Черепаха Тарази - Тимур Пулатов

Тимур Пулатов

Черепаха Тарази

Часть первая

I

Город, о котором пойдет речь, уже засыпан песками, и виной тому событие, казавшееся многим весьма загадочным [1].

Все началось с происшествия, никого, казалось бы, особенно не взволновавшего, — исчезновения Бессаза, содержателя постоялого двора, мужчины еще молодого, но уже долгое время жившего отшельником. К тому времени у него не осталось в живых ни одного родственника или близкого человека, а слуга лишь на следующий день узнал о пропаже своего хозяина, когда постучался к нему, чтобы решить деликатное дело.

В то злополучное утро на постоялый двор въехал на лошади и попросил ночлега хриплым, усталым голосом путешественник Тарази. Когда он сполз с лошади, путаясь в своем выцветшем плаще, все увидели, что сбоку седла покачивается клетка, где лежит, свернувшись, без движения, песчаный крокодил-варан.

Путешественник, человек средних лет, сразу вызвал неприязнь у постояльцев караван-сарая, ибо от всего его облика — походки, манеры выражаться — веяло чем-то экстравагантным, неосновательным, даже легкомысленным. А тут еще крокодил… Правда, выяснилось, что он мертвый и основательно засушенный, не может никому причинить вреда, но суеверные торговцы возмущались всерьез, веря тому, что соседство с вредным пресмыкающимся расстроит их базарные дела.

«Проклятые торгаши! — ругнул их про себя Тарази. — Вечно недовольны, где бы ни столкнулся с ними… Но ничего! И на сей раз посрамлю их!»

Публика требовала, угрожала и говорила, что все, сто человек до единого, переберутся в другой постоялый двор: а это, как известно, грозило хозяину убытком. От криков их в беспокойстве метались под навесами верблюды и лошади, отвернув морды от стойл, полных свежего сена, И звенело и ухало на складах, куда торговцы уже давно не завозили ни шелков, ни пряностей, а лишь сабли, грабли, железные когти для лазания по скалам, хотя со всех сторон города на всем пути, длиною в десятки дней, были лишь сыпучие барханы.

Ведь замечено, что лишь торговцы особым своим нюхом чувствуют по еле заметным штрихам, неуловимым признакам приближение упадка: что-то треснуло и надломилось в жизни города. Да и пески ползли со всех сторон, случалось, и чума пробегала с косой… Хотя логика торговцев, привозя-иди сюда теперь все металлическое, не совпадала с логикой покупателей, которые не могли понять, зачем им запасаться саблями и железными когтями, торговля все же шла бойко, и над городом весь день висел, сгустившись, звон, который утихал лишь ночью над улицами, как далекий пушечный выстрел.

Тарази уже давно заперся в отведенной ему комнате в мансарде, но торговцы не успокаивались, слуга же — Фаррух — был в замешательстве, не зная, чем унять страсти, и все поглядывал на окна дома в конце двора, где жил хозяин, надеясь, что он сам выйдет на шум и все решит.

Но Бессаз не появлялся, и так прошел час, а всеобщее нетерпение все возрастало. Потребовали, чтобы Фаррух сам побеспокоил хозяина, и вот слуга робко постучался, но ответа не услышал. Удивленный, он повернулся и увидел, как все во дворе мрачно и недоверчиво смотрят на него. Взгляды эти испугали Фарруха, он покачнулся на лестнице и совершенно нечаянно толкнул плечом дверь, Фаррух деликатно закашлял, чтобы привлечь внимание хозяина, затем вошел в дом и сразу же увидел в стене коридора большую дыру — выход на пустырь за домом. Слуга постоял с изумленным видом и, застонав, выбежал прочь.

Торговцы гурьбой поспешили в дом осматривать пробоину, которая показалась им странной, похожей на звериную нору.

Но местный судья тут же опроверг эти нелепые догадки. Вернее всего, заявил он, зверь проник в дом уже после того, как была пробита дыра, побродил по пустым коридорам и преспокойно вышел назад, полакомившись всем, что нашел съедобного. Хозяин же, возможно боясь кредиторов и желая замести следы, сам вырубил эту дыру, чтобы исчезнуть загадочно и незаметно…

— Таким образом, — сказал судья, — хозяин хотел создать у всех впечатление, что его съел страшный зверь!

Объяснения судьи показались вполне здравыми, и все решили не думать больше о дыре, а приступить к главному. Судья допросил постояльцев дома, и те в один голос заявили, что ни разу, за много дней, не видели хозяина и все дела за него решалФаррух.

Фаррух очень путано рассказал, что хозяин — человек нелюдимый — в последнее время и вовсе перестал выходить из дома, чтобы не показываться на людях, и, о чем он думал в одиночестве, лежа сутками в спальне, одному богу известно. На вопрос, не замечал ли он чего-нибудь странного в облике или поведении хозяина, Фаррух ответил, что Бессаз имел привычку кутать ноги до самих пяток, а ноги у него с виду казались такими толстыми и неуклюжими, будто их было не две, а четыре, но спаренные. И еще Фаррух вспомнил, что однажды, когда шел дождь и во дворе было скользко, он, пробегая мимо хозяина, оступился и, падая, нечаянно задел его спину — и поразился: спина Бессаза показалась ему такой твердой, будто носил он под халатом броню. При этом она издала еще и странный звук, как если бы тело хозяина, кованное железом снаружи, оставалось полым внутри…

Рассказ этот, глупый и вздорный, не мог, естественно, помочь следствию, и судья, отругав слугу, удалился с постоялого двора.

И едва он ушел, торговцы снова стали обсуждать случившееся и совсем забыли о путешественнике Тарази, который, как мы уже сказали, все это время сидел, запершись, в отведенной ему комнате и писал, продолжая то, что не успел закончить в соседнем городе, работал, не обращая внимания на крики во дворе, в каком-то взвинченном, лихорадочно-горячечном возбуждении, что с ним часто бывало после унылой, ровной дороги, тоскливого, меланхолического состояния духа.

Тарази был бухарцем, и в нем наравне уживалось все самое противоположное — бесстрастная холодноватость и легкая возбудимость из-за пустяка, житейской мелочи, простодушие и хитроумие, презрение к мишуре и аскетизм — и желание блеснуть чем-нибудь из ряда вон, чтобы ошарашить окружающих. Увлеченный какой-нибудь парадоксальной догадкой, он мог работать сутками, чтобы проверить, дойти до сути, но, как никто другой, он был склонен к лени, к пустому времяпрепровождению. Мог вдруг бросить все, убедить себя в том, что его занятие — суета, ложь, и отдаться во власть лени. И, месяцами ничем не занимаясь, просто передвигался из города в город, ведя неприхотливую жизнь пилигрима. И тогда единственное, что его снова как бы возрождало, — самоирония, усмешка над слабостями и пороками, которые обнаруживал он в себе, одинокий, сидя на бархане и наблюдая за тем, как песок струится… струится песчинка к песчинке, течет вниз… Да, дни…

«Какое это сладостное состояние — лень! — писал Тарази, и прерывистая арабская вязь очень точно выражала его несколько экзальтированный стиль…

Какое это сладкое состояние — лень!

Жизненная энергия распределена внутри нас так разумно, что стоит поражаться мудрости Природы. Природа как бы занесла всю вашу силу в свою базарную книгу убытка и прибыли — энергию вот этих клеток вы должны истратить, скажем, зимой и именно в сафаре [2], в самый лютый месяц, эту энергию в возрасте двух лет, а эту — в старости, в шестьдесят один, а на шестьдесят два вас уже не хватает… Но есть еще и более точные, скрупулезные расчеты, когда ту или иную часть своей энергии вы должны исчерпать, скажем, в воскресенье, а вот эту во вторник в четырнадцать часов сорок семь минут тридцать секунд.

Но довольно подсчетов! Бывают моменты, когда в вас вдруг ударила незаметно молния, энергия, которую вы должны были истратить в будущем, в далеком будущем, вдруг побежала по вашим клеткам, собралась в комок, в огненный шар — и то, что вам надо было истратить, например, во вторник такого-то месяца на шестьдесят первом году жизни, вдруг переместилось на вторник такого-то месяца на тридцать третий год жизни — и вот тогда, именно с этого вторника, вы так энергичны, в вас столько жизни, и все легко и доступно, нет преград, добра и зла, жизни и смерти., мира и войны, вы на грани эйфории, когда даже можно творить музыку…

То, к чему вы стремились, чего думали достичь, скажем, за два года, вы получаете в этот период намного раньше, скажем за месяц-полтора, сделали огромный рывок, как тот крокодил, который доселе лежал притаившись в иле, выслеживая свою жертву, и резким прыжком вонзал ей в горло зубы… Виноват, я увлекся, сравнивая деяния энергичного человека с подлыми замашками крокодила. Не лучше ли сравнить его с пешеходом, лениво плетущимся но дороге жизни, а потом взявшим и на удивление публике перемахнувшим пропасть там, где можно пройти окольным путем?

И в тот самый момент, когда вы, собравшись с силами, перелетаете на крыльях энергии пропасть по ровной прямой, вы сами не замечаете, что полы вашего плаща неестественно надуваются и трепещут, разорванные… Но на той стороне пропасти, вместо того чтобы продолжить шествие дальше, вы вдруг замечаете, что уже не можете, ноги подкашиваются и идти теперь уже даже черепашьим шагом вы не в силах, — оказывается, та самая энергия, которая собралась, как комок, как шар, улетучилась, эйфория, которая в вас так быстро появилась, столь же быстро исчезла, И хотя вы счастливы, что за столь короткий срок вам удалось так далеко продвинуться в жизни, вы все равно чувствуете, что не можете, смертельно устали.