На полголовы впереди - Дик Фрэнсис

Дик Френсис

На полголовы впереди

Глава 1

Я шел за Дерри Уилфремом, благоразумно держась шагах в пятидесяти позади, когда он споткнулся, упал ничком на мокрый асфальт и остался лежать без движения. Я остановился. Несколько рук протянулись к нему, чтобы помочь встать, и я увидел, как на лицах тех, кто оказался поблизости, появились недоумение, испуг, ужас. Мне же при виде этого пришло в голову только одно словцо, краткое и крепкое, но вслух я его так и не произнес.

Дерри Уилфрем лежал ничком не шевелясь, а мимо него проехали шагом четырнадцать жокеев на лошадях: в 3.30 на Йоркском ипподроме начинался очередной заезд. Ежась под холодной октябрьской моросью, промокшие жокеи косились на него без особого любопытства, целиком поглощенные предстоящей скачкой. Нетрудно было догадаться, что они подумали: вот лежит пьяный. Не такое уж редкое зрелище на ипподроме ближе к вечеру. Погода скверная, неуютная.

Лежит пьяный, ну и пусть себе лежит.

Я незаметно отступил немного назад и продолжал смотреть. Несколько человек из тех, кто стоял ближе всего к Уилфрему, когда он упал, начали бочком отходить, поглядывая вслед удалявшимся лошадям: им не терпелось посмотреть заезд. Кое-кто нерешительно переминался с ноги на ногу: надо бы идти, но как-то неудобно. А один, самый сознательный, кинулся за помощью.

Я не спеша подошел к открытой двери бара рядом с паддоком[1], откуда выглядывали посетители. Внутри бара толпились еще не совсем просохшие зрители, созерцая жизнь из вторых рук — по кабельному телевидению.

Один из стоявших в дверях спросил меня:

— Что с ним?

— Представления не имею, — ответил я, пожав плечами. — Пьян, должно быть.

Проталкиваться в бар я не стал, а остался стоять у двери так, чтобы не бросаться в глаза, словно деталь пейзажа, — просто стоял под выступающим вперед карнизом, стараясь, чтобы мне не капало за шиворот.

Тот, сознательный, прибежал назад; за ним шел грузный человек в форменной одежде — санитар из Бригады Святого Иоанна[2]. К этому времени Уилфрема уже перевернули на бок и развязали ему галстук, но при появлении официального лица все с явной радостью расступились. Санитар перевернул Уилфрема на спину и решительным тоном сказал что-то в микрофон своей рации. Потом он запрокинул голову Уилфрема и принялся делать ему искусственное дыхание рот в рот.

Я подумал, что ни при каких обстоятельствах не согласился бы прильнуть ртом к губам Уилфрема.

Возможно, когда совсем не знаешь человека, сделать это легче. Нет, ни за что, даже ради спасения его жизни. Хотя я предпочел бы, чтобы он остался жив. Быстрым шагом подошел еще один человек — худой, в плаще. Я его узнал это был ипподромный врач. Дотронувшись до плеча санитара, он велел ему перестать и сначала приложил пальцы к шее Уилфрема, а потом приставил стетоскоп к его груди под расстегнутой рубашкой. После долгой дваузы, которая длилась, наверное, не меньше минуты, он выпрямился и что-то сказал санитару, засовывая стетоскоп в карман плаща. Потом так же поспешно ушел, потому что вот-вот должен был начаться заезд, а во время заезда врач должен находиться у самой дорожки, чтобы оказывать помощь жокеям.

Санитар еще немного поговорил по рации, но вдохнуть воздух в замершие легкие больше не пытался. Вскоре появились несколько его коллег с носилками, уложили на них тело и унесли, деликатно укрыв одеялом серебристые волосы, мятый темно-синий костюм и остановившееся каменное сердце.

Люди, кучкой стоявшие вокруг, с облегчением разошлись. Двое или трое направились прямиком в бар. Человек, который раньше спрашивал меня, задал вновь пришедшим тот же вопрос:

— Что с ним?

— Умер, — лаконично ответил один из них, хотя все было и так ясно. Господи, мне надо выпить.

Он стал проталкиваться к стойке, а стоявшие у двери зрители, и я в том числе, вошли вслед за ним, чтобы послушать.

— Просто упал и умер. — Он потряс головой. — Вот уж поневоле задумаешься. — Он попытался привлечь внимание бармена. — Слышно было, как он хрипел... А потом взял и перестал. Он был уже мертвый, когда подошел этот, из «Скорой помощи». Бармен, двойной джин. Нет, лучше тройной.

— А кровь была? — спросил я.

— Кровь? — Он покосился в мою сторону. — Конечно, нет. При сердечном приступе крови не бывает... Бармен, джин с тоником... совсем немного тоника... поскорее, если можно.

— А кто он такой? — спросил кто-то.

— Откуда я знаю? Так, бедняга какой-то.

На экране телевизора начался заезд, и все, включая меня, повернулись и стали смотреть, хотя потом я не смог бы сказать, кто его выиграл. Теперь, когда Дерри Уилфрем мертв, выполнить задачу, стоявшую передо мной, будет намного труднее, а может быть, в ближайшее время и вообще невозможно. По сравнению с этим результаты заезда в 3.30 не имели никакого значения.

Я вышел из бара, когда все начали расходиться после заезда, и некоторое время бесцельно бродил вокруг, стараясь заметить еще что-нибудь необычное и, как бывало чаще всего, ничего такого не обнаружив. В первую очередь я высматривал кого-нибудь, кто мог бы разыскивать Дерри Уилфрема, и для этого покрутился у дверей пункта «Скорой помощи», но никто про него не спрашивал. Вскоре из громкоговорителей донеслось объявление: всех, кто прибыл на скачки вместе с мистером Д. Уилфремом, просили подойти к секретарю в управлении ипподрома. Я немного покрутился и там, но на приглашение никто не откликнулся.

Тело Уилфрема на «Скорой помощи» увезли в морг, и через некоторое время я на своей скромной «Ауди» тоже покинул ипподром. Ровно в пять я, как и было велено, позвонил из машины своему непосредственному начальнику Джону Миллингтону.

— Что значит — умер? — возмутился он. — Не может быть.

— Сердце остановилось, — сказал я.

— Его кто-то убил?

Ни он, ни я не удивились бы, если бы так и случилось, но я сказал:

— Нет, никаких признаков убийства. Я весь день за ним следил. Не видел, чтобы кто-нибудь его толкнул, ничего такого. И крови, по-видимому, не было. Ничего подозрительного. Просто умер.

— Черт! — сердито произнес он, словно в этом могла быть моя вина.

Джон Миллингтон, отставной полицейский (в чине главного инспектора), а теперь заместитель начальника службы безопасности Жокейского клуба, похоже, до сих пор так и не смог примириться с тем, что меня каким-то непонятным образом негласно зачислили в штат его отдела, хотя за три года моей работы там мы с ним выдворили с ипподромов немало мерзавцев. «Какого дьявола, он же не профессионал! — запротестовал он, когда меня представили ему в качестве свершившегося факта, а не просто идеи. — Что за нелепая затея!»

Теперь он больше не говорил, что это нелепая затея, но близкими друзьями мы так и не стали.

— Спрашивали про него? — поинтересовался он.

— Нет, никто.

— Вы уверены?

Как всегда, мои способности явно вызывали у него сомнения.

— Да, безусловно.

Я рассказал о том, как сторожил под разными дверями.

— Ну а с кем он встречался? До того, как отдал концы?

— По-моему, ни с кем, разве что рано утром, еще до того, как я его засек. Во всяком случае, никого не разыскивал. Сделал пару ставок в «тотошке», выпил несколько кружек пива, а потом разглядывал лошадей и следил за скачками. Сегодня дел у него было немного.

Миллингтон произнес вслух то самое крепкое словцо, которое я раньше оставил при себе.

— И теперь нам начинать все сначала, — сердито сказал он.

— Да, — согласился я.

— Позвоните мне в понедельник утром, — приказал Миллингтон.

— Хорошо, — ответил я и положил трубку. Сегодня суббота. Воскресенье — мой законный выходной, и понедельник тоже, если только не происходит ничего серьезного. Я понял, что в этот понедельник мне выходного, похоже, не видать. Миллингтон, да и вся служба безопасности вместе с правлением Жокейского клуба, до сих пор никак не могли пережить неудачу, которую потерпели в суде, лишившись верного шанса упрятать за решетку, вероятно, самого гнусного из негодяев, подстерегающих свою добычу за кулисами скачек. Джулиус Аполлон Филмер был обвинен в преступном сговоре с целью убийства помощника конюха, который имел неосторожность в пьяном виде заявить во всеуслышание в одном из пабов Ньюмаркета[3], будто знает кое-что про этого такого-сякого мистера Филмера, за что этого сукина сына могут вышибить со скачек еще быстрее, чем Шергар выиграл дерби. Два дня спустя незадачливого помощника конюха нашли в канаве со сломанной шеей и полиция (при содействии Миллингтона) предъявила Джулиусу Филмеру, казалось бы, неопровержимое обвинение, установив, что убийство было заказано и спланировано им.

Но потом, в день суда, с четырьмя свидетелями обвинения произошло что-то странное. У одной свидетельницы случился нервный припадок, и ее в истерике отвезли в психиатрическую больницу. Один вообще исчез — впоследствии его видели в Испании. А двое по непонятной причине начали путаться в своих показаниях относительно фактов, которые до того помнили абсолютно точно. Защита вызвала в качестве свидетеля некоего симпатичного молодого человека, который под присягой заявил, что мистер Филмер и близко не подходил к отелю в Ньюмаркете, где, как предполагалось, состоялся сговор, а вместо этого всю ночь провел в деловых переговорах с ним за пятьсот километров оттуда, в мотеле (счет из которого был предъявлен суду). Никто не сообщил присяжным, что этот молодой человек с прекрасными манерами, негромким голосом и в безупречном костюме без единого пятнышка в этот момент уже отбывал срок за мошенничество и прибыл в суд в тюремном фургоне. Почти все остальные, кто находился в зале суда — адвокаты, полицейские и даже сам судья, — знали, что этого симпатичного молодого человека в тот вечер отпустили под залог и что, хотя убийцу еще не нашли, убийство помощника конюха, вне всякого сомнения, организовал Филмер.