Матерь солдатская - Александр Ежов

Александр Ежов

Матерь солдатская

Александра Семеновна проснулась в то утро рано, как всегда просыпаются крестьянки, обремененные заботами по хозяйству. Отодвинула занавески на окнах. На улице — сумеречная пестрота декабрьской ночи. Пошла во двор, набрала охапку дров, принесла и высыпала холодные поленья возле печи. Задумалась: затоплять ли? В доме осталась одна. Ушли и муж, и сыновья, и дочери.

В деревне фашисты. Вот уже который день они рыскают словно голодные псы, врываются в избы, бесцеремонно открывают сундуки, вытряхивают оттуда разную рухлядь.

Деревня Посад изменилась. Жители ее ушли: кто — в лес, захватив с собой небогатые пожитки, кто еще раньше уехал в тыл вместе с отступающими частями Красной Армии. В домах остались старики да старухи. Пока шел бой, отсиживались в подвалах. Когда поутихло — осмелели, кое-кто вышел из дому. А на улице — немецкие солдаты, пушки, повозки, автомашины и чужая отрывистая речь.

Фронт совсем рядом, за деревней Мытно. Оттуда наши отстреливаются. Снаряды с воем и клекотом проносятся над деревней и где-то недалеко гулко разрываются. Александра Семеновна ждет того часа, когда придут свои и выдворят фашистов, погонят их обратно по старой аракчеевской дороге. Дорога эта прямая, как стрела, бежит на монастырь Ионы Отенского, а там поворачивает налево и сквозь лес прорубается в деревню Шевелево. Вот в этих-то лесах и скрываются беженцы из Посада. Понастроили землянок в лесу. Дочь и невестка с ребятишками где-то там прячутся в лесных чащобах. Звали и мать уйти подальше от пуль и снарядов, но дома корова и куры — куда с ними денешься.

Дом у Григорьевых большой, высокий, в подвале картошка, капуста, огурцы, морковь. Всего запасла на зиму рачительная хозяйка. И разве все это бросишь! А вдруг сыновья придут с войны: ведь надо что-то поставить на стол, чем-то накормить большую семью. У Александры Семеновны семеро детей: сыновья Яков, Никита, Семен, Василий, Алексей. Все взрослые, все ушли на войну. Две дочери — Полина и Надежда. А внуков — уж и не помнит сколько…

Не успела Александра Семеновна подоить корову, как во двор вломились немцы. Один из них, видимо офицер, в шинели с меховым воротником, повелительно указал рукой в сторону избы и выпалил на ломаном русском языке:

— Матка, марш!

— Сам марш отсюда, — сердито ответила Александра Семеновна и полезла на сарай за сеном. Фашисты остались ждать, о чем-то переговариваясь. Хозяйка, не торопясь, слезла, наложила в кормушку сена, взяла подойник и пошла домой. Немцы последовали за ней. На кухне снова произошла стычка.

— Матка, — приставал офицер, — ничего дом нет?

— Я тебе не матка, — сказала женщина, — а ты, мерзавец, зачем сюда пожаловал?

Немец не понял, но для пущей важности погрозил пальцем и принялся осматривать дом. Зашел в переднюю, осмотрелся, заглянул под кровать, открыл шкаф. Глубокомысленно уставился на фотографии, висевшие в простенках.

— Син? — спросил, показывая на фото.

— Сын, — ответила Александра Семеновна, — да не один, целых пять, — и растопырила перед лицом фашиста все пять пальцев руки.

Немец закатил выпуклые глаза, сердито нахмурился, сел на табурет и опять погрозил женщине:

— Знай вас, — сказал злобно. — Красный партизан?

— Все пятеро красные, — спокойно ответила Семеновна и ушла на кухню по своим

делам.

А в полдень в передней поселились солдаты. Человек пятнадцать. Один играл на губной гармошке, другой что-то рассказывал соседу, третий насвистывал. Дом заполнился чужим, враждебным. Старший по званию, угрожая, заставил Семеновну затопить стояк.

Она поднабрала что ни на есть самые сырые дрова. Начала затоплять — поленья не загорелись. Развела руками: что хотите делайте, не горят. Старшой моментально отправил одного солдата куда-то, и тот через пять минут принес канистру с бензином. Плеснули на дрова. Пламя взметнулось из печки, заиграло языками на полу.

— Что вы делаете, ироды, — заругалась хозяйка. — Дом спалить удумали…

Схватив одеяло с кровати, она бросила его на огонь. Солдатня хохотала. Потом стали требовать:

— Яйки, матка.

— Нет яик. У Гитлера просите.

Солдаты шарили на полках. Забирали сметану, яйца, молоко. Перебили кур во дворе.

На улице трещали морозы, а немецкие солдаты любили тепло. Топили печку сами. Мать притворилась больной, не захотела обогревать врагов, залезла на печку.

Однажды под вечер изба опустела. Мать слезла с печки. Прошла в переднюю — никого, в сенях — тоже. И на улице тихо, безлюдно. Немцы ушли, видимо, на передовую, оставив в деревне незначительный гарнизон. Семеновна с облегчением вздохнула. Подмела пол в избе. Истопила печку, наварила картошки. Поела и долго не могла уснуть. Наконец решила сходить за водой. Стояла морозная ночь. На небе мигали звезды. У проулка увидела часового. Он ежился от холода, стучал каблуками.

Подошла к колодцу и не успела опустить ведро, как услышала слабый голос:

— Мать, выручай…

Она вздрогнула, чуть не выронила ведерко. Ей показалось, что говорит кто-то из ее сыновей. Сердце замерло. Присмотревшись, увидела двоих в белых халатах. Люди прижимались к земле, сливаясь со снегом.

— Мой дом рядом, — шепотом проговорила Александра Семеновна. — Ползите задами, вон туда.

Она чувствовала, как руки ее прилипали к ведру и, растерявшись, позабыла зачерпнуть воды. Пошла к дому, не чуя под собой ног. Людей в белых халатах привела в дом. Это оказались разведчики. Они попали в западню и не могли уйти в лес.

Мать открыла дверцу подвала, сказала:

— Полезайте.

И люди опустились в темноту. Деревенская улица через некоторое время оживилась. Раздались автоматные очереди. А потом все затихло.

Рано утром изба наполнилась фашистами. Фрицы были возбуждены, о чем-то спорили.

Мать опустилась в подвал, предупредила:

— Сыночки, в избе фашисты. У двери часовой.

— Придется ждать, — сказал один из разведчиков.

— Повремените, родные. Уж я вас не подведу. Картошки горячей принесу. А хлеба нет. Не обессудьте…

— Ничего, мать, и на том спасибо.

Каждую ночь опускалась в подвал Григорьева. Приносила еду, все, что могла. Лишь на пятые сутки фрицы ушли куда-то. И мать обрадовалась — сразу же об этом сообщила разведчикам. И те, дождавшись темноты, собрались в путь. На прощание сказали:

— Жди, мать, скоро вернемся.

— Скорее бы. И мои там где-то, пятеро. Чай, не встречали? Григорьевы.

— Григорьев есть у нас в роте. Сергеем звать.

— Сергея нет у меня. — Мать назвала имена сыновей. — Если встретите, поклон передайте. Скажите, что жива…

— Увидим — передадим. Только жди. Спасительница ты наша.

И ушли.

А потом свершилось трагическое. Григорьеву выдал предатель. Он жил напротив и, видимо, заметил, как уходили бойцы.

Ее схватили фашисты. Старую женщину били, топтали, жгли каленым железом. Она стонала, но не просила пощады.

— Изверги! Выродки! — бросала в лицо палачам. — За все будете держать ответ, злодеи!

Ее выволокли на улицу. Она не могла стоять на ногах. Женщину опять пытали, выбили глаз. Потеряв сознание, она умирала на снегу. Пролежала несколько дней на морозе закоченевшая. А фашисты злобствовали, замучили еще нескольких жителей деревни.

Но пришел час расплаты. Вскоре наши войска пошли в наступление. Были освобождены Малая Витера и многие другие населенные пункты, в том числе и деревня Посад. Те разведчики, которых укрывала Александра Семеновна, тоже вернулись. Кинулись к дому Григорьевых, но опоздали.

О том, как вернулись разведчики в деревню, новгородский поэт Николай Киселев написал волнующие и скорбные строки:

— Привет, хозяйка! Вот я мы.Подай водицы нам напиться.—В ответ дыхание зимыВ разбитое окно струится.И не нарушив тишины,И пальцем ни одним не двинув,Сидит хозяйка у степы.Седую голову закинув.Мертво блестит открытый глаз,Да багровеют складки шали…И горько стало в этот час.Что мы немного запоздали.

Так умерла русская мать Александра Семеновна Григорьева. Она выполнила свой долг перед Родиной, не склонила своей гордой головы перед коричневой нечистью. Четыре сына ее так и не узнали о трагической гибели матери: они пали в боях.

Прошел через всю войну и остался в живых лишь один сын Григорьевой — Семен Михайлович. О смерти матери он узнал на фронте. В начале сорок второго года к нему в руки попал плакат, на котором была изображена замученная женщина. Солдат узнал в ней мать. Так и носил он этот плакат возле сердца до победных дней войны.

Я знал эту русскую женщину — она дружила с моей матерью и запомнилась мне своей добротой и сердечностью. В последний раз я ее видел в октябре сорок первого года. Мы ехали через деревню Посад в Малую Вишеру, чтобы там сесть на поезд и отправиться в глубокий тыл. Остановились возле высокого дома Григорьевых. На крыльцо выбежала Александра Семеновна и, увидев мою мать, запричитала: