Волынщик у Врат Рассвета - Иван Безродный

Иван Витальевич Безродный

Волынщик у Врат Рассвета

Капитан Митчелл сосредоточенно набил чубук табаком и закурил. Он постоянно забывал, что я на дух не переношу табачный дым.

— Капитан, — укоризненно произнес я, тщательно выкрашивая свою бороду в ярко-синий цвет, — не будете ли вы так любезны…

— Ах, да-да, простите меня, Поль! — он соскочил с кресла и подошел к распахнутому окну. — Забыл… Вредная привычка, я знаю! Но… Всегда есть некоторые «но».

— Сходите к врачу, это излечимо, — посоветовал я.

— Так в том-то и дело, что не хочется… Парадокс, да? Такой уж имидж у всех капитанов — с трубкой.

— Не буду спорить, вам виднее Но, по-моему, все это просто идиотский стереотип современных мыльных опер, которые я видел у вас на корабле…

— Именно. И потому он безотказно действует на женщин. Я бы сказал, что в каждом минусе есть свой плюс. А, каково? Надо будет запомнить этот афоризм…

— Странные вы все… внешние… — отвечал я. — Мне вас часто трудно понять.

Он с интересом посмотрел на меня.

— Не удивительно. Я вас понимаю… Мы вас заберем с собой. Если вы, конечно, не против, — поправился сразу он.

Я промолчал, вымачивая губку в красящем растворе.

— Боже, да вы просто… просто… — капитан не находил подходящих слов, — золотое руно, восьмое чудо света, кладезь знаний для нас, ксеноэтнологов! Такое случается раз в сто лет!

Этот разговор он заводил каждый божий день!

— Может быть…

— Да не может быть, а точно! Знаете что, Поль…

— Капитан, я же вас просил! Хотя бы сегодня…

— Что?

— Называйте меня Иннатошоган Аугертамм Де.

— Ах, да! Что в переводе — «Синяя Борода»…

— «Тот, у кого растут волосы на подбородке и имеющий право красить их в священный синий цвет», — поправил я. — Примерно так.

— Да-да. Плохо без автоматического переводчика. Но, согласитесь, несколько длинновато…

— Короче не бывает — этого требуют местные праздничные традиции. Я не собираюсь их нарушать и не позволю другим. Милатохенов нужно уважать, если вы хотите получить от них какую-либо информацию. Вы же этнограф, должны понимать, как никто другой!

— Вы считаете себя одним из них!.. — казалось, с укоризной произнес капитан.

Опять двадцать пять!

— Вас это удивляет?

— М-м-м… Признаться честно — да. Только ведь все-таки… — Митчелл замолчал, видимо, боясь сказать что-то не то, понимая, что я давно уже не считаю себя землянином.

— Тогда не называйте меня Полем хотя бы при них, — наконец, согласился я. — Примут за крайнее неуважение к моей персоне. Не поймут. Даже принимая во внимание тот факт, что вы являетесь моими соплеменниками. В их понимании соплеменники — нечто иное. Все вы — просто представители моего биологического вида. Разве не так?

Я понял, что сказал что-то не так. Капитан вспыхнул, стиснув зубами трубку, глаза его засверкали, ноздри раздулись, а желваки нервно заиграли на его скулах. Длилось это буквально пару секунд. Взяв себя в руки, он быстро успокоился.

— Поймите меня правильно, — сказал я, оттирая специальным раствором кое-где измазанные краской щеки. — Я не хотел вас обидеть.

— Да, понимаю… Все-таки четырнадцать лет, проведенные на этой планете в изоляции от человеческой цивилизации…

— Вы хотите сказать, я теперь в чем-то ущербен? Превратился в примитивного аборигена, обгладывающего бедренные косточки косо посмотревшего соседа? В некоего инопланетного монстра?

Боже, я-то ладно! Они еще не знают об Иранге! О, Иранга, милая…

— Нет, конечно, нет! — замахал капитан руками, и искры посыпались из его трубки. — Э… Не нравится мне этот разговор, честное слово, больно уж деликатная тема… Вы, кстати, вчера вечером обещали мне рассказать об этой вашей синей бороде. Помните? И вообще об истории сегодняшнего праздника…

— Конечно, капитан, — я вытерся полотенцем и пододвинул стул к окну, к солнышку, чтобы борода быстрее высохла. — История эта длинная… — я развалился поудобнее и зажмурил глаза. Припекало.

— Мы для того здесь и находимся, на этой планете, чтобы знать обо всех историях, — заметил Митчелл и, в свою очередь, залез на подоконник.

Я усмехнулся.

— Ну, все вы знать никогда не будете…

— С вами, Поль, невозможно спорить, на все у вас готов ответ… Но рассказывайте, прошу вас!

— Это случилось ровно пять лет назад, мне тогда было только двадцать два года. Ну, плюс-минус год. На Хэт'хэлле, или, как вы ее называете, Клондайке, год почти равен земному, хотя никакими вычислениями я специально не занимался, просто делал одно время зарубки на дереве, как Робинзон Крузо. Каковым, собственно, и являлся, заброшенный сюда из глубокого космоса волею судеб…

Хотя было еще раннее утро, солнце палило немилосердно. В практически обесцвеченном, белом небе, изливающем на ссохшуюся, покрытую крупными трещинами землю невыносимую жару, не гостило ни облачка. Ветерок, порывами долетающий из долины не только не ослаблял мучений, а даже наоборот, — обжигал и без того больную, зудящую кожу. Тень нисколько не спасала, но оказывала, тем не менее, некоторое психологическое воздействие.

Милатохены чувствовали себя не на много лучше. Имеющие от природы насыщенный красный цвет, они походили теперь на гигантских вареных раков, уныло бродящих небольшими группками по деревне безо всякой цели.

— Однако, совсем плохо, — печально сказал мне Ритер-На.

Его старая морщинистая кожа совсем съежилась, глаза обильно слезились, и вождь часто моргал ими, однако, не вытираясь, чтобы не подумали, что он плачет.

Мы сидели в уединенном местечке в густой рощице неподалеку от деревни, которое аборигены называли Тирампи-Уа-Да, что означает «Утреннее Место Размышлений Вождя». Есть еще «Вечернее Место Размышлений», оно располагается по другую сторону деревни, у небольшой группы скал. Я часто посещал их вместе с Ритер-Ной.

— Воды мало, приток Шаабы высох, а озеро цветет и гниет, — продолжал горестно он. — И Микке совсем худо. Сегодня вечером всей деревней будем молиться Великому Отма-Ту… А что делать, если Всемогущая Маала нас не слышит?

Я неопределенно воздел глаза к ненавистному небу, проглядывающему сквозь пожухлую листву дубравы.

— Как думаешь, Поль, стоит нам заплатить дань этим подлым, вонючим как дерьмо старого зарпуса, дартохенам, коли Микка отправится на днях в долгий путь до Парс-Здаалги?

Микка — парень чуть постарше меня (если правомочно, однако, сравнивать наши возраста), которого здесь называют «эниал», то есть человек, имеющий общие корни между двумя различными племенами. Корни эти, правда, должны быть высокого ранга — вождя, шамана или великого воина. Дартохены — родственные племена, контролирующие большую реку Шаабу к юго-западу от владений милатохенов, у которых я осел. Они были довольно-таки воинственны и вели полукочевой образ жизни, нередко нападая на своих соседей. Микка, а до него Дурба, убитый в стычке с турамиями, кочевниками с востока и Ирмат, нелепо погибший на охоте, являлся связующим звеном между этими двумя племенами, и по-хорошему договориться с дартохенами на счет воды мог только он. Однако, Микка не к месту заболел, подхватив какую-то заразу и, несмотря на неимоверные старания нашего шамана Фар-О-Пута, собирался в мир иной — по местным поверьям, счастливую страну Парс-Здаалг.