Газета День Литературы # 129 (2007 5) - Газета День Литературы

Владимир Бондаренко ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Тридцать лет назад поколение "детей 1937 года" или, как я достаточно условно окрестил их, "поколение сорокалетних", "московская школа", "амбивалентная литература", взошло на Олимп русской литературы и не сходило с этого Олимпа добрых тридцать лет.

Конечно, были в этом сильнейшем литературном поколении и ярчайшие таланты – как среди почвенников-традиционалистов, так и среди западников, – которые сумели заявить о себе совсем молодыми, в самом начале шестидесятых годов; прежде всего назову таких разных писателей, как Валентин Распутин и Белла Ахмадулина, Александр Вампилов и Андрей Битов. Но в целом, сила этого поколения и, как ни парадоксально для многих, некая общность его определилась лишь к середине семидесятых годов.

Моя книга "Дети 1937 года" в своё время вызвала большую полемику в самых разных литературных кругах. Одни по простоте душевной прочитали определение буквально, уверяя, что не бывает поколения одного года рождения. Я заранее соглашаюсь с ними, конечно же, на самом деле, поколение детей 1937 года определялось мною, а самое главное – отображенной этим поколением жизнью, новыми героями, – на целый промежуток времени, где-то года с 1935-36 до начала сороковых годов – пять-семь лет. А до этого всё-таки господствовало иное поколение, с иными героями, с иным отношением к жизни, с опорой на события двадцатых-тридцатых годов, с "отблеском костра". В целом это было поколение шестидесятников, уточняющих с разной степенью достоверности, с разным отношением великие переломы начала ХХ века, от октября 1917 до коллективизации. Для них ещё ни революция, ни трагедия русской деревни не были историей – были частью их собственной жизни, их национальным и социальным бытием. Иногда и несколько лет определяют границу между историей и современностью. Василий Белов ещё мог написать "Кануны", хронику великого перелома коллективизации, как часть своего общественного и национального бытия, Валентин Распутин уже писал "Прощание с Матёрой" – совсем иное национальное отношение к жизни, совсем иные характеры и взаимоотношения. То же самое и в исповедальной прозе, в эстрадной поэзии. Комсомольцы раннего Аксёнова периода "Коллег" и даже "звёздных мальчиков" или "Лонжюмо" Вознесенского не могли всерьёз восприниматься ни Николаем Рубцовым, ни Иосифом Бродским, ни скептическими и ироническими героями Андрея Битова, ни амбивалентными героями Владимира Маканина.

А вот герои Владимира Высоцкого, Зилов Александра Вампилова, Лёва Одоевцев из "Пушкинского дома" Андрея Битова, расхристанный и неприкаянный герой маканинского "Андеграунда" и (пусть не покажется это странным людям, реально ничего не читавшим, а знающим писателей только по навязанному имиджу) братья Ланины из северной прозы Владимира Личутина или даже герой прохановской "Надписи", или его же "Вечного города" – явно люди одного поколения и достаточно общих взглядов на жизнь.

Я писал вскоре после выхода дедковской статьи "Когда рассеется лирический туман", повторю и сейчас, хоть она и вышла уже после моих статей о литературе сорокалетних, после статей Гусева и Киреева, Курчаткина и Афанасьева, она принесла явную пользу этому поколению и по сути – была верна. Только отношение к амбивалентным героям прозы, взятым из жизни, подмеченное зоркими наблюдателями, было явно отрицательное и соответствовало партийному подходу к действительности. Критиковалась не жизнь, выявившая именно таких героев, ведущая к кризису самого общества, критиковались писатели, подметившие и зафиксировавшие такую жизнь. Не случайно Игорь Дедков до последних дней работал в журнале "Коммунист", главном идеологическом органе КПСС.

Кстати, прав был и некий Литератор, ведущий колонку в "Литературной газете" (многие утверждают, что эту ставку Литератора какой-то период занимал Сергей Чупринин, ясно, что его дополняли и поправляли партийные власти, но официально эту колонку вёл он), писавший, к примеру, о прозе одного из типичных амбивалентных "сорокалетних" Руслана Киреева: "К сожалению, чёткая и последовательная позиция не всегда различима в романе Р. Киреева "Победитель"… Деформированы реальные жизненные пропорции и перспективы, смещены конкретные моральные акценты, в результате чего нравственный вывод романа приобрёл весьма зыбкие, расплывчатые очертания". По сути, литератор и подтвердил теорию амбивалентности общества, зыбкости и расплывчатости его, но, подобно Дедкову, обвинил в этой зыбкости и расплывчатости идеалов не двойственность самой системы руководства, живущей к тому времени по одним законам, а утверждающей совсем другие, а писателя, подметившего эту деформированность общества.

Такие же обвинения в зыбкости и расплывчатости, в амбивалентности и ироничности, в двойственном отношении к действительности можно предъявить (и предъявляли) практически ко всем ярким писателям из поколения "детей 1937": к автору песен "А на кладбище всё спокойненько" или "Нам нового начальника назначили" Михаилу Ножкину, к Ключарёву и Алимушкину Владимира Маканина, к альтисту Данилову Владимира Орлова, к растерянным и брошенным женщинам Людмилы Петрушевской.

Это поколение первым зафиксировало усталость и кризис и традиционного русского общинного лада в прозе Валентина Распутина и Владимира Личутина, Владимира Крупина и Бориса Екимова, в поэзии Алексея Решетова и Бориса Примерова, Николая Рубцова и Юрия Кузнецова.

Это поколение первым зафиксировало усталость и кризис нового советского лада в прозе Андрея Битова и Владимира Маканина, Венедикта Ерофеева и Владимира Гусева, в поэзии Иосифа Бродского и Тимура Зульфикарова, Владимира Высоцкого и Юнны Мориц. Даже Чебурашка Эдуарда Успенского и тот – дитя все той же кризисной амбивалентности эпохи.

Это поколение искало гармонии природного лада, уходя в спасительное единение со стихией воды и ветра, огня и камня в стихах Олега Чухонцева и Игоря Шкляревского, в мистику души, подобно Анатолию Киму и Юрию Мамлееву.

Это поколение стоически не сдавалось ни времени, ни внешнему насилию, ища свою третью правду, как Леонид Бородин, отстаивая справедливость, как Виктор Пронин, с улыбкой на устах говоря жёсткую правду в лицо имитаторам, как Сергей Есин.

Это поколение выделило и своих отчаянных борцов за сохранение державы, таких, как Александр Проханов и Татьяна Глушкова.

Они все предельно разные (и были-то разные, а перестройка тем более разнесла их по разным углам), и я не собираюсь их подгонять под одну гребёнку, но у них у всех была своя великая эпоха, и это их объединяет помимо их желания.

Когда-то я писал о поколении "детей 1937 года": "Пока… в литературном процессе любой из литературных галактик, и демократической, и патриотической, лидируют дети 1937 года. Сила их таланта такова, что лидируют они без всякой форы, без режима наибольшего благоприятствования со стороны любых властей. Что на правом, что на левом фланге книги Валентина Распутина и Владимира Маканина, Александра Проханова и Людмилы Петрушевской, Андрея Битова и Леонида Бородина, Беллы Ахмадулиной и Игоря Шкляревского, Олега Чухонцева и Бориса Екимова, Эдуарда Успенского и Юрия Коваля, Алексея Решетова и Михаила Ножкина, Венички Ерофеева и Владимира Фирсова, Иосифа Бродского и Николая Рубцова, Юрия Кузнецова и Владимира Высоцкого, Татьяны Глушковой и Юнны Мориц определяют живой литературный процесс… Кого только нет! Предельная насыщенность и, как мне объяснил Игорь Шафаревич, вне математической случайности".

Прошло тридцать лет, моим когда-то "сорокалетним героям" справляют уже семидесятилетние юбилеи.

Литературу же по-прежнему во многом определяет именно это поколение и, с недавних пор, более молодые писатели из уже нынешних сорокалетних.

Но и сейчас, когда я смотрю на книжную полку и вижу "Надпись" Проханова, "Прощание с Матёрой" Распутина, "Андеграунд…" Маканина, "Утиную охоту" Вампилова, "Пушкинский дом" Битова, "Раскол" Личутина, "Третью правду" Бородина, "Лотос" Кима, "Москва–Петушки" Венедикта Ерофеева, вижу сборники стихов с автографами Юрия Кузнецова и Иосифа Бродского, Татьяны Глушковой и Юнны Мориц, Тимура Зульфикарова и Игоря Шкляревского – я отчетливо вижу в них литературную классику конца ХХ века.

Достойное литературное начало ХХ века завершилось достойным его литературным финалом.

Руслан Киреев ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ В РАЮ. Из книги мемуаров

Дедков в своей нашумевшей статье оперирует элегантным понятием "московская школа", но чаще этих писателей называли просто "сорокалетними". Итак, в одном случае – место (проживания), в другом – время (рождения), ну прямо-таки по Трифонову: "Время и место", однако все это – сугубо внешнее сходство. Прозаики были всё-таки очень разными, и спустя пять лет в том же "Литературном обозрении" критик признал, что это наиболее уязвимая сторона его работы.