Сын человеческий - Роберт Силверберг

Сын человеческий

Robert Silverberg. Son of Man (1971). Пер. – В. Гриценко. – _

1

Он просыпается. Черная земля под ним прохладна и влажна. Он лежит на спине среди алой травы в поле; налетают легкие порывы ветерка, качают стебельки трав и они переливаются, словно поток крови. Невыносимо прозрачный оттенок серо-голубого неба вызывает отчаянный протест в глубинах мозга. Он находит солнце: оно висит низко над горизонтом, гораздо крупнее, чем должно быть, какое-то бледное и беззащитное, словно сплюснутое сверху и снизу. От земли поднимаются жемчужные струйки тумана и застилают солнце голубыми, зелеными и красными вихрями. Тишина придавливает его, словно накрывая подушкой. Он чувствует себя потерянным.

Нигде не видно ни городов, ни следов присутствия человека: ни на этом лугу, ни на тех холмах за долиной. Он медленно поднимается на ноги и встает лицом к солнцу.

Тело его наго. Он ощупывает себя, гладит кожу. С любопытством он осматривает руку, опускает подбородок, чтобы взглянуть на темный волосатый коврик груди. Какие странные пальцы: с выступающими соединениями, на тыльной стороне ладони слегка заросшие волосами ногти; нужно бы подстричь.

Он словно не видел прежде этой руки. Вот она скользит вниз по обнаженному телу, останавливается, чтобы кончиками пальцев пощупать твердые квадратики мышц живота, затем изучает легкий шрам, оставшийся после операции аппендицита. Рука стремится ниже и находит гениталии. Нахмурившись, он берется за яички и слегка приподнимает их, словно взвешивая. Касается пениса, вначале у основания, затем нащупывает ободок нежной розовой плоти у головки и, наконец, саму головку. Как странно, что к его телу пристроен столь волнующий прибор. Он глядит на ноги. Левое бедро все в огромных лиловых и желтых синяках. На подъемах ног растут волосы. Пальцы ног совершенно незнакомы. Он шевелит ими, слегка вдавливая землю. Сгибает колени. Пожимает плечами. Широко расставив ноги, поливает землю водой. Он смотрит прямо на солнце, он удивительно долго смотрит не мигая. Когда он отводит взгляд, солнце остается за закрытыми веками, оно вошло в его мозг, и он чувствует себя менее одиноким.

– Здравствуйте! – кричит он. – Привет! Ты! Я! Мы! Кто?

Где Вичетта? Где Торонто? Где Дюбек? Где Соусет? Где Сан-Паоло? Где Ла Джолла? Где Бриджпорт? Где Мак-Мардо Саунд? Где Элленвилль? Где Манкато?

Где Морпез? Где Джорджтаун? Где Сант-Луис? Где Мобил? Где Валла Валла? Где Гальвестон? Где Бруклин? Где Копенгаген?

– Здравствуйте? Привет? Ты? Я? Мы? Кто?

Слева от него пять пологих холмов покрытых темной блестящей растительностью. Справа поле алой травы простирается бесконечной равниной до самого горизонта. Прямо перед ним земля немного понижается, образуя долину, нечто большее, чем ущелье, но меньшее, чем каньон. Он пытается узнать деревья. Их очертания кажутся незнакомыми, у многих раздутые жирные коричневые стволы без веток, с которых каскадами спускаются мясистые листья, покрытые блестящими белыми и желтыми каплями. Позади, покрытая длинными, неясными тенями, лежит бесформенная масса пригорков и ложбин, заросшая низеньким леском песочного цвета.

Он идет к долине.

Здесь он видит первые признаки животной жизни. С какого-то обломленного дерева он спугивает птицу. Та молнией взмывает в воздух и, покружившись там, уже более спокойно возвращается, чтобы посмотреть на него. Они рассматривают друг друга. Птица эта размером с ястреба, с темным тельцем, с остроклювой хищной головой, холодными зелеными глазами. Ее крылья огненного цвета полупрозрачные и ребристые, хвост заканчивается розовыми нитями, развевающимися на ветру. Пролетая над ним, птица осыпает его дюжиной сверкающих зеленых шариков, которые хитроумно окружают его в геометрическом порядке. Поколебавшись, он наклоняется, чтобы потрогать ближайшую горошину. Она шипит, он слышит этот звук, но когда пальцы касаются ее поверхности, он не ощущает ни плотности, ни тепла. Он стряхивает ее с руки. Птица каркает ему:

– Я – Хенмера, – говорит птица.

– Почему ты так враждебно настроена? Чем я тебе навредил?

– Я – не враг. Не беру ответственность. Я тебя не виню.

– Но ты меня бомбишь.

– Это установило отношения, – говорит птица и улетает.

Он наблюдает за ней, пока она не исчезает из виду. Солнце медленно клонится к холмам. Небо кажется теперь скользким, словно лакированным.

Язык словно бумажный. Он продолжает свой путь к долине. Он видит, как в лощине бежит ручей; зеленая вода, горящая отраженным солнцем поверхность; вода плещется в берега. Он идет к нему, думая, что прикосновение воды к его коже разбудит его – ибо сейчас он во власти сна – и как-нибудь смоет его новый внешний вид.

У ручья он опускается на колени. Ручей неожиданно глубок. В его бегущей хрустальной глубине он видит рыб, быстро проплывающих, подгоняемых непреодолимым течением. Это стройные создания с большими задумчивыми серыми глазами, глубоко прорезанными зубастыми пастями и лоснящимися плоскими плавниками. Жертвы. Он улыбается им. Осторожно погружает в воду руку до локтя. Прикосновение воды обжигает, словно электрический ток. Он выдергивает руку, хлопает ладонями по лицу и плачет, словно пронзенный безысходной тоской. Он оплакивает человека и все его труды. Перед его мысленным взором возникает картина мира во всей его кричащей сложности: здания и машины, дороги и магазины, лужайки и лужи в маслянистых разводах, скомканная бумага и мигающие знаки. Он видит мужчин и женщин в облегающих одеждах, узкой обуви. Мир потерян, и он оплакивает его. Он слышит рев ракет и скрежет тормозов. Он слышит ритмичную музыку. Он восхищается отблеском солнца в высоких окнах. Печаль охватывает его. Слезы щиплют щеки и сбегают к губам. Неужели исчезло все былое? Исчезли былые семена?

Исчезли былые города? Друзья и семья? Напряжение и нагрузка? Церковные колокола, вкус вина на языке, свечи, репа, кошки, кактусы? С легким вздохом он наклоняется к ручью и летит в воду. Его несет по течению.

Несколько минут он не оказывает сопротивления. Затем он быстро вытягивается и хватается за торчащий из воды валун. Уцепившись покрепче, он ползет вниз, пока почти не касается лицом гальки, устилающей дно, и там замирает, привыкая к новому окружению. Дыхания не хватает, он выбирается на поверхность и карабкается на берег. Какое-то время он лежит вниз лицом.

Затем встает и дотрагивается до своего обновленного тела.

Звенящая вода изменила его. Волосы с тела исчезли и кожа теперь гладкая, бледная и новая, словно шкурка детеныша кита. Синяки с левого бедра исчезли. Суставы целы. Он не может найти шрам от аппендицита. Пенис тоже какой-то странный, но после минутного размышления он благоговейно понимает, что сделано обрезание. Он торопливо ищет большим пальцем пупок тот все еще на месте. Он смеется. Пока он был в воде, наступила ночь.