Жертва - Исаак Зингер

Зингер Исаак Башевис

Жертва

Диковинные порой встречаются люди в этом мире, а помыслы у них еще диковинней, чем они сами.

В доме номер десять по Крохмальной улице в Варшаве жила пожилая супружеская пара — их дверь выходила в тот же коридор, что и наша. Люди они были простые. Он был не то ремесленник, не то торговец-разносчик, дети их давным-давно жили своими семьями. Соседи говорили, что, несмотря на преклонные годы, муж и жена все еще влюблены друг в друга. Каждую субботу после чолнта они гуляли по улицам, держась за руки. В мясной, в бакалейной лавке, покупая продукты, она всякий раз сводила разговор на него: "Он у меня любит фасоль… Он не прочь съесть хороший кусочек говядины… Ему нравится телятина…" Бывают женщины, которые, кроме как про мужа, ни про что другое говорить не способны. От него тоже только и слышно было: "Моя жена… Моя жена…"

Моя мать, происходившая из семьи потомственных раввинов, такого поведения не одобряла. Считала его вульгарным. С другой стороны, любовь — особенно между людьми в возрасте — нельзя просто так взять и сбросить со счета.

Вдруг пронесся ошеломляющий слух: старики разводятся!

Крохмальная улица загудела. Что это значит? Как такое возможно? Молодые женщины стискивали руки: "Мама, держи меня! Мне сейчас плохо будет!" Женщины постарше заявляли: "Близится конец света". Желчные проклинали весь мужской пол: "Убедились теперь, что они хуже диких зверей?" Вскоре улицу потрясло новое известие: развестись они хотят для того, чтобы старый греховодник смог жениться на молодой. Каких только напастей не сулили старику соседи: чтоб у него брюхо лопнуло, чтоб сердце кровью захлебнулось, чтоб кишки сгнили, чтоб ему руки-ноги переломало — в общем, Господень гнев на мерзавца! Женщины не жалели бранных слов и предсказывали, что старый козел не доживет до новой свадьбы — черный гроб его ждет, а не свадебный балдахин.

У нас дома тем временем выявилась правда — подлинная правда.

Старуха пришла к моей матери сама и повела такой разговор, что бледное мамино лицо от изумления залилось краской. Мама всячески старалась отогнать меня подальше, чтобы я не слушал, но я так горел любопытством, что почти ничего не упустил. Женщина клялась маме, что любит мужа больше всего на свете.

— Поймите меня, — изливала она душу. — Я ради одного его мизинца готова жизнь отдать. Я, горе мне горькое, старая женщина, разбитый кувшин — а он, он еще мужчина. Ему нужна жена. Я для него только обуза. Пока дети жили с нами, мы боялись соседских толков. Но теперь какая мне от них беда? Мне муж больше не нужен, но он — долгих ему лет жизни, — он до сих пор как молодой. Он и ребенка может зачать. И теперь нашлась девушка, которая согласна за него выйти. Ей уже за тридцать; пусть и для нее наконец заиграет свадебная музыка. К тому же она сирота и работает домашней прислугой; значит, сумеет о нем позаботиться. С ней он опять возрадуется жизни. Что до меня — тут беспокоиться нечего. Он будет давать мне на пропитание, да я еще и приторговывать могу. Много ли мне нужно, в мои-то годы? Главное — чтобы ему было хорошо. И он мне обещал, что, когда придет нам с ним пора — жить ему еще сто двадцать лет, — я буду лежать на кладбище с ним рядом. На том свете я опять стану ему женой. В раю я буду его скамеечкой для ног. Видите, все у нас решено.

Женщина пришла просто-напросто для того, чтобы попросить моего отца-раввина развести их, а потом исполнить свадебный обряд.

Мама попыталась ее отговорить. Как и другие женщины, она видела в этой истории вызов всему женскому полу. Если все старики примутся разводиться с женами и жениться на молоденьких, представляете, что произойдет с миром? Мама сказала, что в этом их намерении ясно видны происки сатаны, что такая любовь нечиста. Она даже процитировала один из трактатов о нравственности. Но и наша простая соседка, оказалось, может процитировать Писание. Она напомнила маме, что Рахиль и Лия дали Иакову в наложницы своих служанок Валлу и Зелфу.

Хоть я был еще мальчик, мне отнюдь не было безразлично, чем все кончится. Я хотел, чтобы старикам удалась их затея. Во-первых, я любил присутствовать на разводах. Во-вторых, на свадьбе мне всегда доставался кусок бисквитного пирога и глоток вина или вишневки. В-третьих, когда у отца случался заработок, мне давали несколько грошей на сладости. И наконец, я же был мужчина…

Когда мама увидела, что ей эту женщину не переубедить, она послала ее к отцу, который тут же начал разъяснять ей закон. Он предупредил ее, что после развода бывший муж станет для нее совершенно чужим человеком. Ей нельзя будет жить с ним под одной крышей. Ей запрещено будет с ним разговаривать. Отдает она себе в этом отчет или она вообразила, что может оставаться с ним, как прежде? Женщина ответила, что закон она знает, но думает о нем, а не о себе. Ради него она согласна принести любую жертву, даже жизнь отдать. Отец сказал, что подумает и даст ответ. Пусть она придет на следующий день.

Когда женщина покинула отцовский кабинет, туда вошла мама и стала доказывать, что зазорно зарабатывать деньги таким способом. Старик, говорила она, — похотливый козел, бабник и подлец. Она сказала, что, если отец согласится на развод и свадьбу, он восстановит против себя всю общину. Отец отправился в хасидскую молельню обсудить вопрос с понимающими людьми. Там тоже вышел жаркий спор, но окончательный вывод был таким: поскольку обе стороны на развод согласны, препятствовать никто не вправе. Один ученый раввин даже процитировал стих из Екклесиаста: "Утром сей семя твое, и вечером не давай отдыха руке твоей…" Согласно Гемаре, это означает, что даже в пожилом возрасте человек обязан "плодиться и размножаться".

На следующее утро старая женщина пришла опять, на этот раз с мужем, и отец учинил им настоящий допрос. Меня он из кабинета выставил. Отец говорил хриплым голосом — то медленно, то быстрее, то ласково, то сердито. Я стоял за дверью, но мало что мог услышать. Я все время боялся, что вот сейчас отец разразится криком: "Негодяи, неужто вы решили, что Он бросил Свой мир, отдав его во власть хаоса?" — и выгонит их вон, как всегда поступал с нарушителями закона. Но прошел час, а посетители все еще были в кабинете. Старик говорил медленно и сокрушенно. Женщина упрашивала. Ее голос становился все вкрадчивее. Я чувствовал, что отец поддается ее доводам. Она шептала ему о самом сокровенном, о чем мужчина почти никогда не слышит из уст женщины, о чем лишь изредка говорится в тяжелых томах Респонсы. Когда муж и жена наконец вышли, они выглядели счастливыми. Старик вытирал платком потное лицо. Глаза женщины сияли, как вечером после Иом-Киппура, когда ты чувствуешь, что твои молитвы о хорошем годе услышаны Господом…

В прошедшие с того дня до свадьбы недели Крохмальная улица только дивилась и изумлялась. Община раскололась надвое. Событие обсуждали повсюду: у мясника и у бакалейщика, у рыбных садков на крытом рынке Янаса и во фруктовых лавках позади базарных рядов; в синагогах для необразованных и в хасидских молельнях, где собирались последователи того или иного раввина, чтобы порассказать о деяниях их цадика-чудотворца и развенчать притязания соперников.

Но сильней всех были взбудоражены женщины. Старуха жена, казалось, потеряла всякий стыд. Она превозносила невесту своего мужа до небес, покупала «молодым» подарки, занималась приготовлениями к свадьбе, словно преемница приходилась ей дочерью. Из женщин одни возмущались, другие жалели ее. "Сохрани нас, Господи, — вот ведь как в старости люди разум теряют!" Все сходились на том, что жена рехнулась и поэтому старый сластолюбец муж решил от нее избавиться. Все смеялись, все возмущались, все недоумевали. Все задавали один и тот же вопрос: "Как такое может быть?" И ответ был тоже один: "Ну ведь вот же…"

Если бы в округе нашлись юные хулиганы, они могли бы как-нибудь обидеть стариков или невесту, но все наши соседи были люди тихие. Сам разводящийся был добродушный человек с седой бородой и кроткими глазами глубокого старика. Он по-прежнему регулярно ходил в синагогу. Дрожащими пальцами застегивал на левой руке кожаные ремешки филактерии. Молодежь смеялась над ним, но он ни разу не рассердился. Он подносил к глазам углы молитвенного покрывала с ритуальными кисточками. Целовал филактерии — сперва ту, что накладывают на лоб, затем ту, что прикрепляют к руке. Еврей остается евреем, какие бы необычайные события с ним ни происходили. Правда заключалась в том, что он не предлагал жене разводиться. Это, как он признался моему отцу, целиком была ее идея. Она просто-напросто заставила его подчиниться. Девушка была бедная сирота. Старая женщина ходила счастливая, всем улыбалась, была полна надежд. Ее глаза горели сумасшедшей радостью.

Среди приготовлений к разводу и свадьбе супруги еще и купили себе участок на кладбище. Они пригласили знакомых прямо туда, на место вечного упокоения, и угощали их там пирожными и вишневкой. Все завязалось в один узел: жизнь, смерть, вожделение, безграничная верность, любовь. Старая женщина объявила, что сама будет ухаживать за ребенком, когда новая жена родит, — ведь молодой матери придется работать, чтобы сводить концы с концами. Узнав про такие речи, женщины шипели: "Помоги, Господи! Храни нас небо! Пусть на них все их дурные сны обратятся!" Иные без обиняков заявляли, что это все происки нечистой силы, самого сатаны. Но было тут и кое-что другое. Хотя все были решительно против бракосочетания, людям почему-то хотелось, чтобы оно состоялось как можно скорее. Улицу трясло как в лихорадке. Драма, которая разыгрывалась в жизни, была куда интереснее, чем все, что можно прочесть в газете или увидеть в театре.