую, Джозефина».

Картер протянул письмо Джулии и сказал:

— Могло быть и хуже.

— А это ничего, что я его прочту?

— Ну что ты, оно предназначено нам обоим.

И опять он подумал, как чудесно, что им ничего не надо скрывать друг от друга. Сколько же всего скрывать приходилось ему последние десять лет — порой самые безобидные мелочи — из страха, что Джозефина не поймет его, или разозлится, или перестанет с ним разговаривать. Теперь ему ничего не страшно: с Джулией можно поделиться любой, даже постыдной тайной, рассчитывая при этом на сочувствие и понимание. Он сказал:

— Какой же я дурак, что не показал тебе письмо вчера. Больше это не повторится.

Он попытался вспомнить строку из стихотворения Спенсера: «… гавань после бурных вод».

Прочитав письмо, Джулия сказала:

— По-моему, она замечательная женщина. Как же это мило, ужасно мило с ее стороны написать такое письмо. Знаешь, я все-таки — не так уж часто, конечно, — немножко беспокоилась за нее. Если уж на то пошло, мне ведь тоже не хотелось бы потерять тебя через десять лет.

В такси на обратном пути в Афины она спросила:

— Вы были очень счастливы в Напуле?

— Да, наверно, не помню, все было совсем по-другому.

Обостренное чутье любовника подсказало ему, что она отдалилась, хотя плечи их еще соприкасались. Всю дорогу от Суниума ярко светило солнце, впереди их ждала теплая, сонная, нежная сиеста, и все же…

— Что-нибудь не так, дорогая? — спросил он.

— Да нет… Только… а вдруг когда-нибудь ты тоже скажешь об Афинах, как о Напуле: «Не помню, все было совсем по-другому».

— Какая же ты у меня глупенькая, — ответил он, целуя ее.

Они подурачились немного, пока такси везло их обратно в Афины, а когда впереди показались улицы города, она распрямилась и пригладила волосы:

— А тебя не так уж трудно расшевелить! — И он понял, что опять все в порядке. И если между ними хоть на секунду пролегла тень, то в том была вина Джозефина.

Когда они вылезли из постели, чтобы пойти пообедать, Джулия сказала:

— Нам надо ответить Джозефине.

— Ну уж нет!

— Милый, я тебя прекрасно понимаю, но она написала такое прелестное письмо!

— Ладно, пошлем открытку с видами.

На том они и порешили.

Лондон встретил их осенней непогодой, похожей скорее на зиму: шел дождь со снегом, заливая летное поле, и они уже успели забыть, как рано зажигаются здесь огни: мимо проносились сверкающие рекламы «Жиллетт», «Лукозейд», «Хрустящий картофель фирмы Смит», и нигде никакого Парфенона. А от рекламных щитов авиакомпании «БОАК» — «БОАК доставит вас туда и привезет обратно» им стало и вовсе грустно.

— Как только войдем, сразу включим все камины, и квартира быстро прогреется, — сказал Картер.

Но когда они открыли дверь, то увидели, что камины уже включены. В полумраке гостиной и спальни приветственно светились огоньки.

— Здесь побывала добрая фея, — сказала Джулия.

— Феи тут ни при чем, — сказал Картер. Он уже заметил на каминной полке конверт с выведенными черными чернилами буквами: «Миссис Картер».

«Дорогая Джулия!

Можно, я буду вас так называть? Мне кажется, у нас так много общего — мы ведь влюбились в одного и того же мужчину. Сегодня так холодно, что мне было страшно представить, каково вам будет вернуться от тепла и солнца в холодную квартиру. (Уж я-то знаю, как может быть холодно в квартире — я простужалась каждый раз по возвращении с юга Францию) Так вот, я набралась нахальства, проникла к вам и включила камины, но чтобы вы знали, что больше этого не повториться, я спрятала свой ключ под коврик у входа. Это на тот случай, если ваш самолет задержится с вылетом в Риме или еще где-нибудь. Я позвоню в аэропорт, и если вы не прилетите вовремя — что маловероятно, — я вернусь и выключу камины в целях безопасности (и экономии! Плата за электричество чудовищная). Желаю вам приятного вечера в вашем новом доме.

Целую, Джозефина.

P.S. Мне бросилось в глаза, что банка с кофе пуста, и я оставила на кухне пакетик «Блу маунтен». Это единственный сорт кофе, который любит Филип».

— Ну и ну! — рассмеялась Джулия. — Она действительно все предусмотрела.

— Лучше б она оставила нас в покое, — сказал Картер.

— Тогда б здесь не было тепло, а мы остались бы без кофе к завтраку.

— У меня такое чувство, что она где-то здесь притаилась и того я гляди войдет — как раз когда мы целуемся. — Он поцеловал Джулию, не отрывая взгляда от двери.

— Ты все-таки несправедлив к ней, дорогой. В конце концов, она же оставила свой ключ под ковриком.

— Кто ее знает, она вполне могла сделать второй.

Джулия закрыла ему рот поцелуем.

— Ты заметила, как возбуждает несколько часов лета?

— Да.

— Это, наверно, из-за вибрации.

— Тогда давай что-нибудь придумаем.

— Сейчас, я только взгляну сначала под коврик. Для полной уверенности, что она не соврала.

Ему нравилось быть женатым — настолько, что он винил себя, что не женился раньше, упуская из виду, что в этом случае его женой была бы Джозефина. Ему казалось почти чудом, что Джулия, нигде не работавшая, всегда была рядом. Прислуги, которая внесла бы в их жизнь излишнюю упорядоченность, у них не было. Поскольку они везде бывали вместе: на коктейлях, в ресторанах, на небольших званых обедах, им достаточно было посмотреть друг другу в глаза… Они так часто уходили с коктейлей через четверть часа или же с обеда сразу после кофе, что о Джулии вскоре сложилось мнение как о существе хрупком и быстро утомляющемся: