Петля для полковника - Лариса Захарова

Лариса Захарова

Владимир Сиренко

Петля для полковника

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Такси остановилось между двумя интуристскими «Икарусами», перекрывшими всю стоянку.

— Ждать не надо, — бросил Виктор Николаевич шоферу, протягивая две купюры — красную и синюю. Таксист попытался отсчитать сдачу, но клиент уже хлопнул дверью.

Отъезжая, водитель такси видел, как щедрый клиент стоял перед резным крыльцом ресторана «Былина», словно не решаясь войти.

«Нет, — думал Киреев, — этого «псевдо» нам не надо. Почему, интересно, у нас обычно охотней мыслят стереотипами, обращаются к удачным образцам, нежели утверждают свое собственное, новое? Обязательно старина, непременно — трактир. А мы не ямщики, чтобы сидеть по трактирам. Мы современные люди и должны иметь нечто свое. Пожалуй, недурственная тема для полемического эссе. Мак, — так про себя он называл главного редактора Макина, — оценит. Почему бы, кстати, мне не предложить ему новую рубрику — «Как я стал директором?». Это может прозвучать. Не то что детская игра «Если бы директором был я», как у умненьких ребят с бульвара».

Он легко поднялся по ступенькам. Кивнул швейцару, тот, упредив гардеробщика, принял от него пальто, шляпу, потянулся за спортивной сумкой с изображением теннисной ракетки.

— Возьму с собой. Глеб на месте?

— Глеб Васильевич всегда на месте, — улыбнулся швейцар, ладный сухопарый парень с выверенными движениями недавнего сержанта.

Виктор Николаевич с легкой досадой обнаружил, что за его любимым столиком в глубине эркера сидит не то шведская, не то норвежская группа, судя по пристрастию к бело-голубой гамме в одежде и совсем непонятному говору, и под руководством бывшей инязовки поедает интуристский комплексный обед, меню которого входит в программу постижения экзотики «а-ля рюсс»: свекольный салат под майонезом — правда, о таком соусе на Руси слыхом не слыхивали, однако салат разложен в городецкие плошки, отсюда и колорит; солянка, о которой только в девятнадцатом веке узнали русские люди, но тоже сходит за экзотику; вот поросячий бок с кашей, пожалуй, даст иностранцам некое представление о русской национальной кухне, если по этой микродозе можно судить о хлебосольстве русских.

«Пища должна быть простой, но отменного качества, — подумал Виктор Николаевич, — если это ветчина, пусть будет хороший кусок свежайшей нежирной ветчины, если отбивная, то рыночная. Даже если элементарные сардельки с картофельным пюре, пусть это будут те сардельки, что Лида покупает в кооперации, и пюре — из рыночного картофеля и с хорошим датским маслом «от Елисеева». Такой подход сделает нарочитую экзотику просто необязательной». К нему подошел белокурый парень в косоворотке и плисовых штанах, которые сидели на нем как современные «бананы», — официант. Посадил за свободный накрытый столик, достал блокнот.

— Похлебку по-петровски, — заказал Виктор Николаевич. — Икры, лучше красной. Масла, конечно. Горячих калачей.

— Посмотрю, если есть.

— Посмотрите, — вздохнул Виктор Николаевич, запуская руку во внутренний карман пиджака. — Будете смотреть, передайте мою визитку Глебу Васильевичу, — и протянул официанту глянцевую белую картонку с русской и латинской вязью.

— Напитки?

— Кофе. И не торопитесь с ним.

— Понял, — на лице официанта появилось озадаченное выражение; мужика этого, приятеля шефа, он давно приметил, а вот водки он не заказал впервые. И первый раз приехал один.

Когда Виктору Николаевичу несли заказ, за столом интуристов уже закончили трапезу, однако вслед за официантом потянулось немало точеных нордических носов. Он нес фирменное блюдо «Былины» — похлебку по-петровски — грибной навар благоухал на весь зал.

«А что стоило вместо протокольной солянки поставить перед каждым скандинавским гостем по горшочку, запечатанному блином? И содрать за эту настоящую экзотику, в Европе невиданную, втридорога. Они бы выложили валюту, с удовольствием выложили бы, хотя тогда обед в «Былине» не входил бы в стоимость поездки. Но ведь ни у нас, ни у них нищие зарубежным туризмом не интересуются».

— Привет, Виктор! — раздался за спиной голос старого приятеля. — Как угощаю? Десертом брезгуешь?

— Потом. Садись, Глеб.

— Ты чего какой-то не такой? — Шеф-повар «Былины» снял крахмальный колпак, фартук, нарукавники, небрежно бросил их на лавку с прялкой под стилизованным оконцем и вполне цивильным гражданином присел к накрытому на одну персону столу.

Официант сейчас же поставил второй прибор.

— Кофейку захвати, Шурик, — лениво сказал ему Глеб Васильевич, отодвигая выстроенный как при банкетной сервировке хрусталь — рюмки и фужеры.

— Очень мне плохо, Глеб, — вздохнул Виктор Николаевич, когда официант отошел. — После того как похоронил маму... — Он отвернулся, наморщил высокий, благородных очертаний лоб и принялся глядеть поверх голов куда-то вдаль. — Такая пустота... Ты не представляешь. Легче самому лечь туда.

Глеб неестественно заерзал:

— В таких случаях, старик, не знаешь, что и сказать. Выражаю соболезнование, так, вроде? Но мы же старые друзья, чтобы официальными кирпичами изъясняться. Может, и легче туда лечь самому... Да, говорят, нет ничего тяжелее ребенка отпевать. Наоборот-то естественней.

— Чем больше живу, тем больше убеждаюсь — смерть противоестественна в сути своей. Сначала Сонечка, Машина мама. Потом папа. И вот теперь мама...

Они помолчали.

— Чем поддержать тебя? — участливо спросил Глеб, со страхом наблюдая, как на глазах у Виктора наворачиваются слезы.

Наконец он справился с собой, перевел дыхание; ладонь, лежащая на столе, сжалась в кулак.

— Спасибо за участие. Ты сам знаешь, как ко мне тянутся люди. Да и я... Я ведь много в своей жизни делал для людей. Может быть, теперь наступил момент, когда и я могу что-то взять от них для своей души. Маму отпевали в Новодевичьем. Эраст помог.

— Все было на уровне? — деловито осведомился Глеб.

— Для нее зажгли синодальные люстры...

— Ох, Виктоша, в этом деле что синодальные, что хрустальные... Но главное — ты доволен. Эраста я найду чем отблагодарить...

— Все как надо. Но, знаешь, такая пустота... Я ведь все пятнадцать лет после отцовской смерти был при маме.

— Честно говоря, ты мог бы и лучше провести эти годы. Если бы одна твоя сестричка меньше каталась в зарубежи...

— ...А другая меньше выясняла, каковы мои намерения? Дело прошлое, я их простил. Я о другом. У мамы в доме все знают, как я жил, чем я жил... И вот правление, точнее, председатель правления, ты должен его помнить, Круглис, мы были здесь в прошлый Первомай... Он знает, что у меня экономическое образование. Сделал мне предложение — у них пустует первый этаж, и он предложил мне его под кооперативное кафе. Не скрою, он рассчитывает на мои связи. Поскольку дом кооперативный, прибыль от кооперативного кафе будет влиять и на казну ЖСК. Аренда и прочее... И представь себе, я получил разрешение во всех инстанциях. — Виктор Николаевич сделал многозначительную паузу. — Для меня, если хочешь, это способ заполнить ту зияющую душевную пропасть... Новое дело, где надо крутиться, люди рядом.

Глеб поднял брови:

— Поздравляю. Никогда не сомневался в твоей пробойной силе. Но ты понимаешь, на что идешь?

— Разумеется. И хочу пригласить тебя идти со мной вместе.

— Смотрю, ты не пьешь... — в растерянности проговорил Глеб. — Вообще-то сегодня у нас и пить нечего. Коньяк дагестанский, водочка рязанского розлива, а из сухого...

— Отвечай по существу. Я не пить сюда приехал. Мне нужен хороший, классный, высококлассный повар. Лучше тебя я никого не знаю.

— Поваров, что ли, нет? Это не проблема для кафе — завпроизводством найти.

— Я говорю, не знаю никого лучше тебя, Глеб, — в голосе Виктора Николаевича появились властные нотки. — Уж если открывать заведение, то такое, чтобы туда шли охотнее, чем в «Берлин» или в «Прагу».

— Высоко берешь... Иди, Шурик, спасибо за кофе. В следующий раз только шевелись активнее, — хмуро сказал Глеб Васильевич официанту, и тот мгновенно ретировался. Виктор Николаевич понял: на парне Глеб сорвал досаду от замешательства. И еще поднажал:

— Сколько ты тут имеешь, извини за некорректную постановку вопроса?

— Двести тридцать. В общем, мне тут хорошо и уходить отсюда я не собираюсь.

— Не собираешься? А я ухожу из редакции, хотя престижность моей конторы будет повыше вашей «былинной». Значит, двести тридцать... Ну, еще сыты твои домашние. На круг выходит рублей пятьсот. Учти, твой охламон скоро бабенку приведет, тоже на шею посадит, ему ведь еще не скоро диплом вручат... Сам отец, знаю, как это бывает. В кооперативном кафе ты будешь иметь не двести тридцать, не пятьсот, а куда больше, и главное — вполне о-фи-ци-аль-но! — Виктор Николаевич значительно поднял палец. — Официально! Понял, о чем я?