Бессовестные - Василий Шукшин

Шукшин Василий

Бессовестные

Василий Шукшин

Бессовестные

Старик Глухов в шестьдесят восемь лет овдовел. Схоро-нил старуху, справил поминки... Плакал. Говорил:

-- Как же я теперь буду-то? Один-то?

Говорил -- как всегда говорят овдовевшие старики. Ему правда было горько, очень горько, но все-таки он не думал о том, "как он теперь будет". Горько было, больно, и все. Вперед не глядел.

Но прошло время, год прошел, и старику и впрямь ста-ло невмоготу. Не то что он -- затосковал... А, пожалуй, затосковал. Дико стало одному в большом доме. У него был сын, младший (старших побило на войне), но он жил в городе, сын, наезжал изредка -- картошки взять, капусты соленой, огурцов, медку для ребятишек (старик держал шесть ульев), сальца домашнего. Но наезды эти не радовали старика, раз-дражали. Не жалко было ни сальца, ни меда, ни огурцов... Нет. Жалко и грустно, и обидно, что родной сын -- вроде уж и не сын, а так -- пришей-пристебай. Он давал сыну саль-ца, капусты... Выбирал получше. Молчал, скрепив сердце, не жаловался. Ну, пожалуйся он, скажи: плохо, мол, мне, Ванька, душа чего-то... А чего он, Ванька? Чем поможет? Ну, повздыхают вместе, разопьют бутылочку, и он уедет с чемоданом в свой город-городок, к семье. Такое дело.

И надумал старик жениться. Да. И невесту присмотрел.

Было это 9 мая, в День Победы. Как всегда, в этот день собралось все село на кладбище -- помянуть погибших на войне. Сельсоветский стоял на табуретке со списком, зачи-тывал:

-- Гребцов Николай Митрофанович.

Гуляев Илья Васильевич.

Глухов Василий Емельянович.

Глухов Степан Емельянович.

Глухов Павел Емельянович...

Эти три -- сыны старика Глухова. Всегда у старика, когда зачитывали его сынов, горе жесткими сильными пальцами сдавливало горло, дышать было трудно. Он смотрел в зем-лю, не плакал, но ничего не видел. И долго стоял так. А сельсоветский все читал и читал:

-- Опарин Семен Сергеич.

Попов Иван Сергеич.

Попов Михаил Сергеич.

Попов Василий Иванович...

Тихо плакали на кладбище. Именно -- тихо, в уголки по-лушалков, в ладони, вздыхали осторожно, точно боялись люди, что нарушат и оскорбят тишину, какая нужна в эту минуту. У старика немного отпускало, и он смотрел вокруг. И каждый раз одинаково думал: "Сколько людей загубле-но!"

И тут-то он приметил в толпе старуху Отавину. Она была нездешняя, хоть жила здесь давно, Глухов ее знал. У старухи Отавиной никого не было в этом скорбном списке, но она со всеми вместе тихо плакала и крестилась. Глухов уважал набожных людей. За то уважал, что их -- преследуют, под-смеиваются над ними... За их терпение и неколебимость. За честность. Он присмотрелся к Отавиной... Горбоносая, дю-жая еще старушка, может легко с огородом управиться, ба-ню истопить, квашню замесить и хлеб выпечь. Старик не мог есть "казенный хлеб" -- из магазина. И вдруг подумал ста-рик: "Тоже ведь одна мается... А?"

Пришел домой, выпил за сынов убиенных... И стал вплотную думать: "Продала бы она свою избенку, перешла бы ко мне жить. А деньги за избу пусть на книжку себе поло-жит. И пусть живет, все не так пусто будет в доме. Хоть в ба-ню по-человечески сходить, полежать после баньки безза-ботно... На стол -- есть кому поставить, есть кому позвать: "Садись, Емельян". Жилым духом запахнет в доме! Совсем же другое дело, когда в кути, у печки, кто-нибудь громыха-ет ухватами и пахнет опарой. Или ночью, когда не спится, можно потихоньку поговорить... Можно матернуть бригади-ра колхозного, например. Она, правда, набожная, Отавиха-то, но можно же другие слова найти, не обязательно ма-териться. У самого дело к концу идет, к могиле, -- хватит, наматерился за жизнь. Да нет, если бы она пришла, было бы хорошо. Как ты ни поворачивайся, а хозяйка есть хозяйка". Так думал старик. Даже взволновался.

И вот выбрал он воскресный день, пошел к Ольге Серге-евне Малышевой, тоже уже старушке, но помоложе Отавихи, побашковитей. Эту Ольгу Сергеевну старик Глухов когда-то тайно очень любил. Тогда он был не старик, а мо-лодой парень, и любил красивую, горластую Ольгу. По-мышлял слать к Малышевым сватов, но началась револю-ция. Объявился на селе некий молодец-комиссар, быстро окрутил сознательную Ольгу, куда-то увез. Увезти увез, а сам где-то сгинул. Где-нибудь с головой увяз в кровавой то-гдашней мешанине. А Ольга Сергеевна вернулась домой и с тех нор жила одна. Как-то, тоже по молодости, но уже буду-чи женатым, Емельян Глухов заперся к Ольге Сергеевне в сельсовет (она работала секретарем в сельсовете) и открыл ей свое сердце. Ольга Сергеевна рассердилась, заплакала и сказала, что после своего орла-комиссара она никогда в жизни никого к себе близко не подпустит. Глухов попытался объяснить, что он -- без всяких худых мыслей, а просто ска-зать, что вот -любил ее (он был выпивши). Любил. Что тут такого? Ольга Сергеевна пуще того обиделась и опять стала говорить, что все мужики не стоят мизинца ее незабвенно-го комиссара. И так она всех напугала этим своим комисса-ром, что к ней и другие боялись подступиться. Но прошло много-много лет, все забылось, все ушло, давно шумела другая жизнь, кричала на земле другая -- не ихняя -- лю-бовь... И старик Глухов и пенсионерка Ольга Сергеевна странным образом подружились. Старик помогал одинокой по хозяйству: снег зимой придет разгребет, дровишек нако-лет, метлу на черенок насадит, крышу на избе залатает... По-сидят, побеседуют. Малышева поставит четвертинку на стол... Глухов все побаивался ее и неумеренно хвалил Совет-скую власть.

-- Ведь вот какая... аккуратная власть! Раньше как: дожил старик до глубокой старости -- никому не нужен. А теперь -- пенсия. За што мне, спрашивается, каждый месяц по два-дцать рублей отваливают? Мне родной сын -пятерку прие-дет сунет, и то ладно, а то и забудет. А власть -- легулярно -получи. Вот они, комиссары-то, тогда... они понимали. Они жизни свои клали -- за светлое будущее. Я советую, Ольга Сергеевна, стать и почтить ихную память.

Ольга Сергеевна недовольно говорила на это:

-- Сиди. Чего теперь?.. Нечего теперь, -- она теперь ред-ко вспоминала комиссара, а больше рассказывала, как на нее "накатывает" ночами.

-- Вот накатит-накатит -- все, думаю, смертынька моя пришла...

-- А куда накатыват-то? На грудь?

-- А -- на всю. Всю вот так вот ка-ак обдаст, ну думаю, все. А после рассла-абит всю -- ни рукой, ни ногой не ше-вельнуть. И вроде я плыву-у куда-то, плыву-у, плыву-у.

-- Да, -- сочувствовал Глухов. -- Дело такое -- так и уплывешь когда-нибудь. И не приплывешь.

После того как старик Глухов схоронил жену, он еще ча-ще наведывался к Малышевой. Чего-нибудь делал по хо-зяйству, а больше они любили сидеть на веранде -- пили чай с медом. Старик приносил в туеске мед. Беседовали.

-- Тоскуешь? -- интересовалась Малышева.

Глухов не знал, как отвечать -- боялся сказать не так, а тогда Малышиха пристыдит его. Она часто -- не то что сты-дила его, а давала понять, что ему хоть и семьдесят скоро, а стоит больше ее слушать, а самому побольше молчать.

-- Тоскуешь?

-- Так... -- неопределенно говорил Глухов. -- Жалко, конечно. Все же мы с ей... -- пятьдесят лет прожили.

-- Прожить можно и сто лет... А смысл-то был? Слоны по двести лет живут, а какой смысл?

Глухов обижался:

-- У меня три сына на войне погибли! А ты мне такие слова...

-- Я ничего не говорю, -- спускала Малышиха. -- Они погибли за Родину.

-- Тоскую, конечно, -- уже смелее говорил Глухов. -- Сколько она пережила со мной!.. Терпела. Я смолоду дура-коватый был, буйный... Все терпела, сердешная. Жалко.

-- Сознание, сознание... -- вздыхала Малышева. -- Те-сать вас еще и тесать! Еще двести лет тесать -- тогда только на людей будете похожи. Вот прожил ты с ей пятьдесят лет... Ну и что? И сказать ничего не можешь. У меня в огороде бурьян растет... тоже растет. А рядом -- клубника виктория. Есть разница?

-- Ты чего сердишься-то? -- не понимал Глухов.

-- Есть разница, я спрашиваю?

-- Сравнила... телятину с козлятиной.

-- И буду сравнивать! Потому что один человек живет -- горит, а другой -- тлеет. У одного -- каждая порочка содер-жанием пропитана, а другие... делают только свое дело, и все. Жеребцы.

-- Не всем же комиссарами быть! -- сердито возражал Глухов, обиженный за "жеребца".

-- Пятьдесят лет прожил, -- передразнила Малышева. -- А из них -неделя наберется содержательная?

-- Ну, содержания-то, слава богу, хватало, чего доброго. С избытком.

-- Оно и видно! -- Малышева собирала губы в куриную гузку. -- Жеребцы.

Глухов чувствовал, что чем-то он ее злит, но никак не мог понять чем.

И все же он продолжал ходить к Малышевой. Иногда -- так вот -поругивались, иногда ничего, мирно расходились. И вечер, глядишь, проходил незаметно.

В это воскресенье Глухов пришел к Малышевой без ниче-го -- без топора, без ножовки. Пришел поговорить. По-советоваться. Пришел просить помощи.

-- Я, Сергеевна, за советом. Помоги.

-- Что такое случилось? -- навострилась Малышева. Она любила давать советы.

-- Ты старуху Отавину знаешь?