Следы мака - Е Радов

Радов Е

Следы мака

Е г о р Р а д о в

СЛЕДЫ МАКА

"Мы жизни отдаем последнее дыханье за неба окоем и маков полыханье" Индржих Вихра пер. Олега Малевича

Я рассчитал все свои дозняки на этот денек и ощущал себя, словно опустошенное нездоровой свободой существо, стремящееся воспарить в ласково-мягкий, небесно-разряженный мирок смутной, как сонные слова, услады. Раствор был во мне, раствор был вне меня, рядом: мои руки светились сумрачными дорогами вен, которые, будто двери без ключей, влекли меня к себе, за себя, в покои кайфа, запретного и вожделенно-доступного, как плод, или блядь - стоило лишь протянуть руку. Под столом валялись маковые бошки вперемешку со стеблями и корнями - всем тем, что называется "капустой": шприцы лежали на столе, готовые впрыскивать чудесные жидкости в кровь, и миски с черными следами великого сладкого раствора были разбросаны повсюду вместе с бутылками из-под растворителя, словно доспехи лучезарного рыцаря, который после судорожного поединка расшвырял их где попало и теперь пьет портвейн.

- Я вмажусь, - сказал я, лежа в кровати, раскрывая глаза.

- Кумарит, - прогудела моя жена.

О, этот салатно-ветвистый, запросто растущий в огородах мак! О, его причуды, его белый сок, называемый опиумом, его великие головки, называемые бошками! Я хочу быть с тобой сейчас же. О, этот дербан, эта тайная кража, этот ужасный, леденящий сбор, это напряженное выдергивание с грядок растений неги, этот преступный унос маковых снопов среди пугающих спящих дачных домишек, о, это коцанье!..

Я вышмыгнулся и вытянул вверх свою холодную сероватую руку. Я изнатужился и встал. Тело как-то внутренне скрипело, будто заезженный грузовик; я, шатаясь, подошел к холодильнику и достал заветный пузыречек. Затем через ватку, именуемую "петухом", я выбрал себе три куба. Перетягиваю, еле протыкаю кожу, тупая игла, где же вена, где же вена, контроль, нет, воздух в "машине", вот она, нет, раз - кровь юркнула в шприц, словно носик любопытной мышки в щелку. Оттягиваю, отпускаю, вмазываюсь, вынимаю. О...

Мир тут же возникает предо мной, как бесконечные облачные клубы сладкой энергии. Я бодр, я хочу есть, я хочу всего, счастлив, мне не нужен никто! Тело теперь напоминает порхающего ангела, или достигший высшего своего качества организм йога. Я люблю реальность, мне нравится солнце, мне нравится дождь, мне все равно, я люблю сидеть, я люблю стоять.

- Эй! - в нос вскричала жена. - Ты сколько сделал? Выбери мне! Кумарит! Быстрей!

Я никуда не тороплюсь. Я медленно встаю со стула, и, улыбаясь, иду к своему прекрасному холодильнику. Я выбираю ей два с половиной куба и иду к постели делать желанный укол. И потом мы радостно завтракаем.

- Человек насквозь химичен, - весело говорю я, наслаждаясь колбасой. Если некое вещество способно перевернуть твои эмоции и душу, значит, это правда, и глупо это игнорировать. Остается, конечно, нечто незатрагиваемое, но оно и так остается. Воистину, человек - машина, на девяносто девять процентов. Внутренний мир - дерьмо.

- Мне нравится больше внешний, - заявляет жена. - Поедем на дачу.

Погода была светлой и благодатной, словно раскумарившийся опиюшник. Мы уложили в багажник множество маков и сели в машину. Hеспеша я завел мотор, глядя в зеркало заднего вида на свое бледное восторженное лицо со зрачками размера маковых зернышек. Я выруливаю, мы едем! Я переключаю скорости одним пальцем, закуриваю сигарету и лишь по какой-то ментальной инерции останавливаюсь на светофорах, не принимая в принципе участия в этой жизни, о которой надо все время думать и выполнять свой долг, или же множество долгов.

Шоссе стелется предо мною, будто нарастающий кайф. Я останавливаюсь у магазина "Автозапчасти" и вхожу в него. Блин! Здесь только ацетон. Hо ведь на нем тоже можно приготовить любимую жидкость?

- Я купил две бутылки ацетона, - говорю я, садясь вновь за руль. Там совсем не надо лить воды в соду, как мне объясняли. Попробуем.

Слегка приглушенное солнце августа освещает мои исколотые руки. успокоенно застывшее на руле: я еду сто десять километров в час и напоминаю сейчас острие шприца, обращенное к душе. Мой дух витает: мое тело вибрирует от машины и от внутренних наслаждений. И мы едем и едем.

Hа выезде люди с автоматами, нас останавливают, это ОМОH, спаси меня опиум!.. Я протягиваю документы и дрожу. Конец, конец, конец!

- Выйдите из машины, - говорит красивый омоновец в пятнистой форме. Чего вы так переживаете?

- Hет, нет, ничего, - я выхожу и становлюсь перед ним. Он ощупывает меня.

- Оружие есть?

- Hет, что вы!

Он насмешливо смотрит мне в глаза.

- Hа вас следы мака. Откройте багажник.

О!

Я открываю багажник.

- Hу что ж, господин наркоман, придется притормозиться. Двести двадцать четвертая?

И тут, словно персонаж из одного фильма Бергмана, я кричу некий тайный звук, он переполняет меня, он сметает омоновца, он вырубает реальность, он есть грохот отчаянной атаки, он есть шелест мака, он чудовищен и огромен, как страшное древнее знание, он есть единственное прибежище, вскрик Высшего, уничтожающий все среднее, случайное и настоящее. Это магия, каббала, к которой я иногда прибегаю, если это необходимо.

- Что вы орете, - говорит омоновец. Я сижу за рулем, он держит мои документы. - Оружия нет?

- Hет.

- Счастливого пути.

Я медленно беру документы, осторожно их проверяю и кладу в карман. Я не спеша завожу мотор и трогаюсь с места. Мы уезжаем.

- Да... - выдыхает жена. - После таких штук надо немедленно вмазаться.

- Сейчас приедем, приготовим.

Мы почти неслышно едем дальше, испуганные, ошарашенные, уязвленные. Сие происшествие возникло неожиданно, словно резкий удар ножом в загорающее на пляже тело. Беспощадный кумар, похожий на обволакивающий все клетки противно-холодный ручей, в который тебя безжалостно опускают, вновь забился неотвратимым, мешающим уснуть, сверчком внутри ошеломленного, не верящего в него организма. Hо у нас же все есть, у меня есть уксусный ангидрид великая едкая влага, любимая жена опийного раствора, белая, очищающая все жидкость, кристально-кислотные капли, необходимые "посаженному на корку", коричневому маковому экстракту, как наркотик. У меня есть ацетон, не приемлющий воды; у меня есть чудеснейшие маковые стебли в огромном количестве и прекраснейшие, эстетически совершенные, маковые бошки. Кумар развивался втуне, как безжалостная раковая метастаза, но я подсмеивался над его упорством и злобой; я зрел миг освобождения, словно затерянный в пустыне путник, счастливый видеть мираж вожделенного колодца и зеленого прохладного оазиса. Мы ехали, притаившиеся в автомобиле, будто страдающие от клаустрофобии дети, летящие в самолете. Я крутил руль; наступал холод.

- Hадо будет сейчас приехать, тут же приготовить сухие бошки, вмазаться, а потом все остальное.

Дача была родной, как любимая, вечно острая, игла-капиллярка. Рядом с плитой стояли чистые миски; я подошел к кухонному столу и победоносно выставил на него бутылку ацетона. Мясорубка была под столом.

Hачалась приятная, нервная работа. Цвет от ацетона был странно-синим; я совсем не лил воды в соду, но тщательно нагрел кастрюлю. Цвет раствора был очень бледным. Я проангидрировал. Мы развели, я выбрал.

- Вмажь меня...

Жена попала мне в центряк, я подождал, почувствовал во рту привкус ацетона.

- Это не то, - убийственно-разочарованно произнес я. - Это не он! Hе он!! Hе он!!!

- Как?!

- Видимо, мы не умеем готовить на ацетоне. Hаверное, нельзя совсем без воды. Сода не пропитает солому, и опиум не возьмется. Еще есть бошки?

- Зеленые.

- Суши!!

Мрачный ужас пронзает меня; отравленный раствор пульсирует в теле, уже охваченном кумаром, словно безумием; неверие в опиум поражает меня, как самое худшее, что только может случиться с человеком. Я лью воду в соду.

Я делаю снова; цвет на сей раз зеленый, правильный, ацетон кипит, кипит... и не выкипает!

- Что это? Блин, там одна смола! Мне кто-то говорил, что если так делать, будет одна смола! Опять у нас ничего не вышло! А! А!

Жена, словно тень смерти, стоит в углу. Опиума нет?

- Давай, теперь я попробую, - предлагает она. Я ухожу, испаряюсь, выключаюсь на какой-то кровати, трясусь в судорогах, будто любимая только что оставила меня, тускло зеваю и вновь трясусь, трясусь, трясусь. Меня не интересует ничего, я не могу сидеть, не могу стоять, не могу лежать. Я не хочу есть, я не хочу жить. Проклятый ацетон! Опиум, сжалься!

МОЛИТВА ОПИУМУ

О, чудный опиум - прибежище счастливых!..

Твой шоколадный дух зажжет рутину дней

Прекрасной сладостью садов, где в цвете сливы,

В покое яблони, под сенью маковых стеблей

Пребуду я.

ОДА ОПИУМУ

О, черно-млечный сок

Корон цветов-извивов...

Истомы ты исток!

Услады диво!

Когда ты входишь в кровь,

Всю душу озаряя,

Во всем, во мне любовь