Невинные - Магдален Нэб

Магдален Нэб

Невинные

Глава первая

Стояло чудесное, яркое и свежее майское утро, такое утро, когда небосвод сияет лазурью. И даже если бы инспектор мог заранее узнать, чему вскоре суждено случиться, в тот момент он бы ни за что не поверил.

На пути его возник Лоренцини:

— А вы разве не хотите взять машину?

— Нет-нет. Пешком быстрее.

И он удрал со службы, торопясь поскорее оказаться на улице. Вряд ли он сумел бы объяснить что-либо своему заместителю — практичному Лоренцини, тосканцу из тосканцев. Дело в том, что стоило ему распахнуть окно в своем маленьком кабинете и глотнуть напоенного солнцем воздуха, как он понял, что это то самое утро. Флорентийцы, настраиваясь на новый день, будут страшно шуметь и суетиться. Он вынырнул из прохладной тени каменной арки в ослепительный свет площади Питти, нащупывая в кармане темные очки, и ровно в восемь часов дирижер взмахнул палочкой: на лесах, поднимавшихся по фасаду дворца Питти, застучали молотки, почти сразу их заглушил нестройный перезвон дюжины церковных колоколов. Загудели клаксоны в первой утренней пробке, возникшей ниже внешнего дворцового двора, где шел ремонт дороги. Взревела пневматическая дрель.

— Инспектор Гварначча! Доброе утро!

— Ах, синьора! Утро доброе! Как поживает ваша матушка?

— Завтра ее выписывают из больницы. Но знаете, мы не можем ожидать...

Чего именно никак нельзя было ожидать, он не услышал: все потонуло в реве дрели, и инспектор, пробормотав нечто невразумительное и неразборчивое, стал пробираться между рядами машин к бару на другой стороне площади.

Бар был полон посетителей, которые завтракали под шипение эспрессо-машины, распространявшей аромат свежего кофе. Три дамы в летних нарядах, увлеченные беседой, занимали всю стойку.

— Не поймите меня неправильно. Я против нее ничего не имею. Она добра, очаровательна, она святая — все что хотите! Но у нее же мания величия, вот что я вам скажу!

Инспектор снял темные очки и взглянул на говорившую. Она была увешана драгоценностями и как будто только что побывала в парикмахерской, что, конечно же, представлялось невероятным в столь ранний час, хотя кто его знает. Бармен поверх ее головы подал знак инспектору, что уже готовит ему кофе.

Инспектор отодвинулся в сторону от запаха женских духов, предпочитая ему запахи горячего джема и ванили. Может быть, виной всему оказалась прелесть весеннего утра или то, что в последнее время он довольствовался двумя черствыми тостами на завтрак, но он — где наша не пропадала! — угостил себя теплой булочкой.

— Она, конечно, хочет как лучше.

— О да, конечно.

Ну и беседа! Инспектор допил свой кофе и расплатился.

Он не смог выйти из бара, потому что узкий тротуар заполонила длинная вереница вопящих и толкающихся школьников. У женщины, которая, наоборот, хотела войти, лопнуло терпение.

— И позволяют же им теперь озорничать! Стыд и срам!

Спрятавшись за темными очками, инспектор ничего не ответил. Если им не озорничать в этом возрасте, то когда же? Он хорошо знал, что человека в полицейской форме люди склонны обвинять во всем, от детской распущенности до войны в Ираке, не говоря уж о разбитых уличных фонарях, которые, конечно, теперь починят ввиду приближающихся выборов. Люди воспринимали его как одного их «них», тех, кто «должен что-то с этим сделать». Он поплелся в хвосте группы школьников, двигающихся к Гвиччардини и Понте-Веккьо. Судя по акценту, это были северяне, наверное, школьная экскурсия... Навстречу ему по краю тротуара шел крупный розоволицый мужчина, пробираясь между толкающимися детьми, уворачиваясь от гудящих машин и стараясь отогнать от себя ноющую цыганку, которая цеплялась за его одежду. Инспектор остановился, вперил свои черные очки в цыганку, и та тут же испарилась — наверняка чтобы начать клянчить где-то еще. Да, люди правы. Они должны что-то сделать, но что?.. Вон тот толстый мальчик, на которого его товарищи прыгают, дергая за рюкзак, очень напоминает старшего сына инспектора, Джованни. Тото, младший, живее и смышленее, во всем дает брату сто очков вперед. Джованни, который пошел в отца, был, признаться, инспектору больше по сердцу, но Тото вызывал у него восхищение.

Он снова остановился. Миловидная продавщица вылила ведро мыльной воды на щербатые плиты тротуара перед магазином кожаных изделий и щеткой согнала пену на дорогу.

— Простите...

— Нет-нет... Не торопитесь. — Ему нравилось вдыхать запах кожи в теплом воздухе. Девушка улыбнулась ему и ускользнула с ведром в глубь магазина.

Дети ушли вперед и теперь прокладывали себе дорогу в гуще туристов на мосту, а инспектор тем временем свернул, прячась от шума и солнца, налево, в полумрак переулка.

Он всегда выбирал этот маршрут, чтобы пройти напрямик на виа Маджо к большим антикварным магазинам. Транспорту въезд в переулок был запрещен, и он мог идти посередине и слышать свои собственные шаги, звучавшие по выщербленной мостовой громче молотков и рашпилей, музыки из радиоприемников и обрывков разговоров. Вместо выхлопных газов здесь витали хорошо знакомые запахи клея, лака, свежих опилок и сточных вод. И где-то посередине, между двумя главными улицами, четыре переулка сходились на маленькой площади. Бесформенная, она почти всю свою недолгую жизнь оставалась безымянной. Лишь недавно местные обитатели сами придумали ей название и повесили самодельный указатель... А все потому, что ни один флорентийский архитектор не проектировал эту площадь; ее создали бомбы и мины времен немецкого отступления. Пилоты люфтваффе, которым было приказано бомбить Понте-Веккьо, намеренно сбрасывали бомбы мимо цели. В результате их налетов рухнули дома по обе стороны моста и на перекрестке, и на месте здания, заминированного и взорванного, чтобы перекрыть подходы к единственному сохранившемуся мосту через Арно, образовалась пустая площадка. Она быстро приобрела вид настоящей площади — заполнилась ресторанными столиками и изгородями из цветочных горшков. Из окон и с коричневых ставней свешивались трепещущие разноцветные флаги, символизирующие мир, фиолетовые флорентийские флаги и чистые белые флаги турнира по средневековому футболу, который начинался через несколько дней.

— Доброе утро, инспектор! Как поживаете?

Лапо, как обычно, стоял на пороге своей маленькой траттории, глядя сквозь стекла огромных очков и вызывающе ухмыляясь в сторону роскошного заведения с двенадцатью столами, раскинувшегося по соседству с его четырьмя клетчатыми столиками. Руки он держал за нагрудником фартука длиной до лодыжек — такой фартук носили и его отец, и дед. Молодая поросль щеголяла в фирменных копиях того же изделия.

— Не жалуюсь, Лапо. А как вы?

— Неплохо, неплохо. Выпейте со мной кофе.

— Нет-нет... я только что пил. Я спешу.

— Когда же вы зайдете к нам поужинать? Вы все только обещаете. А моя Сандра, между прочим, отлично готовит.

— Не сомневаюсь... — Из открытой двери донесся аромат трав и чеснока, шипящих в оливковом масле и возвещавший о начале приготовления соуса для сегодняшней пасты.

— Да я вас в гости приглашаю, вы же знаете.

— Нет, дело не в том...

— Ну да, я так и подумал — при моих-то ценах. Но если вы хотите поесть напротив, то вам для этого придется заложить квартиру.

— Мне бы такое и в голову не пришло, уверяю вас! — Не станет же он объяснять, что после нескольких лет соломенного вдовства, пока он ждал жену с Сицилии, сама мысль о ресторанной еде стала казаться ему отвратительной! Семейный ужин на собственной кухне, в домашнем тепле и уюте, — вот был его идеал роскоши.

Словно читая его мысли, Лапо настаивал:

— Приходите с женой и детьми.

— Хорошо. Обещаю. Ну а теперь мне пора. Как они там, — инспектор кивком указал на большой ресторан, — все хотят вас выкупить?

— О-хо-хо, да. — Лапо широко улыбнулся, демонстрируя сверкающий ряд новых зубов, составлявших предмет его особой гордости. — Вы представить себе не можете, сколько они мне предлагают. Это невероятно! Они даже просили меня назначить свою цену — вот как!

На пороге заведения появился молодой владелец — прилизанные черные волосы, черная футболка, длинный зеленый фартук.

— Вы только поглядите, какой загар, а, инспектор? В марте он закрывался на две недели и ездил кататься на лыжах. Люди, что ходят ко мне, — не бездельники. Я закрываюсь, когда они закрываются. На кой мне его деньги? Куда я поеду? Это не просто работа, это моя жизнь, здесь, с этими людьми. — Его рука описала широкий круг, включавший в себя и упаковщика, который готовил бронзовые люстры и мраморные статуи к отправке за границу, и обувщика, и мебельщика, и печатника. — Конечно, он ведь миланец. Знаете, что это за типы! У них все оценивается в деньгах. Ладно, меня уж ему не расколоть. По правде говоря, мне это даже доставляет удовольствие. — Лапо улыбнулся и весело помахал рукой.