Сказка о колдовстве, гаданиях и проваленной охоте на ведьм - Wellixen

Wellixen

Сказка о колдовстве, гаданиях и проваленной охоте на ведьм

Глава 1

Адам, позор семьи

— Ты — позор семьи, Адам.

"Интересно, Бог говорил точно также, изгоняя тёзку и его пассию из Рая?"

Адам улыбнулся, хотя сложившиеся обстоятельства были далеки от забавных. Разгневанный отец нахмурился. Тяжёлые, кустистые брови опустились так низко, что почти полностью скрыли глаза.

Свет закатного солнца бил прямо в широкую спину, грубо и опасно вытачивая родительскую фигуру. Смотря на отца, Адам никак не мог понять, видели ли его глаза сурового языческого идола или наблюдали за жестоким ветхозаветным Богом.

Отец с трудом держался. Стоя спиной к узкому, узорчатому окну, родитель мелко дрожал от переполняющей его ярости. Брови тоже дрожали, напоминая собой толстых, мерзких гусениц, которые охотно давились детворой. Уголки губ Адама потянуло выше, хотя всё в душе застыло в неопределенности.

Отец его любил. Любил, быть может, даже сильнее, чем младшего брата. Но у всякой любви есть предел.

Сегодня Адам как раз его достиг.

— Ты… Ты хоть понимаешь, что сделал? — Голос отца надломился.

Жёлтый солнечный свет расползся по комнате огромным масляным пятном, пачкая собой громоздкую мебель. Большое кресло, массивный стол, маленькое кресло для посетителей, тумбу с раскрытой святой книгой и масса изображений святых. Кабинет был небольшим. Непосвящённый человек никогда бы и не догадался, что именно здесь восседает глава местной церкви. Почти никаких признаков роскоши, никакого места для манёвренности. В случае чего — бежать некуда.

— Проявил милосердие.

Адам продолжал смотреть на отцовские брови и думать о гусеницах. Это помогло голосу не дрожать. Некогда цельное сознание разбилось на три части. Одна часть начала биться в ужасе, вторая продолжала размышлять о гусеницах, а третья смирилась, что сейчас отцовский кабинет станет и залом суда, и гильотиной, и могилой.

Дрожь усилилась. Отец рывком поднялся вверх, и массивный крест на его груди тяжело закачался из стороны в сторону. Адам невесело подумал, что этим украшением можно прибить человека, бросив его точно между глаз несчастного.

— Ты все испортил! Какое может быть милосердие к ведьме, щенок?!

"Гусеницы, мои гусеницы. Большие, мерзкие гусеницы, которые ползают по земле и жрут урожай…"

Сейчас говорить что-либо бесполезно. Поэтому Адам молчал, продолжая смотреть на отцовские брови. Те колыхались. Маленькие, колючие волосинки зловеще дрожали.

— Ты… Ты ведь даже не понимаешь, что сделал, идиот! Просто стоишь и лыбишься, кретин! — Голос отца сотряс кабинет до основания. Или Адаму так показалось? Недвижимые лица святых точно немного задрожали и немного, совсем чуть-чуть, осуждающе нахмурились. — Ты опозорил нас! Ты свёл на "нет" два месяца тяжёлой работы!

Концентрация на бровях больше не помогала. В висках застучало, а руки зачесались. Перед глазами снова возникла темница, грязное застенье Божьего Дома, и девушка по ту сторону в клетки. Ей едва исполнилось шестнадцать, но никто из инквизиторов не обращал на это внимание, засовывая раскаленные иглы в кровоточащие раны и выдёргивая ногти щипцами.

— Да, отец, это ведь такой труд — избить и запугать малолетку.

— СЕЙЧАС Я ТЕБЕ НЕ ОТЕЦ, СОПЛЯК!

Пресс-папье пролетело совсем рядом. Его холодок царапнул щеку, но Адам не обратил на это внимание. Он продолжал стоять прямо, глядя на темную полосу, которая закрыла родительские глаза. Сквозь тень нельзя было заметить даже блеска ярости. Глазные яблоки будто впали, а на их месте оказались бездонные глазницы, слившиеся с налипшей на лицо тенью.

— Я твой начальник! — Крик немного ослаб. — Как ты смеешь говорить со мной так нагло?! Особенно после всего того, что я тебе дал!

Адам задумался. Он обратился к памяти. Воспоминания, как книжки с полки, падали перед глазами. Монастырь, лицензия охотника на ведьм, звание младшего инквизитора. Не каждый ребёнок мог похвастаться такой карьерной лестницей к двадцати трём, при этом не приложив никаких усилий.

— Я ведь тебя и до инквизиции довёл, а чем ты мне отплатил?! Дал проклятой ведьме яду!

Адам снова вспомнил камеру, девушку и густой запах смерти, вонючим облаком кружащий возле неё. Всё внутри перемешалось. Официально тошноту Адам победил ещё на семнадцатом году жизни, когда старый наставник привёл его отпевать безвинно утопленного чиновника, но на деле огромных усилий стоило держать съеденный завтрак в пределах желудка. Охота и пытка ведьм не укрепили стенки, но значительно испортили аппетит.

— Её уже сжирала инфекция. Я просто поставил точку.

— Ты дал ей слишком лёгкую смерть! — Вскричал отец, поддавшись вперёд. — Она не искупила страданиями грех колдовства! И, хуже того, тебя заметили. Ты хоть подумал, что теперь будут говорить обо мне? Что я вырастил мягкотелых простофиль, которые не способны совершить благое дело?!

Адам не спрашивал имени девушки. Он вообще о ней не интересовался. Даже возраст узнал случайно, подслушав разговор двух коллег инквизиторов. Тем не менее, замученное пытками лицо Адам проигнорировать не сумел. Отчасти сердцем властвовала вина. Адам не успел прекратить ужасные пытки и не нашёл причины для оправдания несчастной души. Отчасти Адам чудовищно устал. Устал от запаха тухлой крови, эха измученных криков и всего остального.

— Я не вижу ничего благого. Она уже была обречена.

Ему стоило помолчать, заткнуться и сделать вид, что ничего не произошло, но язык сам бился о нёбо и выдалбливал слоги, которые собирались в слова. Отец шумно задышал.

— Она отродье тёмных сил!

— Она стала калекой и мучилась от воспалений!

— Так в этом и весь смысл, кретин! Или в инквизиции тебя не учили — лишь страдания очищают душу и толкают ведьму ближе к признанию!

— Ты бы так говорил, если чувствовал то же самое?!

Длинная, чудовищная минута тишина начала растянулась почти до бесконечности. Колени Адама дрожали, сердце билось сильнее от кипящего гнева. Адам часто злился, но ещё никогда злость не выливалась так обильно, особенно при отце. Родитель испытывал схожие чувства. Он дрожал, дёргал пальцами и кривил губы.

— Ты хоть понимаешь, что твоя слабость бросает тень на всю нашу систему? Твоя слабость бросает тень на меня, на твою мать, на твоего брата! Ты хоть понимаешь, что обрекаешь всех нас? — отец зашипел. — Кем ты себя возомнил, верша правосудие?

— Так сострадание — это слабость? — Адам шумно втянул носом воздух. Лёгкая прохлада чуть умерила пыл. — Хорошо. Я понял.

Адам не мог предвидеть того, как родитель резко бросится к нему. Всё случилось быстро: Адам моргнул, а его затылок уже больно ударился о полую деревянную панель. Спину потянуло вверх, а носки