Попутчик - Исаак Гольдберг

Ис. Гольдберг

Попутчик

1.

Втиснулся он к ним на какой-то маленькой станции во время трехминутной остановки. Верхняя полка была свободна, он закинул туда чемоданчик, сбросил с себя пальто, вытащил гребешок, пригладил редкие серые волоски, высморкался громко, хозяйственно и, оглядев всех, сладко улыбнулся:

— Здравствуйте! Все мужская компания! Это хорошо!

В ответ ему что-то пробурчали: собрались все люди, видно, необщительные, желчные, недовольные. Он, не унывая и не обижаясь, вскочил, залез на свое место, укладывался и сыпал оттуда словоохотливо, бодро и приветливо:

— Страсть не люблю, когда в отделении дамский пол. Слова хорошего не скажи, анекдотец какой захочется рассказать — молчи. Вообще — стесненье... А вы, граждане, как насчет картишек? А?

Опять что-то буркнули ему желчные люди.

— Я насчет преферансику! Не на интерес, а так — для времяпрепровожденья? Неужели нет охотников?..

— Нет... Мы не играющие! — сухо и неприязненно ответили ему.

— Ах, жаль!..

Вагон поскрипывал, где-то внизу, под полом мерно отстукивало, отмеривало, отзванивало. За окном ползли столбы, кустарники, поля. Изредка там расступались пологие горы и выбегали в долинку дымчатые избы, подбежавшие к речке, — и тогда лязгало громче и громче отстукивало, отзванивало под полом: поезд проползал над мостком.

В мерных звуках поезда тонули говоры, всплески смеха, вскрики. В вагоне каждый утаился на своем месте. Многие, незнаемо для самих, загрустили той особенной грустью дороги, когда остается позади какое-то прошлое и неизвестное встает впереди.

А тот, новый пассажир, неугомонный и шумливый, слез со своей верхней полки, со своего места, забрякал чайником эмалированным, зашебаршил бумажными свертками, кулечками, засуетился, захлопотал.

— Тут вот станция хорошая для чаепития скоро будет! Отличная там вода!.. Давайте, граждане, у кого чайничек побольше, я сбегаю! Очень советую набрать тут кипятку!.. Оччень!..

Желчные, усталые люди слегка оживились. Один достал свой чайник, заглянул в черную пасть его, обидчиво сказал:

— Мы ведь и сами можем сбегать за кипятком-то! Дело не великое!

А тот собрал в морщинки серое лицо свое, полузакрыл глаза, ужасается:

— Какой может быть разговор!.. Я мигом! Мне все едино, что один, что два набирать!.. Давайте, давайте!..

Вырвал чайник. Собрал их оба за дужки в одну руку, втиснулся через перегородку, устремился к выходу.

Поезд крикнул. За окном проплыли какие-то постройки.

2.

Кто же устоит против чаю? Какой желчный брюзга останется в своем углу, нелюдимый и насупленный, когда вот тут хлопотливо расставлены чашки, из замасленных бумажек и баночек, из сткляночек появятся подорожники, и каждой морщинкой улыбающееся, сияющее лицо так и лезет в глаза, так и просит:

— Да пожалуйста! Да за компанию! Ведь вода прямо, радивактивная? Ей-богу!..

Так вот и выползли из своих углов пассажиры, придвинулись к столику, к чайнику. Потянулись к своим корзиночкам, к сумочкам. Разворачиваются бумажки, открываются баночки, откупориваются сткляночки.

— Да, действительно, водица замечательная!

— Очень хорошо!..

— Да, господи! Да я ведь эти места сколько раз взад-вперед изъездил!..

За чаем люди добрее делаются. За чаем, в вагоне, под уютный мерный лязг, стук и гуд души чуть-чуть шире раскрываются.

— А вы что же по торговой, или так — командировочный?

— Я-то? Я комиссионер... Ну, и, конечно, с командировкой. С командировкой, знаете ли, удобнее. Хе-хе!.. А вы доставайте селедочку. С селедочкой, пожалуйста!

— Что вы? Чай с селедкой?

— Да самое разлюбезное дело! Я всегда так: беру жирнущую астраханскую сельдь (чтоб икряная была!) и с чаем!.. Господи! сколько этаким манером чаю можно выпить! Прямо удивленье!

— Интересно...

— А что же?! В дороге ведь три дела подходящие имеются: картишки, анекдотики и чай... Хе-хе!

За чаем души чуть-чуть приоткрываются. Ну и разговор легче тянется.

Веселый пассажир угостил попутчиков чаем, селедкой, угостился сам. После чаю аккуратно прибрал на столике, собрал селедочные кости, смял их вместе с бумагой, сходил в уборную сор выкинуть, руки вымыл.

После всех этих хозяйственных дел облегченно вздохнул и посожалел:

— Эх, а жалко все-таки, что преферансик не состоится!

— Не играем! — миролюбиво буркнул самый желчный.

— Можно и без карт. Вот вы, видать, человек бывалый, рассказать можете что-нибудь интересное!

— Анекдотик разве? — просиял приветливый пассажир: — Желаете? У меня скоромненькие... Вот последний, например, про советскую барышню и про загс...

— Нет... не стоит! — вяло отказались пассажиры.

— Пахабство — эти анекдоты!.. Ну их к чорту!..

— Да нет! Вы вот послушайте! Ей-богу, интересный!.. А то вот еще про еврея-спекулянта... Очень даже остроумный!..

Покуражились слегка хмурые люди, поморщились, а потом:

— Ну, валяйте! Да негромко только, а то тут через отделение бабочка какая-то!.. Как бы что не вышло.

— Да я аккуратно!.. Самым чистым манером!..

3.

Просыпался приветлиьый, словоохотливый пассажир анекдотами — прямо кладезь неисчерпаемый. Попутчики похохатывали, иной раз деланно возмущались, переспрашивали остренькие (с перцем которые!) подробности; раскраснелись. В отделении стало уютней, домашней.

— Вы, прямо, Декамерон настоящий! — похвалил самый желчный, и лицо у него подобрело.

Но пришел анекдотам конец. Напрягался, напрягался рассказчик, жал свою память, выжимал, и не стало у него свеженького материала. Да и слушатели насытились скоромненьким, охладели, устали.

И вот подкралось молчание. Томительное, под татаканье и звонки поезда, скучное молчанье.

Словоохотливый пассажир сжался, подошел к окну, стал глядеть на скачущие навстречу поезду телеграфные столбы. Другие пассажиры тоже ушли в себя. Кто растянулся на месте своем, кто крутил папироску.

Скучно.

Двое (видно, раньше познакомились) вполголоса о чем-то своем заговорили.

Снова в мерных стуках и звонах поезда потонули глухие говоры, всплески смеха, вскрики.

Побарабанил пассажир по стеклу. Помурлыкал. Вздохнул. Стал слушать скрипы, попискиванье, позвякиванье. Стал цепляться за обрывки слов, вслушиваться в тихие, ползущие кругом разговоры. Насторожился. Словно стойку делает — притаился, замер, ухо одно подставил под звуки. Уловил. Ухватил. Оторвался от окна, шагнул к тем, двоим, разговаривающим. Вырос внезапно перед ними. Собрал морщинки на лице, рассмеялся:

— Вот вы про карточки... А, знаете ли, вот вы не поверите, а я через эти самые карточки, ордера и тому подобное счастье свое, можно сказать, в жизни приобрел!..

Взглянули на него оба неласково. Кисло улыбнулись:

— Как это у вас вышло?

— Странно! Мы вот считаем, что эти самые карточки да ордера не мало в свое время горя людям причинили... Странно!

— И представьте себе, кому горе, а мне форменное счастье! Да!

— Счастливый вы, значит, человек, если с вами такое случиться могло.

— Да вот, вы послушайте! Это даже очень интересно. Прямо, можно сказать, роман настоящий. И притом из действительной жизни! Хе-хе!..

— Что-ж. Расскажите.

Пролез пассажир на нижнюю скамью, устроился поудобней, одну ногу под себя поджал, руки в карманы брюк засунул. Приладился, огляделся.

С верхней полки согнулся, свесив голову вниз, самый хмурый пассажир. Другие подобрались ближе. Нужно же скуку разогнать. Пускай трещит.

4.

— Та-ак-с!.. — радостно улыбнулся словоохотливый. — Вот как теперь, при нэпе этом самом, вспомнить об очередях, о карточках, о реквизиции, так можно сказать, и верить не хочется. А было же все... Ведь до чего, было, довели людей — фунту хлеба рады были! Полфунта масла за великое счастье считали! А ежели, скажем, фунтов десять крупчатки — так за этакий продукт можно было в великие благодетели попасть! Да... Ну, конечно, вам это всем хорошо известно, нечего и поминать... Ну, значит, в такое-то время и вышел мне фарт... Вы, граждане, как полагаете — сколько мне лет?

Слушатели удивленно переглянулись, посмеялись и воззрились на него. Оглядели потертую маковку его серенькой головы, пощупали взглядами морщинистый лоб, желтизну дряблых бритых щек, поглядели на сухой хрящеватый кадык на сморщенной жилистой шее. Подумали, прикинули, сказали:

— Лет сорок пять...

— А то и больше!..

Он радостно засмеялся и гордо сказал:

— Мне пятнадцатого июля по старому стилю, на равноапостольного князя Владимира пятьдесят третий пойдет!.. Хе-хе!..