Отец - Дафна дю Морье

Дафна дю Морье

Отец

The Old Man

1952

Мне показалось, вы спросили про отца? Или я ослышался? Вы ведь первый раз в наших краях? Наверное, приехали на каникулы? Нынче в летние месяцы здесь полно приезжих. И все они в конце концов тем или иным путем добираются до берега, а потом непременно тут останавливаются и смотрят на озеро. Вот как вы сейчас.

Славное местечко, не правда ли? Неудивительно, что отец надумал поселиться именно здесь.

Не помню, когда он впервые появился. Никто не помнит. Должно быть, много лет назад. Он был уже здесь, когда я приехал, задолго до войны. Может, он, как и я, бежал от цивилизации? А может, там, где он жил раньше, он не поладил с людьми и они сделали его жизнь невыносимой? Трудно сказать. Но у меня с самого начала было чувство, что либо он совершил что-то дурное, либо с ним поступили как-то не так, и после этого он озлобился на весь белый свет. Помню, как только его увидел, я еще подумал: «Ну и адов характер!»

Да, вот тут у озера он и жил со своей половиной. У них был какой-то немыслимый шалаш, открытый всем непогодам, но, мне кажется, это их мало трогало.

Меня, спасибо, предостерег парень с фермы, один из тамошних работников. Ухмыльнувшись, он предупредил меня, что от отца лучше держаться подальше, сказал, что он не очень-то любит чужих. Поэтому я вел себя осторожно и даже не оставался у озера на весь день. Да и что толку? Я ведь все равно по-ихнему не понимаю. Когда я впервые увидел его, он стоял у самой кромки воды и глядел на море. И я, чтобы не потревожить его, не пошел по переброшенному через речку дощатому мосту, так как мне пришлось бы пройти совсем близко от него; вместо этого я по пляжу вышел к озеру с другой стороны. Я испытывал неловкость от того, что вторгаюсь в чужие владения, не имея на то права, и поэтому присел на корточки за кустом дрока, вынул полевой бинокль и стал разглядывать отца.

Он был большой, широкий и сильный — я говорю о том, как он выглядел тогда, несколько лет назад. Потом он, конечно, постарел, но даже и потом можно было представить себе, каким он был когда-то. Какая это была мощь и силища! А как царственно он нес свою великолепную голову! Уверен, все это неспроста — за этим явно что-то кроется. Нет, я не шучу. Может, в нем течет царская кровь какого-то предка? И временами — вины его тут нет — кровь эта бунтует и одолевает его. И тогда он как одержимый бросается драться. В ту пору я об этом не думал. Я просто смотрел на него, пригибаясь пониже за кустом дрока всякий раз, когда он поворачивался; я гадал, что происходит в его голове и знает ли он, что я здесь и наблюдаю за ним.

И если бы он вдруг захотел добраться до меня, я оказался бы в дурацком положении. Но он, должно быть, решил иначе, хотя, думаю, даже почти уверен, что ему просто дела до меня не было. Он продолжал смотреть на море, следя за чайками и надвигающимся приливом, а затем быстро и легко двинулся прочь от берега, домой к своей хозяйке, где его, быть может, ждал ужин.

Мне не удалось взглянуть на нее в тот первый день — она так и не появилась. Поскольку жили они у озера, неподалеку от левого берега, куда не было проторенной тропки, я не осмелился подойти поближе из страха столкнуться с ней лицом к лицу. Когда же все-таки я ее увидел, то испытал глубокое разочарование; честно говоря, и смотреть-то там было не на что — ничего от его мятежного норова. Тихое покладистое создание, решил я тогда.

Я их увидел вместе, когда они после рыбной ловли возвращались с пляжа на озеро. Он, естественно, был впереди, а она плелась сзади. Ни он, ни она не обратили на меня ни малейшего внимания, чему я был рад, так как он вполне мог бы остановиться и, дождавшись ее, велеть ей идти домой, а сам ринулся бы к скалам, где я сидел. Вам, наверное, интересно, что бы я ему сказал, явись он таким образом? Честно признаюсь — не знаю. Скорее всего, поднялся бы с независимым видом, насвистывая какой-нибудь веселый мотивчик, улыбнулся и кивнул ему — все это, правда, впустую, но вроде бы и естественно. Вы же понимаете, о чем я говорю? А затем, пожелав ему всех благ, преспокойно удалился. Не думаю, что он причинил бы мне какое-нибудь зло. Скорее всего, он посмотрел бы мне вслед своими странными узкими глазами и дал спокойно уйти.

После этого и зимой, и летом я постоянно бывал на скалах, а они продолжали вести свое необычное, далекое от меня существование и ловили рыбу иногда в озере, а иногда в море. Время от времени я натыкался на них в гавани, где-нибудь в устье реки — они глядели на стоящие на якоре яхты и суда. И каждый раз я задавал себе вопрос — чья это была инициатива? Быть может, его внезапно охватывала тоска по оживленной сутолоке и многолюдству гавани и по той жизни, которую он либо отринул ни с того ни с сего, либо никогда не знал, и тогда он объявлял: «Мы сегодня идем в город». И она, радуясь, что может угодить ему, отправлялась вместе с ним.

Знаете, что мне с самого начала бросилось в глаза — этого нельзя было не заметить, — привязанность этой пары друг к другу. Я видел, как она его встречала, когда он возвращался после целого дня на море, где ловил рыбу, пока она оставалась дома. К вечеру она шла на озеро и оттуда по пляжу к морю. Она так же, как и я, видела издалека, как он огибает угол залива. Он держал путь прямо на пляж, а она шла ему навстречу, и они обнимались, не обращая внимания ни на кого вокруг. Это было трогательно, хотя не знаю, понятно ли вам, о чем я говорю. Чувствовалось, что в нем есть какое-то особое обаяние, если между ними все было так, как я себе представлял. С чужими он мог быть сущим дьяволом, и только она одна для него была как свет в окошке. У меня даже появилось к нему теплое чувство, когда я увидел их вот так вместе.

Вы спрашиваете, были ли у них дети? Как раз к этому я веду разговор. Именно о детях я хотел вам рассказать. Потому что все это обернулось трагедией. И никто, кроме меня, об этом не знает. Я, конечно, должен был кому-то сказать, но если бы я это сделал… Словом, не знаю… Они забрали бы отца, и это разбило бы ее сердце. Я понимаю, улики против отца были серьезные, но прямых доказательств у меня не было. Это мог быть просто несчастный случай, и, кроме того, никакого расследования никто не вел тогда, когда мальчик исчез. Да и вообще, кто я такой, чтобы совать нос во все дыры и наушничать?

Попытаюсь объяснить вам, как это случилось. Но вы должны помнить, что произошло это не в одно мгновение, до этого прошел порядочный отрезок времени, и я иногда уезжал из дому или просто был занят и не добирался до озера. Никого, кроме меня, не интересовала эта пара, что жила здесь, и поэтому мой рассказ только о том, что я видел собственными глазами, а не слышал от кого-то; в нем нет ни тени сплетен или же историй, которые рассказывают у вас за спиной.

Ну так вот, они не всегда были одиноки, как сейчас. У них было четверо детей — три девочки и мальчик. И всех четверых они вырастили в этой старой развалюхе у озера, но для меня всегда было загадкой, как они ухитрились это сделать. Я помню, бывали дни, когда дождь хлестал озеро, взбивая мелкие волны, которые взрывались и раскалывались на глинистом берегу у самого их жилья, превращая топкую почву в настоящее болото, где свободно гулял шквальный ветер. Вы, конечно, думаете, что любой, у кого осталась хоть крупица здравого смысла, в этих обстоятельствах забрал бы жену и детей и нашел бы место, где у них был бы хоть какой-нибудь комфорт. Любой, но не отец. Мне кажется, он считал, что, коли он терпит, жена тоже может терпеть, не говоря уже о детях. Он, очевидно, придерживался суровых методов воспитания.

Ребятня их, надо сказать, была просто очаровательная, особенно младшая девочка. Я так никогда и не узнал ее имени и про себя называл ее Крошка. Хотя и крошечная, она была точный сколок со старого пня. Я как сейчас вижу ее совсем малюткой, когда она в одно прекрасное утро первая храбро отправилась порезвиться и поплавать в озере, оставив позади сестер и брата.

Мальчика я прозвал Сын. Он был самый старший и, между нами говоря, немного глуповатый. Да и внешне он был не так хорош, как сестры, скорее неуклюжий парень. Девочки играли сами по себе, ловили рыбу, а он вечно болтался где-то сзади, не зная, куда себя деть. Думаю, если бы он мог, то охотно оставался бы дома, возле мамочки. Типичный маменькин сынок. Поэтому я так и окрестил его. И не то чтобы мать пеклась о нем больше, чем об остальных детях. Она обращалась со всеми одинаково, насколько я успел заметить. Все ее помыслы и заботы были прежде всего направлены на мужа. Но Сын был большой младенец и, как мне казалось, еще и дурачок.

Подобно родителям, молодняк держался особняком, ни с кем из посторонних не знаясь. Им это — смею думать — крепко вбил в головы отец. Они никогда не приходили поиграть на пляж без взрослых. Могу себе представить, какой это был для них соблазн — в разгар лета, когда народ спускается через скалы на пляж, купается, устраивает пикники. Не сомневаюсь, что отец по какой-то одному ему ведомой причине строго-настрого запретил детям иметь дело с незнакомыми людьми.