Итальянский пейзаж - Леонид Панасенко

Панасенко Леонид

ИТАЛЬЯНСКИЙ ПЕЙЗАЖ

Лиза разложила персики, достала из сумки бутылку из-под пепси-колы и, оглянувшись, побрызгала товар водой. На пушистых шарах засветились крупные капли.

— Ранние, ранние, — позвала она двух курортниц в шортах, собравшихся, видно, на пляж. — Только что с дерева. С росой…

Товар Лиза предлагала сдержанно, без лишнего шума, так как давно приметила: если ведешь себя с достоинством, значит, хозяйка, а не балаболка, которой лишь бы с рук спихнуть. Балаболки вообще народ непутевый — просит шесть, а приспичит ей, так и за трешку уступит.

Горячая ладонь легла ей на спину — Лиза вздрогнула, выпрямилась. Конечно, никакая это не ладонь. Она уже знала этот взгляд. Только у него… такие сумасшедшие глаза. Они прожигают насквозь ее платье, и появляется ощущение руки — легкой, жгучей, наглой. Рука коснулась спины, бедер, и Лизу будто жаром обдало. Опять этот охальник! Что он себе позволяет!

Она гневно обернулась. Худощавый низкорослый кавказец тотчас поклонился ей. Лицо его просияло, губы сложились в улыбку.

— Здравствуй, сладкий булочка, — отозвался кавказец.

Лиза отвернулась.

«Хам, — наливаясь яростью, подумала она. — Не может чего другого придумать. Завел, как попугай: „Булочка, булочка…“ Чтоб ты подавился».

Настырный кавказец появился на рынке дня три назад и сразу пробудил в Лизе неприязнь.

«И чего в Крыму ошивается? — сердилась она. — Есть свое море, свои клиенты, нет, его сюда принесло, черта кривоносого… Дело не в рынке. Если ты человек, то прилавка не жаль. Но уж больно нахальная эта залетная птица. Так и липнет, так и липнет, глазами раздевает. Тоже мне орел — хуже курицы!»

Покупатели вдруг пошли один за другим. Только успевай взвешивать да сдачу отсчитывать. Лиза знала это время. «Дикари» спешат на пляж, запасаются фруктами. Спешат, родимые, потому как позже и к воде не протолкнешься.

— Ранние, ранние, — повторила она. — Отборные! С росой…

Солнце поднялось выше — за домами вздохнуло и проснулось море. Торг ушел так же, как пришел. Лиза взглянула на часы — пора на работу! сложила в сумку остаток персиков, килограмма три, и заторопилась, запетляла улочками.

В картинную галерею она, хоть и спешила, вошла как всегда приосанившись. В залах никого еще не было — полы натерты, прохладно. Ее рабочее место, старинный стул с подлокотниками, находилось в простенке-закоулке между двумя залами — чтобы оба просматривались. Впрочем, картины здоровенные да и сигнализация везде — чего их сторожить? Муж, который несколько раз заходил к ней в галерею, называл это место на украинский лад — «закапелок» и, смеясь, приговаривал: «Не знаю, как эти рисуночки, но тебя точно не украдут — стул-то привинченный».

Лиза села, облегченно вздохнула. Сторожить нечего, но Лев Давыдович, их директор, не любит, как он говорит, разгильдяйства. Потому и спешила теперь вот сердце колотится. Взгляд привычно скользнул по залам, остановился на трех этюдах, которые висели напротив нее в простенке. Средний — она запомнила — назывался «Итальянский пейзаж» и изображал гондольера, чем-то похожего на кавказца. Такой же смуглый, худощавый, но, по всему видно, не наглый, а просто молодой и веселый: улыбается, направляя веслом легкую гондолу, напевает про себя…

Посетителей все еще не было.

Лиза достала газету, оглядевшись, расстегнула на кофточке несколько пуговиц, стала обмахиваться, чтоб остудить разгоряченное тело.

И вдруг что-то произошло. Ей показалось: сонный воздух картинной галереи вздрогнул, пахнуло сыростью реки, весло плеснуло и замерло, а гондольер вдруг приблизился на расстояние нескольких шагов, вырос до нормальных человеческих размеров и приобрел какую-то жуткую вещественность. Лиза, обомлев, заметила даже светлую родинку на щеке у парня, аккуратно подстриженные усы над четко очерченным ртом и смеющиеся глаза. Тут он увидел ее и несказанно удивился.

— О, Мадонна! — воскликнул итальянец и ступил навстречу Лизе. Лодка качнулась, и парень чуть было не свалился в воду.

Лиза поспешно запахнула кофточку. Щеки ее ожег румянец.

— Синьора, милая! — Слова гондольер произносил иностранные, однако она каким-то образом понимала их. — О наконец-то вы заметили меня! Три года долгих я любуюсь вами… Ваш взгляд сковал движения рук моих, и челн все возвращается на место. Я не могу уплыть, не получив от вас хотя бы слово. Меня сжигает неземная страсть.

— Я мужняя жена, — прошептала испуганно Лиза.

— Нет-нет, — перебил ее гондольер. — Святая вы, и с вас великий мастер Мадонны лик запечатлел для мира. Вы ходите на рынок как кухарка, а вам молитвы надо принимать. Ведь красота всегда посредник бога. Ваш жалкий муж вас вовсе недостоин.

— Но Коленька хороший, — слабо возразила она. — Не пьет, не бьет, заботится о сыне… еще год-два — и будут «Жигули»…

Лодка опять качнулась — плеснула волна.

— Синьора милая послушайте вы Джино. Проснитесь наконец!

— Но я не сплю.

— Не спит ваш ум и тело заставляет ходить, работать, быть частицей малой машины жизни — вы лишь механизм. Ваш ум не спит, но сердце… не вставало. Вы мужняя жена, но вы любви не знали! Признайтесь, что я прав.

— Быть может, я больна? — Лиза встала, приложила ко лбу ладонь. Мерещится такое, что стыдно рассказать подруге лучшей. В своем ли я уме?

— Вы вся в своем, — горячо прошептал Джино. — Вы светоч моих глаз, души томленье. Уже три года я молюсь на вас. В конце концов меня накажет церковь, ведь существо земное боготворю я больше всех святых. Велик мой грех, но он душе так сладок. Вы этот грех, и вы — мое спасенье!

Гулко хлопнула входная дверь.

Зыбкое пространство, соединившее на несколько минут картинную галерею и неизвестный уголок Италии, мгновенно сжалось до размеров этюда, волшебный свет, игравший среди волн, померк, и только сердце колотилось так громко, что, казалось, заглушит шаги Льва Давыдовича.

— Здравствуй, Андреевна, — поприветствовал ее директор.

Лиза молча кивнула. Голос куда-то девался. От страха или от дурного предчувствия — не к добру такие наваждения. Кавказец виноват — разбередил душу… Кому какое дело до ее жизни. Не хуже, чем у других! И этот… Джино. Что еще за имя? И слова его странные: «Вы мужняя жена, но вы любви не знали…» «Господи, о чем это я? Какие слова, какой Джино? Не было ничего! Задремала, видно, пригрезилось».

Оглянувшись, подошла к картине. Осторожно притронулась к шероховатому полотну и с испугом отдернула руку. Еще Лев Давыдович увидит! Гондольер на полотне улыбался, и Лиза принялась вспоминать — улыбался ли он раньше?