Последний зритель - natalishka

natalishka

Последний зритель

Спектакль окончился.

Актриса Анечка сидела на краю авансцены, свесив ноги в оркестровую яму. Там, совсем недавно, грузно шумела музыка и, казалось, звук все еще легонько ходит из одного угла в другой.

Создавалось это ощущение даже не от старого потока вибраций под ее ногами, шум стоял в голове у самой Анечки, и она готова была вот-вот выплеснуть жар в виде потока холодных слез. Плакала в последнее время она часто.

Что же могло с такою огромной силой печалить сердце юной девушки?

Ведь ровно как и музыка, четверть часа назад поглощающая все пространство своей торжественностью, звонко лился смех самой Анечки. Конечно, это была не настоящая Анна, но ее образ, созданный и отрепетированный многими усердными часами работы. Следовательно, и жизнь в этом персонаже струилась из самой девушки, благодаря ее подлинным чувствам. Значит, и смех ее был настоящим. Анна была счастлива, когда ее героине предложили руку и сердце, оттого и расхохоталась.

Однако, на этом — все.

Все, что у нее получалось натурально — это делать милое лицо с прищуренными глазками и заливаться таким громким и неестественным смехом, что звенели уши. Она не умела плакать, не могла кричать, когда захочется и выражать такой силы гнев, как это бывает присуще уже устоявшимся примам сцены. Даже расстраивалась она только одной мимикой — вздергивала брови, чтобы ее лоб чуть-чуть сморщился, округляла глаза и поддергивала подбородком.

Играла она именно как подобает, как хотели, чтобы она играла. Потому, в своем уже стоическом амплуа инженю, она была бесподобно хороша… по крайней мере, в этом театре.

В этом и крылась причина ее еще не выступивших слез.

Истинного гения ей недоставало и с каждым днем она угасала от этой затянувшейся, как жвачка, мысли о своей никчемности.

Только вот, критики по ту сторону зрительного зала никогда не было. Ни режиссер, ни другие актеры труппы не выказывали свое недовольство игрой юной актрисы. Все покупались на это. Иногда говорили «немного недожала, но оно и хорошо, актер не должен плакать на сцене».

— От чего ж быть возмущениям? — думалось Анечке, — из ничего не будет ничего, вот они и кивают головой.

Ничего не было и сегодня. Только вот внутренний голос Анны пытался бороться с ней самой.

Потому как играть, в конечном счете, она могла только саму себя.

— Ань, ты идешь? — осведомился Георгий из-за кулис. Человек, который как раз и делал ее героине предложение. Однако, за пределами сцены ему это казалось гиблым делом и они довольствовались обычным сожительством вдвоем.

Сейчас его заботит только одно, — подумала Анна, — поскорее лечь в постель. У него нет беспокойства о театре и том, что он тут делает. Думает, наверняка, что все у него отлично, а я замечаю каждый раз как он заставляет себя глубоко дышать в моменты особого трагизма. Он — бездарность и даже не ремесленник.

Девушка, не привыкшая думать таким образом, на миг испугалась своих рассуждений. И тут же показалось ей это недостойным ее самой. В подтверждение ее замешательства, кто-то внутри начал ей помогать и в противовес сказал, что она могла ошибаться и, может быть, ее возлюбленный не заставлял себя дышать каким-то определенным образом, а делал это естественно из порыва чувств. Она уже корила себя за то, что заметила и утвердила это. Ведь нельзя знать наверняка, что чувствует человек, а тем более актер.

Пора было отвечать и, Анна, сделала то, что она так хорошо умела — сощурила глаза, натянула улыбку и сказала почти фальцетом «уже бегу».

— Я выпью кофе внизу и покурю. Жду тебя, — сказал Георг и удалился.

Они были близки, но поведать ему об этой перемене ей казалось запредельным. И к тому же, перемена эта, может и не перемена вовсе, а только легкий шум в ее голове, который ничего не значит. Ведь у нее легко получалось быстро переубеждать себя в вещах, в которых еще минуту назад она была твердо уверена.

Анечка перевела свой взгляд вдаль зрительного зала, где обитые красным велюром сидения слегка светились от отражения со сцены.

Зачем же я так нервничаю, если все идет хорошо? — снова думалось актрисе.

Надо сказать, что Анечка была настолько умна, на сколько позволялось быть умной девушкой ее возраста. Где было необходимо она гордо молчала, понимая, что тяжелые мысли (тем более не свои) окружающие не любят, и стало быть, лучше казаться легкой цветущей ромашкой, чем темно-бордовой пышной розой, до которой, все же, еще нужно дорасти. Потому она четко следовала своему типажу и вполне в этом преуспевала. Вероятно, в этом и крылась причина того, что она не могла доверить Георгию своих мыслей. Он бы даже не понял, кто с ним говорит в этот момент. Его Анечка? Нет, это был бы уже кто-то другой.

Девушке хотелось измениться и дело касалось не только сцены. Самой ей, именно как Анечке, хотелось стать Анной Сергеевной, которая может значительно кивнуть головой с глазами полными мысли, и тут не ожидающие этого окружающие торжественно бы заключили «Да, вот это ум!». После этого изменилась бы ее подборка ролей, и она раскрылась бы наконец в чем-то серьезном, но пока об этом приходилось только молчать.

Анечка вдруг с ужасом для себя осознала, что из глубины зрительного зала на нее кто-то упорно смотрит. Фигура была нечеткая и сначала девушка подумала, что ей кажется, и это простая игра света. Вдобавок ко всему, Анне показалось удивительно и тревожно одновременно, что за ней наблюдает кто-то достаточно долгое время. Кто же это мог быть? Уборщица? Георг устал ждать и вернулся за ней? Кто бы это ни был, почему он молчит?

— Простите.. — попыталась прикрикнуть девушка сухим голосом. Однако звук ударился о стену, отлетел на пол и разбился. Фигура молчала.

Анна подставила ладонь ко лбу, вглядываясь вдаль, сфокусироваться получалось тяжело, но теперь было точно видно, что там кто-то сидел.

— Я уже ухожу, — встревожено отчиталась актриса. На этот раз звук превратился в эхо и казалось, что ей что-то ответили.

Девушка встала и вместе с ней встал кто-то вдалеке. Ей даже подумалось, что над ней захотели поиздеваться… но для чего?

Анечка легко махнула рукой и собралась было разворачиваться для того, чтобы уходить, но краем глаза она увидела, что все ее движения копируются и весьма синхронно выполняются кем-то далеким и непонятным. Вдруг она разглядела, кто это