Поход на Кремль. Поэма бунта - Алексей Слаповский

Алексей Иванович Слаповский

Поход на Кремль. Поэма бунта

1

У поэта Димы Мосина вышла первая в жизни книга, напечатанная тысячным тиражом в мелком канцелярском издательстве и оплаченная одним из богатых поклонников Димы, пожелавшим остаться неизвестным. Стихи давно были популярны в Интернете, а вот книги не было.

Друзья Димы решили скинуться и отметить это событие в шикарном ресторане «Три звезды»: уж гулять так гулять. Правда, быстро пожалели об этом выборе: заведение оказалось не по делу пафосное и дорогое. Ладно, наплевать, поэзия выживет везде. Забились в один из дальних зальчиков, поздравляли Диму, читали стихи и его, и свои собственные, если кто тоже сочинял. Читал и Дима. Голос у него был звеняще гулкий, несмотря на субтильную худобу, он закрывал глаза и выл, пел, выкрикивал – в полном самозабвении. Рядом сидела его подружка Тая, шевелила губами, повторяя любимые строки.

Компания выглядела довольно странно на фоне лепнины, позолоты, фальш-дубовых панелей, тяжеловесных портьер из гобеленовой ткани (на ней были наштампованы картинки из парижской жизни позапрошлого века) и розоватенькой кисеи, драпирующей стены там и сям. Дико звучали и слова, которых отродясь не слышали эти стены, им привычней было бы насладиться пением под караоке песен с рифмами «чудеса – небеса», «любви – зови» и «меня – тебя». Возможно поэтому друзья Димы и сам Дима так надсаживались – чтобы истинностью поэзии перебороть пошлость интерьера. Интерьер молчал с высокомерием лакея, вынужденного обслуживать загулявших оборванцев, но, казалось, чем-то, неведомо чем, усмехался, понимая, что победит все равно: вы-то уйдете, а я-то останусь.

А в соседнем зале восседало общество деловых, серьезных мужчин лет сорока-пятидесяти. Голоса Димы и его друзей мешали им вести важные разговоры. Они послали официанта, чтобы тот приструнил крикунов. Официант пошел, его послали обратно с просьбой не мешать празднику поэзии, а если кому не нравится, пусть идет в другое место.

Тогда человек по фамилии Пономарев, из разряда технических организаторов, вскочил, отправился к безобразникам распорядительными шагами.

– Кончай базар! – закричал он как можно грознее.

Дима осекся на полуслове.

Тая осмотрела Пономарева с головы до ног, а потом брезгливо сказала:

– Выйдите отсюда. Продолжай, Дима.

И Дима продолжил.

– Я вам пока нормально говорю! – пытался перекричать Пономарев, но на него зашикали, замахали руками.

Пономарев вышел и, оправдываясь, сказал:

– Молодежь!

– Они что, пьяные, обкуренные? – с социальной строгостью спросил Маркин, сотрудник важной госструктуры.

– Шут их разберет. Стишки читают! – хихикнул Пономарев. Дескать, были бы они нормальные люди, он бы их вмиг укоротил, а с этими что сделаешь?

– А давайте тоже споем! – предложил вдруг Дуплянкин, сентиментальный владелец обширной сети автосервисных мастерских. – «Ревела буря, дождь шумел»!

Он в детстве много раз смотрел фильм «Чапаев», где задушевно пели эту песню, и всегда плакал, когда Чапай тонул.

Но для Челобеева, крупной фигуры из силовиков, даже мысль о соревновании с беспардонными юнцами была оскорбительной.

– Еще чего, – сказал он, доставая телефон. И начал приказывать: – Летягин? Кинь десяток наших парней в «Три звезды», тут молодежь безобразничает!

– Ну зачем сразу так? – благодушно упрекнул главный в этой компании Илья Владимирович Шелкунов. Как долевой владелец «Трех звезд», он заботился о репутации заведения.

– Иначе нельзя, – заверил Челобеев. – Они совсем совесть потеряли. Ничего святого нет совсем. Отцов не уважают, на государство им наплевать. Не поколение, а сплошной брак.

Многие закивали, соглашаясь.

– Нет, но эти, кто приедут, они и нам помешают тоже, – сказал Пономарев.

– Нам все равно пора расходиться, – Шелкунов посмотрел на часы.

Тут же все стали дружно подниматься, прощаться друг с другом и с Шелкуновым.

А через десять минут после того, как важное общество удалилось, к ресторану подъехала машина с крытым кузовом, из кузова выпрыгнули люди в масках, ворвались в зал, где находились Дима и его друзья. В считанные секунды с помощью дубинок и электрошокеров всех привели в послушное состояние и потащили к выходу.

Запихали их в кузов, положили на пол, сели сами на скамьи, поставив ноги на задержанных – для фиксации. И отвезли в ближайшее отделение милиции, где сдали коллегам, сказав:

– Разберитесь.

Те, не спрашивая, в чем разобраться, приступили к делу. Они отобрали у всех документы, деньги и мобильные телефоны. И запихнули молодежь в «обезьянник» со словами:

– Отдохните до утра.

Но Дима, хоть и был поэтом, учился в юридической академии, благородно и утопически мечтая, как положено поэтам, навести порядок в области права. Едва придя в себя, он встал к решетке и начал чеканить голосом отличника:

– Статья двадцать седьмая «Кодекса об административных правонарушениях» Российской Федерации, раздел четыре, пункт пять! Задержанным лицам разъясняются права и обязанности, предусмотренные настоящим кодексом, о чем делается соответствующая запись в протоколе об административном задержании. Что-то я не слышал никаких разъяснений! Далее. Статья двадцать семь-десять-один! Изъятие вещей, находящихся при физическом лице, осуществляется в присутствии двух понятых. Где понятые, я не видел? Где протоколы о задержании и изъятии вещей?

Лейтенант Толоконько и сержант Чихварев переглянулись. Им не раз попадались такие законники. Чихварев поражался их наивности: неужели не понимают, дурачки, что им только хуже? Толоконько же раздражался. И так не дают спокойно работать, начальство замучило требованиями составлять кучу бумаг, нет, и эти лезут – давай им тоже бумажки. Главное – зачем? Если ты виноват, с бумажками или без них, получишь свое. Если не виноват, рано или поздно отпустят безо всяких бумажек.

Милиционеры, не теряя служебного достоинства, молчали, а Дима продолжил читать наизусть кодекс, лез в уши своим резким неприятным голосом, бил казенными словами по милицейским мозгам, и без того уставшим от казенщины.

Толоконько, не выдержав, поморщился, глянул на Чихварева и кивнул в сторону «обезьянника». Чихварев понял, встал, подошел, смотрел некоторое время на Диму, разевающего рот, потом ловким движением выхватил дубинку и между прутьями метко угодил Диме в лоб. Тот вскрикнул и закрыл лицо руками, осел на пол. Все зашумели, завозмущались. Чихварев угостил дубинкой еще нескольких, кого достал, и пошел к своему месту.

– Фашисты! Сволочи! Гады! – кричала Тая, обняв голову Димы.

А тот, как только обрел способность произносить слова, опять начал обличительно вещать:

– Статья один-шесть-три! При применении мер административного принуждения не допускаются решения и действия, унижающие человеческое достоинство!

– Вот именно! – подхватили все.

И загомонили наперебой – все громче и смелее.

Толоконько понял, что, если задержанные так и будут бухтеть, ночь может стать хлопотной.

– Выводи по одному, – негромко приказал он Чихвареву. – А этого законника оставь.

Тот сообразил без лишних объяснений. Пригрозив, что будет стрелять, если кто сунется без спроса, он приоткрыл дверь, стал тыкать пальцем, вызывая.

Каждый выходил, получал свои вещи, у кого что было.

– Иди и жди остальных на улице, – говорил очередному освобожденному Толоконько.

Все шли ждать.

Предпоследней была Тая.

– Я без него не уйду, – сказала она, оглядываясь на Диму, который один остался за решеткой.

– Не бойся, – сказал Толоконько человеческим голосом, – сейчас и его отпустим. Что мы, не понимаем? Просто вас взяли, привезли, мы обязаны были вас немного подержать. А вы сразу фашистами обзываетесь, обижаете.

– Нет, но так тоже нельзя. Мы понимаем, у вас тяжелая работа, маленькая зарплата, но…

Толоконько прервал.

– Иди, иди, а то всю ночь возиться будем.

– А тут нельзя подождать?

– Не положено.

Тая вышла.

Чихварев тут же запер за нею дверь, а Толоконько вошел в «обезьянник».

– Ну? – спросил он Диму. – Что там в кодексе еще написано?

– А то вы сами не знаете… – ответил Дима дрогнувшим голосом: он предчувствовал нехорошее.

– Не знаю и знать не хочу, – сказал Толоконько. – Я знаю одно: ты ко мне попал, и я могу сделать с тобой что угодно. А кодекса никакого, кстати, вообще нет. Ты согласен?

– Он есть! – твердо ответил Дима.

Толоконько, надев перчатку, чтобы не повредить пальцы, ударил его под дых. Не для того, чтобы сразу стало больно, он не спешил, а чтобы перехватило дыхание, чтобы Дима не смог кричать, не мешал бы работать. И чтобы наружу не проникали лишние звуки.

Дима упал, Толоконько начал отделывать его ногами – меткими ударами по мягким местам, чтобы не оставлять слишком очевидных синяков. Чихварев, желая размяться и хоть немного развеять одолевавшую дремоту, тоже присоединился, попинал Диму. Тот лежал, скрючившись, постанывая от ударов. Но не кричал, молодец. Толоконько почувствовал к нему даже некоторое уважение. А то некоторые такой хай поднимают, чуть тронешь пальцем, будто их уже убивают. Никакого мужества не осталось в людях.