Башмаки с каемочкой - Ник Ремени

Ник Ремени

Башмаки с каемочкой

Роман

Вместо предисловия

Ник Ремени: «От города-сказки практически ничего не осталось…»

Автор написал книгу о другом Путивле – городе, которого уже нет.

Ник Ремени уроженец Путивльского района и его роман – о большой любви к родному городу. А еще его книга о бережном отношении к настоящему и прошлому, о терпимости друг к другу.

– Это «праздник, который всегда со мной…» – сказал Хемингуэй о Париже. – Я не Хемингуэй, а Путивль не Париж, но для меня он самый дорогой, родной, желанный, который будет всегда со мной. Здесь прошли детство и юность, – рассказывает автор. – Книга «Башмачки с каемочкой» – это книга о Путивле. Я не мог обойти стороной Молчанский монастырь, славящийся своей красотой, речную флотилию на Сейме, которую во времена перестройки просто растащили по частям на металлолом, памятник Ярославне и многое другое.

Уже в далекие времена в Путивле было 24 церкви и 4 монастыря. Об этом пишет историк-путешественник Павел Алеппский. Путивль был городом-сказкой, музеем. И в наше время им бы любовались, если бы его архитектурные памятники не уничтожили.

– Основные разрушения принесла война?

– Во время войны не было уничтожено ни одного храма. Их разрушали свои, начиная с 20-30- годов прошлого века. После войны оставалось 12 церквей. В разном состоянии, но их можно было бы отреставрировать. Но в 50-60-е годы архитектуре нанесли непоправимый урон. К сожалению, от города-сказки практически ничего не осталось. Теперь можно только поплакать вместе с Ярославной над прошлым, да и будущим. Села покидаются молодежью в поисках финансового счастья. Целые селения исчезают с лица земли. А что же достанется будущему поколению?!

О чем еще Ваша книга?

– Мне хотелось отразить быт: как люди одевались, как жили, чем они занимались. Показать ушедшее время 60-х. Вы, нынешнее поколение, не знаете той послевоенной жизни. Литература и кинофильмы тех лет не отражали действительности, а жить было нелегко. И, конечно же, о большой любви.

– Почему так называется роман?

– Башмачки – это устаревшее слово, оно является символом старины, уходящей красоты людей, церквей, далекого прошлого, которого уже нет. Как нет многих зданий, названий улиц, памятников, храмов и сел.

В последнее время люди стали возвращаться к истокам. После стольких лет деградации многие хотят знать свое историческое прошлое. Причем интересно это не только старшему или среднему поколению, но и молодежь все больше им интересуется.

Светлана Голиус

Еженедельник «Данкор-экспресс»

Сумы

Башмаки с каемочкой

Весь мир насилья мы разрушим до основанья…

Часть первая

1

Наш голосистый петух еще не кричал, когда меня разбудила бабушка. Проснулся, но не поднялся с постели, кутался в одеяло. Спим с братом на деревянной лавке за печкой (у нас называют грубкой). Моим бокам жестко от досок. И только пуховый матрац немного спасает положение.

– Ваню, вставай, – слышу тихий, настойчивый голос.

Открываю глаза. В небольшие окна топтанки с низкими потолками струится серый свет. Еле различаю склонившееся надо мною изрезанное морщинами лицо бабушки. Из-под простого ситцевого платка виднеются русые волосы. Они покрыты изморозью седин. Бабушка держит натруженную руку на моем плече и с сожалением глядит на меня грустными серыми глазами.

Видно, жалко моих недосмотренных снов, самых сладких, утренних. Когда начинают кукарекать петухи и громко кокотать только снесшие яйца куры, лаять собаки, мычать коровы. Все в селе приходит в движение.

За окнами август. Для подготовки к школе прошли все сроки. И семья наскребла, наконец, деньги на учебники и тетради. А, самое главное, – на ботинки.

– Вставай, Ванюша, базар начинается рано.

Как бы в подтверждение ее слов по улице прогудела машина. То поехали в город с товаром продавцы нашего магазина.

Брат продолжает посапывать в постели. Ему снятся сладкие сны! Пусть спит. Его уже собрали к школе. А мне не в чем ходить.

Вскакиваю с лавки. Одеваюсь и завтракаю. Бабушка едва успевает за мной. Кормит меня. Затем ставит на деревянный диван две искусно сплетенные из лозы корзины с загнутыми в виде подков ручками. Достает из печи ухватом несколько кувшинов парного молока и переливает его в трехлитровые банки. Закрывает их пластмассовыми крышками.

В комнату заходит мама. В синей кофте, сером сарафане, с фартуком впереди.

Следом за ней заскакивает высокого роста, с волосами ершиком, с вечно обеспокоенным, вытянутым лицом отец.

– Тышко вже прыихав, потарапливайтесь, – говорит.

Родители осматривают банки, прокладывают между ними бумагу, чтобы не разбились.

Мама дает бабушке деньги, специально отложенные, чтобы «скупиться» к школе.

– Хватит ли на обувь, книги, тетради, ручки? – сомневается и вопросительно смотрит в сторону мужа.

Тот вертит головой, недовольный, когда от него чего-то требуют, приглаживает непокорные рыжие волосы. Думает, что делать. С деньгами напряженка, но и тянуть больше некуда. Занятия на носу.

Наконец, с юношеской проворностью лезет на печь, не снимая бурки с калошами. Эту обувь носит по дому зимою и летом. Достает в потаенном месте несколько хрустящих бумажек. Тщательно считает их. Снова пересчитывает, щурясь близоруко серыми глазами. Отдает бабушке.

– Из денег на топливо взял. Постарайтесь не тратить, – обращается к ней.

Бабушка колеблется, не хочет, чтобы трогали деньги на топливо. Зима не за горами. А торфа не завезли. Затем все-таки прячет бумажки за пазуху.

Отец берет корзины, первым выходит во двор. По мягкой привядшей травке идет к забору на улицу. Маленькая, но подвижная, мама опережает его, открывает калитку.

Возле соседней усадьбы стоит телега. Невысокого роста, с румяными щеками, с лысиной на голове, в черных брюках и рубахе в полоску у воза хлопочет дядько Тышко.

– Вовремя, – улыбается толстыми губами и обращается к отцу. – Помоги, Никита!

Отец осторожно ставит корзины. Вдвоем поднимают воз, Тышко вытягивает деревянное с металлическим ободом колесо на край оси. Запускает квач в полное солидола ведро, и щедро наносит смазку на ось. Смазав повозку, мужчины стелют на жесткие доски свежескошенную траву. Разравнивают, покрывают старым одеялом. Затем ставят корзины, ящик с курами, кладут несколько мешков с яблоками и грушами.

Выходит тетя Маша. В простом, но ярком платке, в просторной кофте в полоску, в темном сарафане. Длинная русая коса стелется по ее спине. Одного роста с мужем, но тоньше и стройнее.

За ней появляется моя сверстница Надя. Тихое, нежное создание. Одетая в легкое ситцевое платье с мелкими цветочками. Видимо, тоже только проснулась. На ее припухшем личике еще блуждают сны, открытая голова с русыми волосами в кудряшках лениво поворачивается в мою сторону и кивает.

Тышко берет вожжи и кнут. Делает все неторопливо, с расстановкой. Много лет председательствует в сельском совете, но сам из местных крестьян и не брезгует простым трудом. Куда от него денешься, если живешь в селе.

Ждет, пока сядем. Первой легко заскакивает на воз Маша. Мама помогает залезть на мягкое покрывало бабушке. Та садится рядом с соседкой.

Надя занимает место рядом с отцом. За ней – я.

Родители еще раз дотошно проверяют поклажу: чтобы не разлилось молоко, не выскочили куры, не помялись яблоки.

С темно-русыми волосами, загорелая, с уложенной на затылке косой, мама делает все быстро и уверенно, отец тоже задних не пасет, помогает ей.

Лишь после того, когда все проверено, Тышко стегает лошадь и кричит:

– Н-но, пошла!

Она прямо с места, почувствовав, что находится в твердых мужских руках, стремительно трогается. Воз катится легко, колеса вращаются бесшумно, разбрасывая в разные стороны песок. Проезжаем село. Справа и слева от нас мелькают разноцветные дома, в основном белого цвета, огороженные высокими заборами дворы. Их сменяют огороды и колхозное поле, свиноферма. Гляжу на темные кирпичные сараи, на ветряк, который лениво вращается от еще не проснувшегося ветерка, на водонапорную башню, окутанную туманом.

Дорога поворачивает в лес. С левой стороны растут молодые сосны и ели, с правой – дубы, липы, березы, густой кустарник. Разрываясь разными голосами, которые сливаются в одну мелодию, поют птицы. Их слаженный хор не нарушают никакие посторонние звуки. Пение отдается эхом, звенит, переливается.

С наслаждением вдыхаю запахи, преимущественно хвои и дуба, смотрю на зеленое царство. Вот появляется поляна, укрытая аиром. На фоне дубов кажется ясной, таким себе светлым зеленым кругом, с многочисленными вкраплениями полевых цветов. Посредине едва просматривается синь лесного озера.

Несколько лет назад напали здесь на карасей. Озеро почти высохло, ловили их руками. Такое повторяется каждый год. Пару недель назад тоже косили отаву. Ловили карасей, чем придется. Едва дотащили домой…