Жуткая ночь - Эдвин Арнольд

Эдвин Лестер Арнольд

Жуткая ночь

Только тому, кого преследовал ужасный кошмар черной ночи, столь реальный и жуткий, что очищение разума от его безобразных деталей возможно лишь спустя долгие дни страшных мук, понимает, как этот кошмар — ожившая чудовищная фантазия, гротескная и странная, досконально повторяющая необычайные страхи из сна — не отпускает человека, испытавшего все это в здравом уме, всей глубиной чувств.

Лет пять назад я был на охоте на юго-западе Колорадо, где огромные горные отроги плавно опускаются к скалистым ущельям и лощинам, а удаленные от воды хребты переходят к зеленым равнинам вдоль струящегося Рио-Сан-Хуана. На исходе дня я оставил лагерь на своего верного товарища, Уилла Хартленда, а сам ушел в заросли кустарников. Примерно в пяти-шести милях от палаток я выследил и подстрелил оленя. Его рана была настолько серьезной, что я уже чувствовал запах оленины в котелке на ужин и пошел по широкому следу, который он с предельным упорством оставлял за собой. Олень пересек несколько каменистых гребней и пару глубоких впадин между ними, и наконец оказался в диком пустынном ущелье, полном хрупких камней и кустов и усеянном следами зверей, и в то же время самом одиноком и забытом Богом месте, где нога человека не ступала по меньшей мере пятьдесят лет. Здесь я заметил свою дичь, шатаясь спускавшуюся по узкой долине, и метнулся за ней так быстро, как только мог, сквозь густо спутанную, сухую, скользкую летнюю траву. Через несколько сотен ярдов долина стала проходом, и крутые, оголенные склоны становились все ниже, пока не превратились в стены, стоящие друг против друга, а путь не начал тянуться по дну узкой расщелины.

Я хорошо бегал, и во мне кипела кровь охотника. Мои мокасины сверкали в желтой траве, а щеки горели от возбуждения. Я бросил ружье, чтобы избавиться от лишнего веса, ведь добыча бежала всего в десяти ярдах, и, казалось, ее поимка неизбежна! Впереди открывался вид в ширину ущелья на серебристый Сан-Хуан, вьющийся бесчисленными нитями по бесконечным лигам зеленых пастбищ и лесов — все это виделось мне красивой картинкой в узкой черной каменной рамке. Вечерний ветер нежно обдувал каньон, и небо уже стало изумительно багровым в полосах заката. Еще десять ярдов, и мы летели по самому узкому участку ущелья. Звериной тропы под нашими ногами едва хватало на ширину ступни, и ее почти скрывала длинная, жесткая, мертвая трава.

Внезапно раненый олень, уже бывший в пределах досягаемости, оторопело поднялся на задние лапы, и я тут же в безумном приступе страсти и с триумфальным криком прыгнул к нему. И, стесненные в движениях, вместе мы покатились к самому краю ужасной воронки — скользкого желтого склона, неожиданно открывшегося перед нами, уводящего в пасть пещеры, жутко зияющей в темном сердце земли. С воплем более громким, чем триумфальный крик, я вскинул руки и попытался остановиться, но было слишком поздно. Я ощутил, как ноги скользят подо мной, и через секунду, крича и цепляясь за сгнившую траву, я летел вниз. Я бросил последний взгляд на Сан-Хуан и яркий свет неба над головой, после чего скатился во тьму, ужасную стигийскую тьму. Я летел, ничего не ощущая несколько головокружительных мгновений, и приземлился с тяжелым ударом, который мог меня убить, стукнувшись и едва не лишившись чувств, на какую-то сухую, топкую насыпь, в которую погрузился, словно в перьевую перину. Я потерял сознание.

Первым, что я ощутил, когда чувства возвратились ко мне, оказался невыносимый запах — болезненная, смертоносная зараза в воздухе, к которой невозможно было привыкнуть, и которая после нескольких вдохов, казалось, пускала свой смертельный яд в каждый орган, оборачивала кровь в желтый цвет и меняла мое тело на свое проклятое естество. Это был влажный, заплесневелый запах склепа, тошнотворный и испорченный, как в яме для трупов, с примесью крови и гнили. Я сел и начал осматриваться, с трудом дыша во мраке, осторожно пошевелил конечностями. Оказалось, я был цел, хотя и чувствовал боль, будто меня избивали весь день напролет. Затем я стал ощупывать непроглядную тьму вокруг себя и вскоре коснулся еще теплого тела мертвого оленя, убитого мной — теперь я на нем сидел. Продолжая двигаться ощупью, я обнаружил на другой стороне что-то мягкое и пушистое. Я тронул это, провел рукой и через минуту, вздрогнув, осознал, что мои пальцы глубоко погрузились во вьющуюся гриву бизона. Потянул — и от гривы вырвался вонючий пучок. Бизон лежал здесь не менее шести месяцев. Повсюду были холодные и липкие мех, шерсть, копыта и голые ребра, перекрещенные в полнейшем беспорядке. Когда эта необузданность смерти раскрылась передо мной во тьме, а зловонная, замкнутая атмосфера нависла над головой, мои нервы задрожали, как струны арфы во время шторма, и сердце, которое я всегда считал устойчивым к страху, забилось, словно девичье.

Поскальзываясь, я с трудом поднялся на ноги и осознал, что вдалеке надо мной находился тусклый сумеречный круг, воплощающий дыру, в которую я упал. Снаружи с каждым мгновением догорал закат, и освещение уже настолько ослабло, что когда я держал руку перед собой, она выглядела призрачной и была едва заметна. Я начал медленно исследовать стены моей тюрьмы. С сердцем, наполняющимся горечью все сильнее и сильнее, и чувствами, которые вы представляете лучше, чем могу описать, я обошел неровный, но сплошной круг огромной комнаты в подземелье, длиной сотню футов, и, наверное, пятьдесят в ширину. Безжалостные, беспощадные стены отлого наклонялись внутрь от неровного жуткого пола из шкур и костей к узкому отверстию над головой, где звезды уже мерцали в безоблачном небе. К тому времени я был довольно напуган, и холодный страх начал выступать капельками у меня на лбу.

Тогда мне стало казаться, что кто-нибудь мог находиться наверху в пределах слышимости. Я кричал снова и снова, а потом внимательно слушал, как затихает эхо моих криков. Я мог поклясться, что нечто похожее на призрачный стук зубов и лихорадочный скрежет челюстей слышалось в окружающей меня тишине. С колотящимся сердцем и незнакомым накрывающим чувством страха я сжался во мраке и стал прислушиваться. Капала вода, монотонно и зловеще, и что-то вроде дыхания хриплого горла из глубины пещеры прерывисто доносилось до моих ушей, так неясно, что сначала я подумал, это просто шелест ветра в траве вдалеке надо мной.

И вновь я кричал изо всех сил, окруженный тьмой, а потом слушал, жадно и всецело напрягшись. Снова из полумрака исходил дрожащий скрежет зубов и трепетное, глубокое дыхание. Затем мои волосы буквально встали дыбом, а взгляд застыл с неподвижным удивлением, когда передо мной, в отдаленной тени, где гнилой пол с наступлением ночи начал сиять в бледно-голубом подрагивающем свете, появилось нечто мерцающее ужасным блеском, тонкое, высокое, трепыхающееся. Оно было исполнено жизни, но не было человеком. Существо поднялось напротив темной стены, все в свету, пока его верхняя часть с ввалившимися глазами не оказалась на высоте девяти-десяти футов над землей. Покачиваясь, оно будто обшаривало все вокруг в поисках выхода, как и я — но затем внезапно свалилось неровной грудой на землю, и я отчетливо услышал падение тяжелого тела, когда оно исчезло в голубой преисподней, пылавшей внизу.