Война орхидей (Богомол - 4) - Алексей Биргер

Биргер Алексей

Война орхидей (Богомол - 4)

АЛЕКСЕЙ БИРГЕР

ВОЙНА ОРХИДЕЙ (БОГОМОЛ-4)

...Там же, где семя быка и кентавра, от похоти бешеной пьяного,

Каплями пало на землю, рождался цветок всех прекраснее.

Орхидеей зовут его люди, и мощью кентавра любовною

Клубни его и цветы наделяют мужей, а всех более

Та, что на череп похожа - сей род орхидей, по преданию,

Родился из семени Зевса, когда он предстал пред Европою

В грозном обличьи быка, страстью горя ненасытною...

Из апокрифов Аммония Сакса, учителя Плотина.

Гойя - дьявольский шабаш, где мерзкие хари

Чей-то выкидыш варят, блудят старики,

Молодятся старухи, и в пьяном угаре

Голой девочке бес надевает чулки.

(Бодлер.* *Перевод В. Левика)

ПРОЛОГ

Это был типичный южный дом, какие можно встретить на всем Кавказе: с квадратным внутренним двором, с балконами-галереями, окольцовывающими все этажи, кроме первого - со второго по четвертый. На галерее этого последнего, четвертого, этажа, и устроился человек, отвечавший за безопасность старика. И все документы старика находились при нем: и внутрироссийский, и загранпаспорт, оба на фамилию Зараев. Его подопечный должен был воспользоваться этими документами только в Москве - из Чечни он выбирался под другой фамилией. Точнее - под другими фамилиями: им уже трижды приходилось обновлять документы, и не было гарантии, что их не выследят в четвертый раз, несмотря на все предосторожности. Кто знает, возможно, их путь проследили до предпоследней остановки, и вышли на нужного торговца паспортами, и уже прочесали всех тех, кто в последние дни приобретал у него паспорта... Паспорт для Зараева (на данный момент, Асанова) приобретал человек очень верный, который и под пытками вряд ли заговорит, но ведь, кроме пыток, есть и другие методы воздействия психотропные средства, например, лишающие человека воли и заставляющие автоматически отвечать на любой заданный вопрос... И даже если схваченный успеет покончить с собой, чтобы не выдать ненароком путь главы клана, этот путь все равно не так трудно вычислить. Выбраться в Москву - а потом и далее - Зараев-Асанов (его настоящим именем человек на балконе даже в мыслях боялся его называть) может через один из трех небольших районов, которые контролируют верные ему люди, готовые жизнь отдать за своего священного патриарха. В горы преследователи, конечно, не сунутся - в горах и малая горстка людей может оборонять родное селение так, что оно окажется непроходимым для любого вооруженного до зубов и знающего горы как свои пять пальцев отряда головорезов. В горах можно устроить засаду на любой тропе или, наоборот, невидимками пройти рядом с преследователями. Можно все, что угодно, когда эти определенные горы - твои. А вот в маленьких городках приграничных районов хорошо вооруженному и подготовленному отряду не составит трудностей затравить любую добычу. Поэтому надо перекрывать самые уязвимые места.

И их враги хорошо с этим справлялись. В двух предыдущих случаях Зараева удалось отбить и вывезти дальше просто чудом. Были вполне практические объяснения, почему это чудо происходило, но...

Но с тех пор человек, которому был доверен столь ценный подопечный, предпочитал ночевать на галереях. Находясь на галерее, сразу заметишь и попытку проникнуть с крыши, и попытку прорваться сквозь ворота внутреннего двора. Уже несколько лет, как эти ворота не стояли нараспашку днем и ночью, этаким пережитком старины, который не убирают только потому, что глаза не мозолит, да и лень снимать с петель, а всегда запирались теперь на ночь, и - очень часто - днем.

И было ещё одно... На галерее он оставался в одиночестве и мог позволить себе скинуть маску бесстрастия, хладнокровия и полной уверенности в своих силах - хотя бы на несколько минут. Когда его лицо искажалось от тоски и боли, ему становилось немного легче, будто заноза начинала выходить чуть полегче из расслабившихся мускулов души. Хотя такая заноза не выскочит никогда...

В такие моменты он не переставал видеть и слышать все вокруг, различать малейший шорох и малейшую тень, и реакция его не подвела бы, если бы пришлось принимать мгновенное решение, но все его чувства и весь мир, воспринимаемый этими чувствами, казались чем-то таким далеким, почти нереальным... Реальностью была только боль, и его тело, превратившееся в сгусток боли, уже не вмещало никаких иных ощущений. Он с изумлением видел, как здорово продолжают работать его мускулы и мозг, реагируя на внешние раздражители - такие тренированные мускулы, такой тренированный мозг, которым мало найдется равных. Пальцы все так же идеально сгибались и разгибались, голова поворачивалась на шее, повинуясь чуткому слуху - словно все это не было вместилищем боли, словно боль не сочилась сквозь кончики пальцев и не пульсировала в шейной артерии. Но это хорошо. Когда он покончит с нынешним заданием, то его безотказное тело - этакая разумная управляемая торпеда - станет работать только на него самого, а боль станет тем компьютером, тем пультом управления, который направит это страшное оружие точнехонько в цель, и горе его врагам, даже если он сам взорвется вместе с ними!

Он не повернул головы, когда из темноты рядом с ним возник другой человек. Этот человек - тоже ас своего дела - подошел неслышно как призрак, но самая неслышная поступь не спасла бы его, если бы он был чужаком. Но это был не чужак - это был племянник Зараева (кажется, не родной, а двоюродный, но, в любом случае, "самая близкая кровь", по понятиям Кавказа), начальник его личной охраны, беззаветно преданный главе рода. Именно он ездил в Москву, чтобы подготовить промежуточную "посадочную площадку" и заодно навестить семью своего кровного брата (они породнились кровью два месяца назад) - и именно он привез жуткие вести. Поэтому ему не составило труда понять, о чем думает человек на галерее, и почему он так нуждается в одиночестве, хотя бы мимолетном.

- Дядя хочет поговорить с тобой, - негромко сообщил он, присаживаясь рядом.

- Я не могу, - ответил бдящий. - Нельзя оставить свой пост.

- Я подежурю за тебя пять минут. Ты ведь знаешь, я не подведу. Он хочет поговорить о тебе... Я ему все рассказал.

- Это ты зря, - заметил его собеседник.

- Я так не считаю. И сейчас - единственное время, когда дядя может поговорить с тобой с глазу на глаз.

Ничего не ответив, его собеседник встал и прошел внутрь дома. А что можно было ответить? Его кровный брат и не мог поступить иначе - с близким человеком произошла одна из тех трагедий, за которые всем виновным в них требуется объявлять кровную месть - и бросать на осуществление этой мести все силы рода, иначе позором себя покроешь, иначе о тебя все будут вправе ноги вытирать. Еще странно, что он крепился два дня, прежде чем рассказать главе рода о том, что стало ему известно. Ему пришлось выбирать между успешным завершением важнейшей операции и собственной честью, которая навеки оказалась бы запятнана, если бы спасение главы рода было куплено ценой предательства кровного брата - ведь умолчание в данном случае равнялось предательству. Более того, честь самого Зараева оказалась бы навеки осквернена косвенным соучастием в этом предательстве. И пусть другие поняли бы его и простили - сам Зараев вовеки бы этого себе не простил.

Да, для многих нынешних чеченцев понятия предков о чести уже ничего не значили. Но Зараев, последний патриарх древнейшего рода, с молоком матери впитал, что лучше смерть, чем позор, и что первый позор - это уклонение от помощи близким людям и неотомщенные близкие.

- Я все знаю, Василий, - сказал Зараев, откладывая в сторону старинный фолиант, который постоянно был при нем и который он постоянно изучал. - Мы никуда не поедем, пока не поможем тебе в Москве разобраться с твоими врагами.

Прежде, чем ответить, Василий несколько секунд разглядывал красочную иллюстрацию в фолианте. Когда Зараев откладывал на стол драгоценный манускрипт, несколько страниц перевернулось, и вместо ночных созвездий, соединенных сложными схемами - Зараев больше всего времени проводил над разделом, посвященным древней арабской математической астрологии - теперь перед глазами было изображение редкой орхидеи, выполненное так тщательно и красочно, как лишь средневековые художники-миниатюристы умели украшать страницы книг. Человек, которого звали Василием, невольно залюбовался формами и расцветкой чудесного цветка, как будто случайно выроненного на землю из райских садов зазевавшимся ангелом. Около рисунка виднелись алгебраические формулы и геометрические построения, описывающие высшую, математическую сущность растения - ту сущность, благодаря которой его высшим выражением стали именно такие цветы.

- Мне это не нравится, - сказал он наконец. - Задержка составит не меньше трех месяцев. Три месяца в Москве - это для вас смертельно опасно. Кто-то, знавший, что вы не бросите меня сражаться с могущественными врагами в одиночку, мог специально подстроить эту... эту задержку. Чтобы, как только я засвечусь при первом акте мести, через меня выйти на вас.