Заграничный дневник провинциала - Глеб Успенский

Успенский Глеб

Заграничный дневник провинциала

Глеб Иванович Успенский

ЗАГРАНИЧНЫЙ

ДНЕВНИК ПРОВИНЦИАЛА

I

Уличная сцена. - Я возроптал на современность, - Сигары. - Коечто из газет: силы клерикалов; отправка рабочих в Филадельфию. - Студенческий конгресс. - Письма I. Мерже. - Г. Гамбетта. - Вообще довольно скверно, Письмо Ж. Занд к Луи Улъбаху.

...Проходил я как-то на днях мимо одной из мэрий и от нечего делать остановился вместе с толпой других зевак посмотреть на свадьбу. Крыльцо мэрии было наполнено расфранченными мужчинами и дамами, с минуты на минуту ожидавшими приезда жениха и невесты. Угрюмое, казарменное здание и фигуры городовых на углу и на крыльце как-то странно смотрели на эту расфранченную, сияющую предстоящим праздником публику; эти цветы на голове и букеты в руках как-то вовсе не шли к пыльной чиновничьей мурье, с темными коридорами, запыленным, грязным полом и запахом махорки капораля. Я десятки раз видал и прежде эту уличную сцену, но обыкновенно бывало както так: посмотришь и пойдешь; на этот же раз контраст между веселым смыслом сцены и жестким впечатлением чиновничьей мурьи как-то очень сильно и неприятно подействовал на меня. А когда к толпе расфранченной родни, стоявшей на крыльце мэрии, подкатила новенькая, с иголочки каретка; когда из нее вышли жених и невеста, оба молодые, красивые, веселые; когда вся эта праздничная толпа, мешаясь с помшейскими и мешая запах цветов и духов с запахом махорки, направилась в глубину мрачной мурьи, - так мне стало скверно, тоскливо, что я, сам уж не знаю как, возроптал на цивилизацию, возроптал на то, что она, поглотив такую массу умов, жизней, пролив такую гибель крови, не только не осуществила так называемых "золотых грез", что уж! - но даже удобств человечеству не дала никаких, если не считать за большое одолжение, что через семь тысяч лет по создании мира, наконец, ухитрилась провести в кухню к человечеству воду и на всем земном шаре вымостила асфальтом только парижские бульвары... Даже деликатного обращения с человечеством не выработала эта удивительная история удивительной цивилизации... Вот перед вами Ромео и Юлия, - положим, что жених и невеста, которых я видел в мэрии, точно любят друг друга так, как любили друг друга Ромео и Юлия; предположим, кроме этого, что читателю известны также в совершенстве те веронские ночи, которые проводили эти влюбленные, - поглядите теперь, что делает с ними эта цивилизация: после веронских ночей она, заприметив их страстную любовь, тащит их, с цветами в руках, в квартал, в часть!.. Ну, есть ли тут хоть капля приличия, деликатности? Какое же сравнение с этим плодом борьбы за благо человечества простой, милый, невинный "ракитовый куст" - свадебка вокруг ракитова куста?.. Где лучше впечатление: там, у куста, или тут, во французской, республиканской кутузке?.. Неужели из всей суммы этих боровшихся за счастие человечества умов и народов не могло выйти самого простого соображения, - что если ракитовый куст неудовлетворителен, то его надо заменить не кварталом, не кутузкой, а чем-нибудь поудобнее каким-нибудь веселым храмом, а если уж храма много, то хоть сараем, что ли, просторным и чистым, хоть таким сараем, в каком здесь, в Париже, помещаются выставки экипажей и распродажи зонтиков... Нет! тащить в кутузку, в фартал... удивительно как деликатно и остроумно!..

Разогорченный этой аляповатой сценой (читатель, конечно, уж успел совершенно основательно объяснить себе причину такой чрезмерной раздражительности пишущего эти строки исключительно только скукой и бесцельным, а потому расстраивающим нервы скитанием по надоевшему Парижу), - разогорченный этой сценой, я уж не мог оторвать своей мысли от ропота на скудость результатов борьбы за человека, на ничтожность добытых этою борьбою плодов, и стало мне казаться, что человечество непременно должно же, наконец, заступиться за себя, обуздать эту цивилизацию, заставить ее держаться прилично и вообще образумить ее. На что это похоже: в Жомоне Французекая республика отнимет у меня сто штук сигар, - отнимает и не отдает. Мало того: роется в моих карманах, щупает бока, - есть ли тут хоть крупица здравого смысла? Я еду в эту республику жить, стало быть, буду пить, есть, курить; я везу ей, этой республике, доход, самый чистый; она будет тянуть с меня за эти мостовые, за эти деревца на улице, за спички, за табак, за железную дорогу, за омнибус, - словом, будет получать доход с каждого моего шага и, вместо того чтобы сказать мне спасибо, хватает за карман: "Отдай!"

Загораживает (буквально ведь) дорогу обеими руками какого-то солдата: отдай ей, республике, мои сигары! На, матушка, подавись моим добром, s'"il" v"ous" р"lаit"! [Пожалуйста (франц.).] Эта удивительная цивилизация сумела так зарекомендовать человека перед человеком, что... подите-ка вот, например, попроситесь ночевать к вашему соседу, - часа этак в два ночи, пустит ли он вас? Нет, не пустит; он боится, что его "ограбят"... Подите-ка потом, попробуйте просто на улице провести ночь (так как никто не пустит, если пе заплатить), - позволят ли сделать это? Нет, сгонят с мостовой, сгонят с тротуара, с тротуарной скамейки... да и скамейки-то на улицах тоже только в одном Париже; на всем земном шаре только здесь, слава тебе, господи, - додумались, что если человек устал (и очень можно устать от благодеяний этой цивилизации), - так надо ему где-нибудь сесть и отдохнуть... Кроме Парижа - нигде этого нет.

Сел - сгонят; стал - "чего стоишь?"

- Меня, друг ты мой любезный, - рассказывал мне извозчик, - один городовой, так веришь ли, как есть из всей улицы выбил...

- Как так из всей?

- Так вот и вышиб вон из всей улицы. Стану так - "пошел прочь"... Перееду на угол - "чего стоишь?" Подвинусь подальше - нагонит, - "ишь нашел место!" Вышибает вон - да и на поди... Бился, бился я, - так из всей Покровки и вышиб, как есть начисто вылущил из всей улицы!..

Да то ли еще придумано: ни с того ни с сего вдруг запрут целое море, и если, наконец, пустят какой-нибудь пароходишко, так не иначе, как после страшной драки, притом денег изведут - тьмы тем, людей перебьют - видимо, невидимо... Не дают ни сесть отдохнуть, не дают ни пить, ни есть (сочтите, сколько ежедневно умирает с голоду на всем земном шаре), - и все-таки кругом виноват!.. А главное - подо все это подведены принципы разные законы, и, что самое главное, никто не знает, зачем все это (то есть принципы и законы) подведено... Спросите-ка попробуйте хоть у г. Мак-Магона, - зачем это он у меня отнял сигары и куда их дел?.. Ведь, наверно, он отопрется от этого... J'y suis, j'y reste [Так было и так будет (франц. поговорка).] - только всего и будет вместо сигар-то...

а сигар все-таки мне не видать, как своих ушей, и где они - известно единому богу. Нет, решил я, - непременно надобно что-нибудь переделать во всей этой бестолковщине. Если уж нельзя совсем отдать назад принадлежащие мне сигары, то нельзя ли хоть сказать мне, каков у них вкус? Если уж нельзя совсем перестроить эту неудобную, закопченную нору, то побелить ее, подновить - решительно необходимо.

Убедившись в необходимости такой ремонтировки, я, придя домой, принялся за чтение французских газет с целью найти что-нибудь, что убедило бы меня, что ремонтировка эта уже идет и что мысль моя, стало быть, верна.

Теперь, думал я, наконец-таки установилась республика, - и разумеется, ее первая обязанность - похлопотать, чтобы человечеству, хоть только французскому, было поудобнее жить на свете.

"В 1844 г., - читаю я, - белого духовенства (clerqe seculier) было во Франции 41 619 человек (священников). В 1872 г. их стало уже 52 148 человек. Прибавилось на 10 529 человек. Монахинь в 1844 г.

считалось во Франции около 25 тысяч, г в 1872 г. их набралось уже 84 300. Прибавив к этим цифр-тм 32 102 монаха, получим сумму в 149 550 человек, причем окажется, что с 1844 г. по 1872 г. духовенства увеличилось на 69 тысяч 529 чел., в том числе одних женщин прибыло 59 000 (Manuel du clroit public ecclesiastique frangais, M. Dupin.) [Руководство французского общественного церковного права.

М. Дюпен (франц.).] "Что же касается размеров материальных средств духовенства, то о них можно судить по размерам его расходов, о которых в книге Блока "La statistiqtic de la France" [Статистика Франции (франц.).] находится следующие цифры: "В 1820 расходу было - 24061 399, в 1832 - 33 049 361, в 1851 - 40083947, а в 1873 расходу уже 52261 595 франков".

Читаю я это и думаю: "Недурно! Эти люди, очевидно, делают дело и умеют делать его. В тридцать лет они увеличивают свою корпорацию почти вдвое, а в пятьдесят лет умеют увеличить свои доходы в два с половиною раза. Нет кнкакого сомнения, что они работают, да и не только работают, а дают в своих монастырях прибежище массе женщин, очевидно оставшихся на свете одинокими благодаря войне 1870 - 1871 годов, (Иначе невозможно объяснить такой наплыв в 1872 году женщин в монастыри.) Такой успех партии, с которой просвещенному человеку почти обязательно вести войну, - заставил меня тотчас же обратить внимание на успехи, какие сделал сам этот просвещенный человек.