Карфагена не будет - Владимир Шустов

СХВАТКА

Потирая ушибленный бок, Костя поднялся с пола, юркнул в постель и зажмурился: не удастся ли досмотреть чудесный сон до конца?

А сон-таки был удивительный, из ряда вон выходящий. Будто из ученика шестого класса «Б» Латрушинской семилетней школы превратился Костя Клюев в знаменитейшего человека — Героя Социалистического Труда, вроде знатного комбайнера Зареченской МТС Ильи Васильевича Глухих. Подошел Костя к зеркалу, глянул — стоит перед ним красавец. От веснушек на лице и следа не осталось, глаза не раскосые, губы, как у всех людей, нормальные, брови — не пучки белесых волосков, а густые, темные, вразлет. На Косте новая кепка-восьмиклинка, белая шелковая сорочка с голубыми васильками по вороту, темно-синий костюм и желтые кожаные штиблеты с фасонным узором.

Одернул герой пиджак и с достоинством зашагал по улицам родной деревни Латруши.

Заметив его, молодые и старые высыпали из домов, шумят, переговариваются:

— Костя! Костя-то Клюев!.. Неужели это он?

— Герой!

— Константин Георгич, заверни на часок, сделай милость! Пирог мясной на столе.

— На блины прошу!

— Уважь, Константин Георгич, зайди медку душистого отведать. С колхозной нашей пасеки медок-то!

Илья Васильевич Глухих, приехавший в колхоз по делу, прищурил карие глаза, улыбнулся обветренными губами, подошел к Косте запросто и взял под руку.

— Георгич! Покатим ко мне в МТС? Ушицей из свежих окуньков накормлю. Скажу откровенно — ушица, брат, отменная!

Посмотрел Костя на Илью Васильевича и ответил, ответил громко, чтобы и другим было слышно:

— Не время мне, Васильич, ушицей баловаться. Комбайн к уборке готовлю.

И вдруг появился откуда-то Никита Якишев в гимнастерке и синих галифе с красными кантиками, увидел героя и замер, понять ничего не может. «Что такое? Клюев это или нет? Вместе учились, на ферме работали, в бабки играли, рыбачили, и на тебе — герой!» Растерялся Якишев, стоит и робко с ноги на ногу переступает.

Костя — пусть знают все, что помнит герой старую дружбу! — первым протянул руку.

— Здравствуй! Не признал? Ну, как живешь? Дела в пионерском отряде хорошо ли идут? Колычев утихомирился?

А Никита молчал-молчал и вдруг, набравшись храбрости, выдернул из кармана руку и протянул герою на ладони свинцовый козон для игры в бабки:

— На, развлекайся! — И поправился: — Возьмите, Константин Георгиевич! В деревне ни у кого из ребят лучшего нет. Отдаю насовсем!

Обрадовался Костя подарку, зажал козон в кулаке и думает, куда бы спрятать его понадежнее. Догадался: на глазах у односельчан расстегнул вышитый ворот белоснежной шелковой рубашки, сунул козон за пазуху. Стыд!..

Костя беспокойно заворочался в кровати. «Нет, не придется, видно, досмотреть чудесной истории». Из репродуктора, установленного на резной полочке, полились бодрые звуки марша, и знакомый всем радиослушателям голос произнес:

— С добрым утром, товарищи! Начинаем утреннюю гимнастику.

Пересилив дремотную лень, Костя откинул ватное, сшитое из разноцветных лоскутков одеяло, вскочил и первым делом распахнул форточку. Свежий морозный воздух ворвался в нее белым клубом пара, обжег тело, «бр-р-р!» Шлепая ладонями по обнаженной груди, Клюев стал готовиться к зарядке: вытащил на середину комнаты коврик, рядом на всякий случай поставил два стула и, дожидаясь команды, посмотрел на себя в зеркало. «Во сне был человек человеком, а тут и смотреть тошно», — подумал он с грустью.

Розовощекий веснушчатый паренек с черными раскосыми глазами и белокурым завитком на лбу глядел на него из трюмо. Пухлые, ярко-вишневого цвета губы словно тянулись к чему-то и никак не могли дотянуться. Из-за губ Ленька Колычев дал Косте прозвище и сочинил обидные стихи. Природа подшутила над Костей. Ну кто позавидует его узким покатым плечам? А росту? Как-никак образование у Кости солидное — шесть классов нынче будет, — а любой второклассник выше его на полголовы.

Зарядка кончалась. Надо было приступить к водным процедурам. Костя перекинул через плечо полотенце и прошел на кухню. В темном углу за русской печкой долго брякал умывальником, обтираясь до пояса холодной водой.

Чудесный сон и горькая действительность испортили настроение.

— Уж не хвороба ли напала? — спросила мать, обеспокоенная хмурым видом сына.

— Хрип у меня под ложечкой, — наобум сказал Костя. — Простыл.

— Дома сидеть надо…

Мать вытащила из печи чугунную сковородку с шипящим в масле картофелем и налила из кринки молока.

— Чаем с малиной напоить тебя надо, — сказала она. — Пропотеешь — хворь разом снимет.

— У меня уже прошло. Хоть послушай, нет хрипа!

— Чего же баламутишь? — рассердилась мать. — Ну, коли здоров, после завтрака во дворе снег уберешь. Сугробы намело страх какие огромные. Затопит весной-то.

Опасаясь, как бы его все-таки не засадили дома, Костя поспешно натянул пальто, нахлобучил шапку и вышел. Островерхие сугробы, как горные хребты, высились у забора, возле ворот, громоздились на плоской крыше сарая. От ночной метели остались только снежные заносы. Ветер совсем ослаб. Солнце, круглое и яркое, щедро одаряло землю теплом. И хотя повсюду белел снег, чувствовалась весна. Кто знает, откуда принес ветерок пьянящие запахи цветущих трав. Может быть, с раздольных равнин юга, а может быть, весна рядом, вон за теми притаившимися в сиреневой дымке грядами лесистых гор.

Огромная, свесившаяся с крыши сосулина бросала на гулкое днище перевернутой железной бочки частую капель. У хлева в навозной куче копошились повеселевшие воробьи, непрестанно чирикая: «Скоро весна, скоро весна, скоро весна!»

Костя рассмеялся, подпрыгнул, надеясь обломить сосулину, убедился, что это пустая затея, сдвинул на затылок меховой треух, снял рукавицу, сунул в рот два пальца и призывно свистнул. Из конуры, спрятанной для тепла в сугробе, появился черный и лохматый, как вывернутый наизнанку старый полушубок, пес Полкан. Он весело засуетился вокруг хозяина и — вот собачья душа! — все норовил лизнуть его в губы.

— Но-о-о!.. Пше-о-ол!

Всю дорогу от крыльца до хлева пришлось отбиваться от назойливого дружка. Отомкнув громоздкий, покрытый ржавчиной висячий замок, Костя приоткрыл дверь и протиснулся боком в темную щель. От крепкого запаха навоза, прелой соломы и сена засвербило в носу, перехватило дыхание.

— А-а-а-а-пчхи!.. А-а-а-а-пчхи!..

Круторогий красавец баран Яшка, устремившийся было на свет, отпрянул испуганно в темный угол. Низкорослая корова шумно вздохнула, повернула к дверям большелобую ушастую голову.

— Ешь, Чернуха, ешь, — потирая переносье, великодушно разрешил Костя, милостиво хлопнул рукавицей по коровьей хребтине и чихнул еще раз. — Поправляйся, Чернуха! Сено — лучшего не сыщешь: сам косил.

Баран Яшка, топая копытами по деревянному настилу и грозно выставив рога, ринулся в наступление. Но хозяин был настороже. Он схватил грабли и многообещающе проговорил:

— Подойди-ка, подойди!

Баран почуял нависшую над ним угрозу и нехотя убрался восвояси.

За гирляндой березовых веников, развешанных вдоль стены, Костя нашарил метлу и лопату, вытащил их, запер сарай и взялся за работу. Комья снега, ломаясь в воздухе, один за другим перелетали редкий ивовый плетень и плюхались на грядки. Было приятно следить за тем, как исчезает островерхий сугроб, грозивший при первой дружной оттепели затопить двор, превратив его в жидкое непроходимое болото.

Полкан скучал, очень хотелось порезвиться, а хозяин, как видно, и не думал об этом. Пес покрутился возле и нерешительно тявкнул. Безрезультатно. Тявкнул еще раз, погромче.

Костя распрямился, метнул в снег лопату, подобрал сосновую палку.

— А ну, отбери, отбери!

Полкан припал к земле и притворно зарычал, обнажая белые острые клыки.

— Налетай! Налетай! Вот она — палка-то!

Пес гигантским прыжком преодолел расстояние, отделяющее его от хозяина, и впился зубами в палку. Началась борьба. Полкан тянул добычу в свою сторону, Костя — в свою. И, пожалуй, победа была бы на стороне собаки, но противник схитрил: сделал вид, что выпускает палку из рук, а затем ловким рывком высвободил ее из пасти Полкана.

За воротами раздались звонкие голоса. Костя прислушался, воспользовавшись этим, пес подхватил добычу и, опасаясь преследования, скрылся за сараем.

Вдоль дороги, что тянулась через всю деревню, двигался отряд человек в десять, и все из шестого «Б». И все на лыжах.

Во главе, ловко переставляя легкие бамбуковые палки, шагал высокий смуглый паренек. Коричневая фуфайка плотно облегала мускулистую грудь. Синие, очевидно, новые спортивные брюки выгодно отличали его от других ребят. На голове красовалась серая барашковая шапка-кубанка с верхом из малинового бархата. Над выпуклым лбом вился темно-каштановый чуб. «Ленька Колычев ребят куда-то повел», — моментально сообразил Костя, вышел на дорогу и поднял руку: