Стрелы Геркулеса - Лайон де Камп

Лайон Спрэг де Камп

СТРЕЛЫ ГЕРКУЛЕСА

Айзеку Азимову и Бобу Хайнлайну

в память о проведенных вместе днях в Ортугиане

Кумы

Стояла весна. Со склонов покрытых снегом Апеннинских гор дул порывистый северный ветер, пригибая к земле похожие на зонты кроны сосен, и раскачивая стройные кипарисы. Он с ревом носился по темно-зеленой Кампанской долине, подсушивая темную густую грязь на полях вокруг деревень и играя на поверхности небесно-голубых луж, оставшихся после последнего дождя.

Ветер устремился к Флегреанским Полям — загадочному и легендарному краю остроконечных вулканических кратеров, жаркой весны, дышащих серой озер и таинственных пещер. Как поговаривали, они вели в потусторонний мир. Он шевелил густыми, крепкими и мрачными ветвями дубов, разросшихся вокруг крепости Кумы, хлопал полами шерстяных одежд людей, столпившихся перед входом в пещеру прорицательницы на выходящем к морю склоне холма. Играл краями алой мантии кампанского вельможи, выбеленной тоги римского всадника [1], белых плащей горожан и коричневых — воинов и рабочих, теребил изношенные блузы дрожащих рабов. Ветер вспенивал Тирренское море у подножья холма, и волны сверкали в лучах возрожденного солнца подобно мечам далекой битвы. А в далекой выси уплывали на юг тяжелые, закрывавшие в течение последней декады [2] небо свинцовые тучи, открывая яркую голубизну с редкими снежно-белыми завитками облаков.

В это утро, десятого элафеболиона [3], в первый год девяносто пятой Олимпиады [4], когда Лахет был архонтом [5] Афин, на южной дороге, идущей вдоль берега, показался человек. Незнакомец бежал, с трудом переводя дыхание. Увидев акрополь Кум, он замедлил бег и оглянулся на дорогу. Преследователей не было видно.

Высоко над его головой, ни о чем не подозревая, сгрудилась толпа паломников, завернувшихся в плащи под порывами ветра. Жрецы вывели из пещеры двух смуглых крючконосых финикийцев в длинных одеждах, с серьгами в ушах и надетых на кудрявые головы конических шапках. Финикийцы пошли прочь, переговариваясь между собой на гортанном языке. Люди, стоявшие у входа, размахивали руками и щелкали пальцами. Раздавались крики:

— Следующий!

— Моя очередь!

— Выберите меня, о жрец! Я хорошо заплачу богу!

Шум не прекращался до тех пор, пока жрец не выбрал троих тарентийцев. Первый — сутулый почтенный старец с венком жидких седых волос. Двое других, молодые, были одеты в плащи с капюшонами и высокие фракийские сапоги. Один из них был низкорослым и крепким, с мягкими и округлыми чертами лица. Другой — высоким, костлявым, узловатым и угловатым. Из-под нависших кривых бровей глядели глубоко посаженые глаза. Снизу их очерчивали широкие скулы. Выдающийся нос, похожий на кривой нож, рассекал его лицо надвое, а курчавая каштановая борода, закрывающая щеки и подбородок, была не в силах скрыть резких углов его массивной челюсти.

Повинуясь жесту жреца, трое вышли вперед. Пожилой передвигался медленно, каждый шаг причинял ему боль. По одну его руку подпрыгивающей походкой шел низкорослый крепыш, по другую неуклюже шаркал высокий.

— Клянусь богами и духами, я прождал достаточно долго! В конце-то концов, я — Гавий Тербатий! — на оскском языке [6] вскричал кампанский вельможа.

— Все в свое время, господин, — со спокойной улыбкой ответил ему жрец.

— Тем не менее, человек моего положения не должен пропускать вперед грязных чужеземцев.

— Послушайте, достопочтенный, вряд ли можно спорить о превосходстве с архонтом Тарента!

— Самый почтенный гражданин…

Собеседники, понизив голос, продолжали бросать в лицо друг другу аргументы, сопровождая их нетерпеливыми и гневными жестами.

Трое избранных жрецом паломников в нерешительности стояли на месте. Рядом с высоким молодым тарентийцем стоял гигантского роста кельт, облаченный в тунику и клетчатые штаны, разлинованные кричаще яркими желтыми, красными и зелеными полосами.

— Послушай, почтенный, жрец прекрасно выразился! Я не ослышался, ты действительно говорил, что этот старик — царь? — улыбаясь, в пышные бронзовые усы, поинтересовался он на ломаном греческом.

— Не совсем так. Титул царский, но в нашем городе архонт выполняет лишь обязанности жреца, а отнюдь не политика. [7]

— Иными словами, этот несчастный не в состоянии заполучить голову того, кто, по его мнению, без нее был бы симпатичнее? — фыркнул кельт. — И это вы называете цивилизацией…

С хмурым видом Требатий, завернувшись в алый плащ, вернулся к толпе.

— Можете идти, друзья, — елейным голосом произнес жрец.

— Проснись, Зопирион, — воскликнул старший из тарентийцев. — Или ты снова занят расчетами?

Высокий юноша застенчиво улыбнулся.

— Я подсчитывал, во сколько оболов [8] обойдется нашей казне каждое слово пророчицы Сивиллы.

— Иди, давай, негодный зубоскал!

Все трое степенно проследовали за жрецом ко входу в тоннель, высеченный в скалистом склоне холма. У входа, выпростав руку, стоял еще один жрец. Пошарив в заплечной сумке, архонт достал оттуда мешочек из тонкой кожи, который со звоном опустился в протянутую ладонь.

Первый жрец повел их внутрь тоннеля. Перешагивая порог, Зопирион споткнулся. Жрец и его спутники нахмурились, видя в этом дурное предзнаменование, но Зопирион быстро поправился и, как ни в чем ни бывало, двинулся дальше.

Тоннель был шестнадцати футов в высоту [9], длиной несколько плетров [10] и весьма необычной формы. В нижней трети его поперечное сечение было почти квадратным, тогда как в верхней части стены наклонялись друг к другу. Вместе с узкой полоской потолка они образовывали трапецию. Дневной свет попадал в тоннель из боковых галерей с таким же поперечным сечением. Они были расположены с правой стороны и вели на поверхность холма. Свет чередовался с мраком, рисуя на стенах концентрические шестигранники. Скользя по ним завороженным взглядом, Зопирион увидел на дальнем конце тоннеля пещеру для аудиенций.

Он шел, как зачарованный. Ему казалось, что в геометрии тоннелей, высеченных в скале, скрыт космический смысл. Если бы он мог охватить ее во всей полноте… «Объем трапециидальной призмы, — думал он, — должен быть… посмотрим… длина, помноженная на высоту, помноженная на половину суммы длин оснований…»

Медленным шагом они подошли к пещере для аудиенций. Их взорам предстала большая погруженная во мрак прямоугольная комната. Ее освещал одинокий луч света, пробивающийся сквозь отверстие в потолке и падающий на каменную стену. Слева от нее в скале были высечены помещения, в которых жила пророчица.

В центре пещеры на дубовом троне, покрытом удивительной резьбой, сидела пожилая женщина — крупная, крепкого телосложения, она была закутана в темное шерстяное покрывало. На разбросанных по плечам прядях седых волос играли отблески отраженного от стены света. В воздухе стоял тяжелый аромат благовоний.

Около трона стоял еще третий жрец. В сумраке пещеры жрецы перемолвились между собой несколькими словами. Затем тот, что стоял у трона, произнес:

— О Сивилла, архонт Тарента просит совета для своего города.

Сердце успело пробить сто ударов. Женщина сидела, не произнося не слова и пристально глядя на тарентийцев. Затем проницательный взгляд подернулся поволокой, веки опустились, дыхание стало прерывистым. Она вздохнула, потом задышала все чаще, все быстрее, и, наконец, наружу вырвались слова. Женщина заговорила громко и резко. Зопириону казалось, что он узнает оскский язык, но речь Сивиллы лилась слишком быстро, чтобы он мог разобрать отдельные слова.

Женщина замолчала.

— Слушайте слово Сивиллы, — произнес стоящий у трона жрец.

Слушай прекрасный Тарент, мул Спарты жестокой беспечный,

С юга хранить твой родник будет недремлющий волк.

Но поглотит тебя — берегись — с севера волк беспощадный.

— Сивилла предскажет каждому из вас, — добавил жрец. — Подождите.

Они ждали, слушая, как ветер свистит в световом люке и галереях. Женщина вздохнула, задрожала и заговорила вновь.

— Для архонта, — сказал жрец, когда она закончила. — Сивилла видит этрусскую свечу, сгоревшую почти до основания. Для невысокого юноши. Она видит семь золотых корон. Для высокого юноши. Она видит огромный лук. Это лук самого Геркулеса. Многие пытались согнуть этот лук, но безуспешно. И тогда этот юноша выходит вперед, мощным усилием сгибает лук и подносит к тетиве одну из стрел Геркулеса. Он подносит лук к груди, выпускает стрелу, и она разбивает мир на части. Так блюдо при ударе камнем рассыпается на осколки!

Зопирион раскрыл от удивления рот. Тарентийцы испуганно переглянулись.