Демоны без ангелов - Татьяна Степанова

Татьяна Степанова

Демоны без ангелов

Глава 1

Триумф любви

25 апреля 1986 года. Припять

Они легли рано этой ночью, но так и не сомкнули глаз почти до утра. В маленькой уютной квартирке, где еще пахло новосельем и не водилось почти никакой мебели, кроме новой тахты, купленной в городском Доме быта.

В эту ночь Тамара постелила на тахту лучшее белье – рижский постельный комплект в голубой цветочек. Они с Анатолием привезли этот комплект из Дзинтари, когда отдыхали там еще не мужем и женой, а женихом и невестой, снимали комнату на взморье. Но они уже тогда знали, что непременно поженятся, как только Анатолию, как молодому специалисту, дадут в Припяти квартиру. Они получили ордер в конце марта и свадьбу сыграли не откладывая – шумную, веселую, молодую свадьбу в городском кафе, куда все гости украдкой под полой пронесли бутылки шампанского, ибо в кафе по случаю «антиалкогольной кампании» не отпускали и…

И медовый месяц в новой квартире, лишенной мебели, взял старт.

И продолжался…

И длился…

И все никак не заканчивался…

Вот и сейчас…

– Томка… Томочка… Томка моя… малыш…

Он, ее муж, задыхался. И она чувствовала его жар и его силу. Ночи, когда они занимались любовью меньше трех раз, они называли голодными ночами. Где-то она читала про голодные ночи, или это он, Толька, сказал… выдал, когда они отдыхали на смятых простынях, или они вместе это придумали.

– Так тебе хорошо?

– Да, да…

– Тебе хорошо?

– Еще, еще…

Подчиняясь ему, растворяясь, тая в его силе и страсти, его твердости, его ритме, она, его жена, уже не могла отвечать связно, а лишь стонала, вскрикивала все громче. Он приподнялся, отстранился, не выходя, двигаясь в ней бешено и сладко, поднял ее ноги и положил себе на плечи.

Они рано легли в эту ночь, но честное слово – и глаз еще до сих пор не сомкнули, никак не могли перестать, оторваться друг от друга. А вроде оба вернулись с работы вечером усталые. Она со стройкомбината. Он с АЭС. На днях ему предстояла командировка в Киев, в «Киевэнерго». А это означало, что две, а может, три ночи оказались бы такими голодными, одинокими, пустыми.

В свой медовый месяц, когда, по статистике, две трети поженившихся пар грызутся и ссорятся, они не поссорились ни разу, потому что им было некогда. Отдельная квартира, которую они так ждали… Где можно, закрывшись от мира, задернув шторы, вытворять что угодно – смеяться, дурачиться, ходить голыми, не стесняясь, целоваться, падать на колени, опять целоваться, любоваться и трогать… касаться… еще целоваться, пока голова не закружится…

– Руки, руки!

– Ах, какие у нас пальчики…

– Вы наглый и дерзкий…

– Вы такая сладкая…

– Толька, ну нельзя же так все время…

– Пач-ч-чиму?

– Трахаться как кролики…

– А «если это любовь»?

– Любовь до гроба?

Потом они лежали рядом на спине, затем он поцеловал ее в ухо и встал в туалет.

Тамара лежала в темноте. Ей отчего-то казалось, что эту ночь они с Толькой прожили не зря. Будет толк. Когда они кончили вместе, там… ну внутри словно что-то сомкнулось. Тамара ощутила мир и покой. Сложно выразить это словами, но она чувствовала… нет, почти уже была уверена: эту ночь они прожили, пролюбили не зря.

Из ванной – «санузла совмещенного» – донесся хриплый возглас. Там вспыхнул свет, потом Толька вылетел оттуда, давясь смехом, рухнул на тахту рядом с женой.

Начал шепотом объяснять: только зашел туда, меня р-раз что-то по лицу… коснулось… У меня сердце – ек! Мокрое, чудное, словно чья-то рука, свет зажег, а это…

– Пакеты! Это ж наши сумки полиэтиленовые.

Тамара засмеялась. Полиэтиленовые сумки заграничные, на работе Светка Гаврющенко из Польши привезла и по рублю продавала потихоньку. Фирменные сумки – какие хочешь, с «Мальборо» – картинкой, с «Пинк Флойд», с Микки-Маусом. Такие сумки берегли, потому что мода и фирма. Никто их не выбрасывал до самого последнего, пока картинка не сотрется и ручки не оборвутся. Их стирали и сушили, вешали в ванной на веревках.

– В темноте-то… по лицу… я чуть мимо унитаза… чуть не промахнулся, Томк…

– Дурачок, трусишка.

– Ну я тебе сейчас покажу трусишку!

– Нет, нет, давай немножко поспим. Чуть-чуть, сил наберемся…

Она обняла мужа, и он, положив голову ей на плечо, мгновенно (ее всегда забавляла и поражала эта его способность!) уснул. Долговязый и костистый, худой и еще такой молодой, он напоминал ей младенца, сына, которого пока еще у нее не было.

А она ощущала себя такой счастливой, смятой, как простыни, влажной, пахучей, встрепанной, переполненной до краев. Вспаханное юным пахарем поле, райская птица, сверленая жемчужина, объезженная кобылица… пена морская, удобренная семенем, готовая родить, выплеснуть на брег…

Где-то она все это читала…

Кудрявые фразы… слова…

Надо бы встать и раздвинуть шторы, чтобы первые лучи солнца разбудили и…

А какой завтра день, может, суббота?

Она уснула. И муж ее спал. И когда раздался негромкий хлопок… там, на улице, далеко… и дом, их новый восьмиэтажный блочный дом, окнами на городской парк и аттракционы, вздрогнул, они не проснулись.

Над массивным зданием в районе четвертого блока клубилось черное облако, ночь впитала его. Потом возникло голубое свечение – призрачное, мертвенное, сменившееся белым облаком пара, поднявшимся вверх, закрывшим луну.

На углу возле остановки затормозил автобус, двери открылись, закрылись – ни одного пассажира. Ночь…

Где-то далеко-далеко завыли сирены пожарных машин. Но все эти звуки ночь тоже впитала в себя, как и дым, как и голубое свечение, как и пар, устремившийся к луне.

Тамара проснулась от того, что ей захотелось в туалет. Выскользнула из-под одеяла, стараясь не разбудить Анатолия. Походя раздвинула шторы. Утро, поливальная машина ползет.

Она сходила и вернулась, поняв, даже не глядя на часы, что еще очень рано и если Толька вот сейчас проснется, откроет глаза и увидит ее на фоне окна… Портрет обнаженной на фоне окна… Портрет новобрачной на фоне окна… Семейный портрет в интерьере на фоне…

За первой поливальной машиной по улице ползла вторая, третья, четвертая. Струи воды били фонтаном, омывая не только тротуар, но и стволы деревьев, остановку, стены домов, окна первых и вторых этажей, крышу одноэтажного магазина «Молоко», припаркованные автомобили.

Тамара как завороженная смотрела на этот водный цирк коммунальных городских служб, а потом глянула на небо. В небе среди серых клочкастых туч на том самом месте, где ночью висела луна, паря над городом Припятью, зияла трещина.

Черная и страшная, похожая на оскал, что уродует белую гладь чистого речного льда во время ледохода, трещина.

Стало очень темно. Там, за окнами, или здесь, в глазах, на сердце… Но вот снова, словно испугавшись худшего, зажгли свет, щелкнув выключателем там, на небесах, в «Киевэнерго». Небесная трещина сомкнулась. Крупная птица – галка или ворона, а может, ворон вещий, взявшийся невесть откуда, спугнутый со своих привычных гнездовий, – парила высоко в небе, сначала плавно, словно высматривая новую поживу, а потом неровно, зигзагообразно, будто напоровшись на что-то…

И вдруг камнем сверзлась вниз, разбившись о крышу соседнего дома.

Глава 2

Признание

Наши дни

Свекровь Марья Степановна, колтыхаясь и пронзая палкой половицы пола, вплыла на террасу и скрипучим голосом приказала, чтобы собирали ужин. Галина Шелест отложила книжку, которую она не читала, и выключила маленький телевизор, который она не смотрела, а лишь воспринимала звук.

Смех…

Аплодисменты…

Голос ведущего шоу…

Рекламная пауза, когда все грохочет и мельтешит там…

Там…

А здесь, дома…

– Голубцы с обеда остались, надо доесть, – твердо отчеканила свекровь, – Вставай, не сиди. Я сейчас Филю позову. Филя! Фи-иля!

Голос зычно разнесся по дому, врываясь с террасы на второй этаж сквозь все закрытые двери в мастерскую мужа. Галина встала и пошла на кухню. Вот ведь свекровь, в чем душа держится, хилая, два инсульта, а голос… Контральто, сорок лет службы в хоре Большого театра за плечами, не в солистках, а «у воды», как там говорят про хор и массовку.

А когда девочку хоронили… нашу девочку Машу хоронили, то она, свекровь, ни слезинки здесь, дома… И на кладбище не ездила по причине немощи. И «Скорая» ей тут, дома, не понадобилась. И паралич ее, змею, не расшиб. Неужели никакого горя в ее сердце? Или в таком возрасте уже все атрофируется, склероз?

– Ты должна не сидеть, а делать, делать что-то, делать. – Словно подслушав ее мысли, свекровь Марья Степановна преградила ей дорогу, стуча палкой. – Так и с ума сойти можно – в ящик пялиться целый день. Оля звонила?

– Да, она каждый день сейчас звонит, спрашивает, как мы.

Оля – это старшая дочь. Ей уже тридцать два, она давно замужем – вышла за голландца и уехала, живет в Гааге, муж – водитель-дальнобойщик, лучшей партии там, за бугром, не нашла, это с Суриковским-то училищем, с талантом. Двое детей, талант побоку, домохозяйка, русская жена. И на похороны сестры, младшей Маши, она приехать не сумела. Плакала, правда… горько плакала в трубку, но так и не приехала на похороны.