После нас - Андрей Столяров

Андрей Столяров

После нас

Когда мне нужно подумать, я через небольшую площадь выхожу к гранитному полукружью, которое разделяет реку на два самостоятельных русла. Здесь спокойно. Народу в середине дня немного. Транспорт проходит в стороне. И — тишина. Никто не мешает. Плещет вода в шершавые гранитные ступени.

Лучшего места не найти.

Правда, в этот раз мне не повезло. На площадке кузовом к реке стоял пятитонный грузовик. Человек шесть рабочих сгружали с него какие-то сваренные трубы и яркие красные пластмассовые листы. Вероятно, готовились к празднику. Время от времени они включали отбойные молотки, вгрызаясь в плиты, и тогда грохот бил по ушам, голуби с мостовой ошалело прыгали в небо.

Минут пятнадцать я помучился таким образом, а потом решил вернуться на работу. Толку все равно никакого.

Тут он ко мне и подошел.

Ему было лет сорок. Ничем особенным он не выделялся. На нем была спортивная куртка — зеленая, наглухо застегнутая, с плотными манжетами — и такие же зеленые узкие шаровары, заправленные в тяжелые, литые, как у лыжников, ботинки. Лицо — крупное, энергичное.

Он походил на спортсмена. Или по возрасту скорее на тренера.

— Извините, пожалуйста, — сказал он и прикоснулся к голове, как бы приподнимая невидимую шляпу. — Еще раз извините. Я могу обратиться к вам с вопросом?

— Ради бога, — ответил я.

— Вы не знаете, что здесь строят? — Он с досадою показал на трубы.

Я ему объяснил.

— Значит, к празднику?.. А потом снимут?

— Наверное, — сказал я. — А может быть, и нет. Строят, кажется, основательно.

Он сказал, словно про себя:

— Город как человек. В нем все время что-то меняется. Постепенно, капля за каплей. Современникам это незаметно: они стоят чересчур близко. Понимаете? Слишком маленькая дистанция для оценки. — Я промолчал.

— Трудно представить, — добавил он. — А ведь все это будет другим.

Я посмотрел на здание Торговой палаты — белые колонны светились. Крыльями по обеим набережным распластались Пакгаузы — серые, легкие, в громадных окнах.

Небо было синее и прозрачное. Недавно прошел дождь. На асфальте голубели холодные лужи. Что здесь может стать другим?

— Невозможно представить прошлое, — сказал человек. — Читаешь описания, рассматриваешь гравюры. Все это — мертвое. Вот вы можете представить себе Париж двести лет назад? Или Лондон?

— Вы историк? — спросил я.

— В некотором роде…

Тут загрохотали молотки. Рабочие подхватили трубу и начали ее поднимать. Она была метров шесть в длину.

Я ждал. В словах этого человека был какой-то смысл, которого я не угадывал.

Снова наступила тишина, и он произнес:

— Я иногда думаю: ведь все могло быть иначе. Что сейчас центр города? Дворец, Площадь, Колонна. А сначала Гвиччони предложил строить город именно здесь. Вот где мы стоим. По всему острову хотели прорыть улицы-каналы. И они должны были связываться между собой тоже каналами, только более широкими, идущими с востока на запад. И получилась бы Венеция. Вы бывали в Венеции?

— Откуда? — сказал я.

— Но, вероятно, представляете себе? Это известный в прошлом город.

Я хотел возразить, что не только в прошлом, но и сейчас. Человек, однако, уже говорил дальше:

— И Деллон — генерал-архитектор города — тоже хотел центр поставить здесь. Но проект не прошел. К тому же отсутствие мостов. Изоляция от левого берега: туда подходили все дороги. И так далее… А мог бы быть совсем другой город. Вообразите себе — каналы…

Я вообразил.

— Или когда не было Пакгаузов и Сенат открывался прямо на реку. — Заметив мое недоумение, он пояснил: — Вон то здание раньше называлось Сенатом. А перед Сенатом была громадная площадь до самой реки. Мне кажется, что наиболее живое в городе — площади. Они дают ему свет. — Он показал за мост: — Посмотрите.

И действительно, Площадь с Колонной в центре была очень светла.

— Здесь могла бы быть такая же площадь, — сказал человек. — И город был бы совсем иным. А может быть, и сам мир был бы иным. История, скорее всего, вариабельна. Неизвестно, какая песчинка сдвинет чашу весов.

Опять загрохотали и смолкли молотки. Человек вышел из задумчивости.

— Извините, если обеспокоил…

— Сколько угодно, — вежливо сказал я.

Рабочие с криком начали устанавливать вторую трубу. Человек неприязненно покосился в ту сторону.

— Самое интересное, что это переживет многое другое. Многое… — Он поднес руку к невидимой шляпе: — Еще раз извините. — И не торопясь пошел от меня вдоль парапета — к асфальту, к трамвайным путям.

Я пожал плечами. Странный он был какой-то. Говорит об архитектуре и в то же время как бы о чем-то другом. Странный. Странный.

Был уже полдень, и я решил, что пора возвращаться. За человеком я вовсе не следил. Так, краем глаза. Я увидел, как он дошел до ступенек и оглянулся — не видит ли кто, к самому лицу поднес руку с часами, неожиданно повернулся и шагнул прямо в середину большой лужи.

Понятно, подумал я. Все-таки ненормальный.

Человек стоял в луже, смотрел на часы и чего-то ждал. Губы его шевелились. Народу было мало. На него никто не обращал внимания. Вдруг он поднял голову и ступил в клумбу с георгинами. Я не поверил своим глазам. Но он сделал еще шаг прямо по цветам — и исчез.

Я завертел головой. Светило яркое летнее солнце. Шелестели тополиные кроны на ветру. Белело колоннами невысокое здание Палаты. Весело стуча по рельсам, с одного моста на другой пробежал трамвай.

Все выглядело как обычно.

Вот только человек шагнул в клумбу и исчез.

Я направился к этому месту. Лужа была как лужа. Обыкновенная. Голубая вода еще дрожала. На поребрике клумбы отпечатался мокрый след. И цветы были слегка примяты.

Чувствуя себя последним идиотом, я ступил туда же. Хорошо еще, ботинки были непромокаемые. Повернулся лицом к реке. Точно так же делал и он. Оглянулся. Было очень неловко: среди бела дня взрослый человек забрался в лужу. Но у всех были свои дела. Никто на меня не смотрел. Осмелев, я поставил ногу на поребрик — точно в след, задержал дыхание и шагнул в клумбу, где земля еще хранила вдавленный отпечаток.

Свет погас.

А потом опять зажегся.

Но это был уже совсем другой свет — густо-сумеречный и фиолетовый.

Я открыл глаза. Низко-низко над городом стояло темно-лиловое небо. По нему от горизонта до горизонта растянулись черные, невиданные облака. Края их дрожали и светились серебром. Будто негатив. Коричневое солнце пульсировало: больше-меньше, больше-меньше. Казалось, оно сейчас лопнет. Было очень жарко. Точно в пустыне — просто нечем дышать. Словно неимоверной силы буран поднял тяжелую пыльную тучу и оставил ее висеть в раскаленном воздухе.