Пасынок человечества - Владимир Яценко

Владимир Яценко

Пасынок человечества

– Немой! Слышь, Немой. – Сильные руки тормошили Полозова, разрушая сладкую магию сна. – Маныч помер. Да проснись ты!..

Защищаясь, Андрей отмахнулся от наседающего противника, и тот сразу оставил его в покое. Соседняя койка заныла, заскрипела, и горячий шепот засаднил, надрываясь, в другой угол тесного помещения:

– Рыка! Вставай, просыпайся. Манычу крендец! Толкни корейца…

Андрей открыл глаза. Ничего нового. До войны – обычный гостиничный номер на одного человека. Теперь, после небольшого, но вдумчивого апгрейда, – восемь мест со всеми удобствами: душ, умывальник, унитаз. Никаких тумбочек, шкафов и перегородок, – это чтоб, в случае чего, прятаться постояльцам было негде. Стены тускло-желтого цвета, а это чтоб не фонило, не мешало охране целиться в тех, кому негде спрятаться. Высокий потолок в черных пятнах светильников, опутанных сеткой из стальной проволоки, три стены и решетка. Решетка? Чтоб не разбежались, – стрелять удобнее, когда цели в куче. Дальше, за решеткой, – коридор, которым после побудки предатели идут в столовую. А как же иначе? – худую скотину тоже кормить надо. По-другому только на убой… что, впрочем, неизбежно и является лишь вопросом времени.

Во сне было лучше. Светлее, просторнее. Необъятное небо и трава до горизонта. А еще он пел. Ни слов, ни мелодии не припомнить, но это была чудесная песня… в полной тишине. Впрочем, сейчас вроде бы тоже тихо. Ни привычного шума в ушах, ни прострелов, к которым Андрей еще в госпитале приспособился.

«Но ведь и вправду ничего не шумит!» – удивился Полозов, ощупывая голову.

– Акка, возьми себя в руки! – сердитый бас Рыки приглушен: каждый боится внимания охраны. – Помер и помер. Теперь-то чего: до утра подождать не может?

– Машинка работает! – Голос у Акки дрожит, сочится страхом. – Включили! Я говорил!..

Скрип кровати и хлесткий звук пощечины.

– Заткнись, придурок!

– Что там у вас, уроды? – раздраженный голос надзирателя властно накрывает камеру. – Подъем, трусы и предатели, если не спится. Я вам покажу небо в алмазах!

Ослепительный свет выдавливает слезы даже сквозь плотно сомкнутые веки.

Полозов вместе со всеми вскакивает и одним движением заворачивает в плед подушку. Штаны, куртка, шлепанцы. Прошли положенные внутренним распорядком три секунды, а все уже стоят смирно, рядом с убранными кроватями.

Нет. Не все…

– Кто это там залег?

Надзирателя зовут Михаил Пенков. За глаза – Пена. Это хорошо и плохо. Плохо: потому что его лучше не злить. Так что руки за спину, подбородок вверх, глаза чуть выше фуражки и в бесконечность. Попробуй шелохнись или «не так» посмотри. В лучшем случае вместо обеда отправят на санобработку камер. В худшем… только к чему это? Стоим прямо, смотрим ровно… тем более что есть и хорошее. Если Пена, – значит, четный день. Значит, идти на склад за расходниками. А на складе – Варя, дорогая, милая… и накормит, и согреет…

– Ни хрена не понимаю! – Пена со всей дури лупит дубинкой по прутьям решетки. – Кто там у вас лежит, уроды? Кто лежит, спрашиваю?

Как и следовало ожидать, на его трюк никто не купился: руки за спиной и рот на замке! Если к тебе лично не обращались…

– Ты, – дубинка Пены нацелена в глубину камеры. – Поднять мерзавца!

Полозов чувствует, как за спиной происходит необходимое движение. Судя по кряхтению, поднимать Маныча приходится Акке.

– В чем дело? – ядовито интересуется Пена. – Не хочет просыпаться?

– Мертвый он, гражданин надзиратель, – угрюмый голос Акки полон фальшивого раскаяния. – Тяжелый. Не могу поднять…

– Мертвый? – С Пенкова разом слетает спесь и высокомерие. – Что же вы сразу… идиоты! Ты! – приходя в себя, орет Пена и тычет дубинкой в Андрея. – И вы двое. Несите падаль сюда.

Андрей с готовностью разворачивается и подхватывает ближайший угол пледа, на котором застыл труп Маныча. Часть решетки откатывается в сторону. Пена недовольно наблюдает, как они проходят мимо, и передает их подоспевшему конвою: двое парней, с заспанными небритыми лицами.

– Остальным спать, – захлебывается ненавистью голос надзирателя за спиной. – Последнему, кто останется на ногах, стоять до подъема…

– Шевелитесь, смертнички, – торопит конвоир. Наверное, старший. – Не то всех в трупы запишем.

Быстрым шагом прошли мимо ряда темных решеток. Дверь тюремного блока уже открыта, но, против ожидания, конвой повернул не налево, к лазарету, а направо – к хозчасти.

– Эй, Акка, – прошептал кореец Тян. – Как узнал, что Новицкий жатку запустил?

– А как иначе объяснить падеж? Вечером двое. Теперь Маныч. И ведь ночь еще не кончилась!

– Разговоры! – прикрикнул кто-то из конвоя. – В котельную заносите… что же вы в ногах путаетесь, олухи?! Обе створки откройте!

В котельной их ждали два врача и дежурный по корпусу. Было душно и жарко. Щель приоткрытой заслонки светилась красным, из печи несло смрадом.

– Еще один жмурик, товарищ начмед, – заискивающим голосом доложил старший конвоя. – От нас третий за ночь…

– Ты пасть закрой, – нахмурился начальник медицинской службы. – Считать я и без тебя умею… Опустите на пол.

Он с минуту разглядывал неподвижное тело, потом носком ботинка зачем-то откинул край пледа, лежавшего на плече покойника.

– Давай, Иван, – буркнул своему коллеге. – Оформляй, как обычно…

Начмед кивнул дежурному и пошел к дверям. Все. Осмотр окончен.

Иван трудолюбиво засопел над планшетом, а дежурный по корпусу повернулся к охранникам:

– Чего рты открыли? В топку его. А этим по трети стакана и отбой…

Не дожидаясь приказа, Андрей подошел к трупу и взялся за угол пледа.

– …и смотри, Стецько, еще раз гавкнешь, когда не спрашивают, наверх в ограждение отправлю. Ты меня понял, арифмометр хренов?

– Так точно, товарищ капитан, понял.

– И чтоб зэков не обижать: им утром по гудку победу нашу выковывать. Все ясно?

– Так точно, товарищ капитан, ясно: «не обижать». Так, уроды, подняли…

И тут Маныч вздохнул. Тяжело вздохнул, горестно и с надрывом, а потом часто задышал. Было слышно, как у него в груди что-то хлюпает и ворочается.

Дежурный по корпусу выхватил из кобуры пистолет:

– Всем в сторону! Стоять!

Андрея потянули за шиворот и опрокинули на спину. Под левую лопатку впилось что-то твердое и острое, а когда попытался встать, больно ударился коленом о трубу. Но Маныча из виду не выпустил, наблюдая, как он двигает руками, с хрустом выгибая локти под углами, непредусмотренными природой человека. Как поднимает голову, озираясь, поблескивая в сумерках котельной бельмами глаз.

– Стоять! – Капитан давится криком, его руки дрожат. – Не двигаться!