Гражданин Уклейкин - Иван Шмелев

Иван Сергеевич Шмелев

Гражданин Уклейкин

I

— Уклейкин идет! Уклейкин идет!..

Мальчишки бросали бабки, собирали змеи и бежали на улицу. Полицейский, кидавший в рот семечки у окна прачешной, выдвигался на мостовую. В самоварном заведении Косорылова стихал лязг, и чумазые медники высыпали к воротам. Портнихи вытягивались из окон, роняя горшки герани.

— Идет!.. Твердо идет нонеча.

Головы поворачиваются к посту.

— Ладушкин дежурит…

— А што твой Ладушкин!.. Махнет проулком… Как намедни в одной опорке-то стеганул!..

— Ужли не прорвется, а?

— Сурьезный штой-то…

Всем хочется, чтобы Уклейкин прорвался на Золотую улицу, в публику. За ним ринутся, и будет скандал.

Уклейкин начнет откалывать, прохватывать и печатать, начиная с головы и кончая подчаском. Пока захватят и погрузят на извозчика, он высыплет много кое-чего, о чем не говорят

громко, а разносят из дома в дом так, что сейчас же узнают на задворках; что казалось забытым и вдруг всплывает; что было даже одобрено про себя, но чего в открытую еще стыдятся; что шмыгнуло мимо портфелей следователя и прокурора, ловко избегло удара печатного станка и вдруг непонятным путем встряхнулось в помраченных мозгах и гулко выкатилось на улицу из сиплой глотки полупьяного сапожника.

— Чего глядите-то?.. Уклейкин, что ли-ча, идет? — спрашивают сверху портнихи.

— Мчит! Спущайтесь, Танечка!

— А ну вас… Нам и здесь хорошо.

— Им не годится середь публики в открытом виде.

— Варька-то, Варька-то расползлась! ровно как мягкая…

— Со щиколаду. Ее кажинный вечер мухинский конторщик щиколадом удовлетворяет.

Уклейкин идет решительно, высоко подымая тощие, узловатые ноги, словно выдергивает их из мостовой. Как гремучая змея хвостом, шмурыгает он опорками, подтягивая на ходу остатки порванных штанов. Испитое, зеленоватое лицо сосредоточенно-мрачно, а глаза водянисты и тусклы. Он уже потерял картуз и следит за опорками. Мальчишки веселым роем кружат и жалят.

— Жулье!.. шкалики!..

Он выдирает слова из нутра, и они падают толчками, как маленькие частые пули. Худая рука поднята и грозит пальцем, а глаза видят какую-то никому не ведомую точку.

— Уклейкину почет-уважение! Отошел?.. Клади им!..

— Предались!.. Шпана!.. Дар-рмоед!

— Сыпь! Жарь! Качай их! Во-от!..

Толпа подвигается вместе с Уклейкиным к посту.

— Достигну!.. Сыщу!.. Што?.. Душ-ши!.. Брюшники!.. Манжетники, черти!.. Што-о? Пропущай!

Полицейский стоит, расставив руки, и следит за Уклейкиным, словно играет в коршуны.

— Ты лутче не шкандаль. Гуляй себе и не шкандаль!

— Пропущай!.. Слово хочу!

— Нет тебе ходу дальше!

— В-вы… так што… полицейский? Рази я допущаю, што…

Уклейкин таращит остеклевшие глаза, пытается говорить отчетливо и казаться вежливым и трезвым, и голос его играет.

— Та-ак… А п-позвольте вас спросить… Вы… госпо-дин полицейский? Пр-равильно я говорю?.. Хо-рош-шо… Вы тут постановлены… для чего? Для пор-рядков? Хо-рро-шо-о. Для порядков вы тут постановлены? Вас тут установили? Та-ак… А вы, какое такое правило, што вы… не хочете никого пропущать?.. А? Ежели я житель… и все такое… Могу я гулять по воздуху… и при публике, а? Могу я выражать, штобы…

— Вот тебе публика, и гуляй!

— А я в разные стороны хочу. Вить я житель… и все жители… А мне публику надо… пу-бли-ку!.. Шпана! Шкалики!.. Слово хочу сказать. Пропущай!

И он выпячивает грудь, накрытую затертым фартуком.

— Раз ты намерен безобразить, я чичас тебя…

— За-чем, безобразий нет… Вы не пропущаете жителев… и я… А позвольте вас спросить: тебе кто жалованье платит, а? Не-ет, ты не заслоняй… Я вот неграмотный и ничего не знаю, а вы знаете все законы… и хочу вас спросить… Вы не желаете сказать? Та-ак, хор-ро-шо. А ежели я городской голове слово хочу сказать. Ж-жулик! Всех жителев обокрал! Шкалик!..

— В-во-от чисти-ит!.. Н-ну-у…

— В Сибирь его!

— Ты не безобразь! За такие слова тебя…

— Поволокешь? Н-на-а!.. Я го-спо-ди-ну… приставу слово хочу сказать.

— Ты до начальства не прикасайся… Ты не…

— Трешник слопал! В сапогах ходить любит… Где такое правило? Предались!

— Правильно! Он вить хочь пьян, а понимает.

— Дак ты што ж это?..

Полицейский колеблется, — взять или допустить. Но народ все свой.

— Не тревожь его, господин полицейский… пусть его!..

— Уклейкин, стих скажи! Здорово у него слажено… Вон и барышни желают.

Уклейкин оглядывается на окна. Розовые лица молоденьких портних задорно смеются.

— У-ух ты! Мамзели! Веселые барышни!.. Не намните грудки, оставьте маненько для Мишутки!..

— Ах шут эдакой, загнул!..

Взвизгивают сочные молодые голоски. Смеются все, даже полицейский. Уклейкин переменил тон, а это обещает зрелище захватывающее.

— Эх, подобью каблучки-набойки, ходи с угла до помойки!

Веселым гулом отзывается всегда сонный переулок. Приседают, хлопают Уклейкина по — Уважь еще, Уклейкин!.. Про комариков-то… Вот продернет!..

— Стой!

И-эх и блошки мои, комарики,Не горят наши фонарики!! А отчево?То-то! Оттово, што городская управаТащит налево и направо…

— Ну, пропущай!.. Правду хочу изложить.

— Нальют тебе, брат, за правду.

— А мы выльем!

И-эх и каблучки мои подметки!И охотник я до водки!Пью портейн я и мадерИ шинпанскую партер!

— И набирает, шут его возьми…

— Пропущай! Тебе говорят!

— Уклейкин, про полицию вали!

— Про пристава! Гы-гы-гы… Гладко у его про пристава… Да не бойсь!

— Боюсь? Я?! Супротив хочь кого!

Полицейский тревожится, — можно ли. Но он не слыхал еще про пристава.

— Здесь могешь все, а туда не допущено.

— Прорвусь!..

— Не прорвешься.

— Достигну! Я их во как изуважу!.. Жулье!

— Ну-ка, про несчастного-то… Вклей!..

— Л-ладно… Я ему пропою… широкорылому черту… Давай его сюды!.. Н-ну!..

Уж и Иванов… наш пристав частный…Ужасть человек несчастный!Страсть!..

— Во-во… как сейчас резанет… Ну-ка!

Ни попить ему, ни съесть, —Все бы как в карман залезть…

— А то в морду слазить… Он ма-астер…

И чистит зубы ломовым,Однако часто… и городовым!

Уклейкин щурит глаз и делает пояснительный жест.

— Ну, уж это ты… Ломовым это так, а…

Полицейский не совсем доволен.

— А Митреву-то? — возражает медник.

— Ну, дак это на пожаре… Дело горячее…

Полицейский кладет на плечо Уклейкину руку и говорит примирительно:

— Ну, вот што, Уклейкин… ступай ты теперь к Матрене и не шкандаль.

— Ты меня Матреной? Ма-тре-на!.. Тьфу!

Шкура! Понимаю я себя ай нет? Пропущай! На публику хочу!.. Н-ну!

— Не лезь, нельзя.

— Пущай! Я житель… житель я ай нет? Не можешь меня… Пу-усти!

Уклейкин напирает лицо к лицу, выпячивает грудь и откидывает голову.

— Што ж не пропущаешь-то его, в самделе… Дай ему душу-то отвести… Может он гулять-то!

— Расходись, ежели безобразить!.. Не скопляйси! Боле как троим не приказано… Н-ну-у!

А из-за толпы уже подобралась рослая, румяная баба и перехватывает Уклейкина за пиджак.

— Шкилет ты окаянный, а! Долго мытарить-то ты меня будешь, гнида ты несчастная, а?

Уклейкин сразу вянет, заслоняется рукой и бормочет:

— Не трожь… Сам, сам пойду… Ты не…

— У, несыть, кабашник! Ишь дармоеды, го-го-го! Лупоносы!

Она тащит Уклейкина за плечо, тычет в спину, и он идет толчками, откидываясь назад и на ходу вскакивая в опорки.

— Дай ей леща! Опоркой-то по башке! Э, зеваный черт!

Все еще не расходятся: сочувствуют Уклейкину и ругают Матрену.

— На меня б ее, печенки бы заиграли! — говорит кузнец.

— Уж и намылит она его, нашкипидарит!.. Чичас он еще в чувстве, а вот когда врастяжку, уж и лупит она его!.. Полсапожками по грудям, куда влезет.

— Баба могучая, д-д-а-а…

— Прямо клей! Все соки из его выбрала… Вот какая баба — груда!

— У ей крови много… путаная. С отцом дьяконом допрежь она все… Да вот у Власия-то на Стрижах, кудластый-то был… Стирала она у него, а он…

— М-да-а… Баба невредная…

— Хи-хи-хи! — заливались портнихи.

— А вы не слушайте, мы тут про деликатное толкуем.

— А мы и не знаем.

— А не знаете, так спущайтесь вечерком, узнаете…

Застучали медники. Застрочили машинки. Ударили к вечерням.

II

Когда случалось, в запой, попасть на Золотую улицу, Уклейкин первым делом направлялся к дому городского головы.

— Ага! Городская голова! Л-ловко! В три етажа загнул… Чи-исто!.. С миру по нитке — голому рубаха.

Мчался, брызгая грязью, рысак с окаменелым чудом на передке, и Уклейкин раскланивался вслед.

— Благодетели гуляют… От-лич-но!

Перед колоннадой депутатского собрания он брал картуз в обе руки, прижимал к груди и поднимал глаза к небу.