Тени войны - Алексей Оверчук

Алексей Оверчук

ТЕНИ ВОЙНЫ

В те дни, когда я писал эту книгу, трагически погиб мой самый лучший друг, военный корреспондент Александр Котыга. Эту книгу я посвящаю ему.

Мне так жаль, Сашка…

Но мы еще обязательно встретимся.

1

Теплым вечером, когда изнуряющее жаркое солнце скрывается за горами, хорошо сидеть на природе в палатке и пить водку с газировкой. Ароматы диких садов приятно щекочут ноздри. Вдали высокомерные горы со снежными шапками набекрень. Они похожи… на расстрельную команду.

Неспешны в вечернем сумраке звуки природы, и даже эхо автоматной стрельбы в нагорных лесах перекатывается с некоторой ленцой.

Люди отдыхают.

Романтику вечера портит только одно обстоятельство: мне в голову уперт ствол пистолета системы Макарова. Офицер-десантник говорит:

— Молись, епона мать, по-своему, по-бусурмански. Мы тебя, шпиона, сейчас кончать будем.

— Я не шпион.

Молиться не собираюсь, потому как ни одной молитве не обучен. Зря, наверное. Но и времени, чтобы выучить хоть одну молитву, у меня все равно уже нет. Такая вот несправедливость жизни. Только хочешь чего-нибудь выучить — а уже поздно.

О чем я думаю? О чепухе. О том, что начальная скорость пули около 900 метров в секунду. Скорость звука 330 метров в секунду. Сначала я дернусь и свалюсь с простреленной головой и только потом услышу звук выстрела. Странно, да? Сначала пуля, потом — звук. Впрочем, неизвестно, смогу ли я что-либо услышать на ТОМ свете.

— Ну?! Чего молчишь?

— А что говорить?

— Ты шпион?!

— Нет.

Сухой щелчок.

Я даже не вздрагиваю.

Вокруг возмущенно орут офицеры:

— Какого хера! Ты его мозгами сейчас всю палатку забрызгаешь!

Я понимаю, что эта скотина все-таки нажала на спусковой крючок.

— Бля! — восклицает в сердцах мой расстрельщик. — Когда надо, ни хера не работает!

Он раздраженно передергивает затвор и спрашивает меня:

— Вот как, бля, с таким оружием воевать? А? Тебя даже шлепнуть по-человечески не можем.

Сочувствую тебе, товарищ офицер. Но что делать? Сказывается развал СССР, оборонной промышленности, армии. Нигде нет порядка и должного качества. А молодая демократическая Россия только-только становится на ноги… Озвучивать это все я, разумеется, не стал.

— Ладно, — говорит кто-то из десантников, — раз уж такое дело, предлагаю выпить. Потом решим, что с ним делать.

Одобрительные кивки. Бульканье в железные кружки.

— Шпиону тоже налейте. Небось на трезвую голову помирать-то неохота.

Мне наливают. Выпиваю — как воду. Бешено колотится мысль: что дальше? Бежать некуда. Ночь на дворе. И куда убежишь с позиций? К боевикам в лес? Так они тебя и ждали! Пристрелят, как только увидят. Орать и звать на помощь? Только насмешишь всех. Ситуация дурацкая.

Смертельно дурацкая ситуация. Выход из нее не проглядывается. Значит, кранты?

— Чего не закусываешь? Давай ешь! — К моему лицу тянется офигенных размеров нож с наколотым куском мяса.

Я откусываю. Нож передается по кругу, и все тоже рвут мясо зубами.

Нет, я и раньше подозревал, что люди — существа хрупкие и вечно не живут. Более того, люди настолько беспомощны, что не могут даже приблизительно сказать, когда и как помрут. Этим активно пользуются страховые компании. Но в том-то и дело, что я даже не застрахован. Приходил как-то к нам в редакцию страховой агент, анкетки раздавал. Как узнал, что я езжу в Чечню, так у него интерес ко мне сразу пропал. Я его даже найти потом не смог, чтобы анкеты вернуть.

А умирать вот так вот совершенно не хочется. Не готов я. Все по-идиотски получается. Достоевщина какая-то вперемешку с толстовщиной. Будь он неладен со своими кавказскими рассказами.

— А что у него в рюкзаке-то? — как бы спохватывается молоденький офицер из военной контрразведки.

Мой рюкзак переворачивают и вытряхивают все содержимое на пол.

— Ага! Диктофон! Что на кассетах?

— Интервью с начальником штаба вашего батальона.

— На хрена оно тебе?

— Я журналист.

— Ты шпион, а не журналист!.. Ага! Еще и фотоаппарат! — Контрразведчик откидывает крышку и засвечивает пленку. — Не надо нам фотографий.

Та же участь постигает и все остальные катушки с пленками. Идиоты! Это же месяц работы! Месяц съемок в местах, куда я больше не попаду, и в обстоятельствах, какие вряд ли еще сложатся таким образом.

— До хрена наснимал!

Пленка рыжим серпантином покрывает пол. Ее комкают и выкидывают из палатки.

— Так, дальше, — продолжает осмотр контрразведчик. — Штаны, рубахи, майки — на фуй. — Все летит в сторону. — Во, бля! Деньги! И много. Откуда у тебя столько денег, козел?

— Это командировочные.

— Что? Столько?

— Я здесь обычно надолго задерживаюсь. Приходится платить буквально за все: за жилье, транспорт, жратву.

Но контрразведчик меня не слышит:

— Я и то получаю меньше! — Он трясет деньгами перед моим носом. — Ты шпион, а не журналист! Эти «бабки»—твой приговор!.. Нет, мы тебя все же расстреляем! — Он кричит из палатки: — Иванов! Автомат сюда, быстро!

Появляется рядовой, протягивает контрразведчику оружие. Мы на мгновение встречаемся с рядовым взглядами. Мне кажется, что затея с моим расстрелом ему не нравится. Или мне просто кажется?

Контрразведчик передергивает затвор:

— Пошли, бля! Щас кончу тебя, и дело с концом!

— А что с телом делать? — спрашивает кто-то из офицеров.

— В арык! Хрен найдут. Документы его где?

Контрразведчику протягивают пачку моих официальных бумажек: паспорт, удостоверение, командировочное предписание, разрешение на работу в зоне боевых действий. Он прячет бумаги в карман:

— Пошли, ну! — Он решителен и зол.

— Не подадите ли мне мою куртку? — говорю я капитану ВДВ.

Тот с ухмылкой протягивает камуфляжную куртку:

— Что, холодно стало?

— Нет. Просто хочу умереть, как офицер, при погонах.

Я надеваю новенький камуфляж, выданный мне накануне в штабе группировки ВДВ. В голове гулкая пустота. Хочется, чтобы все поскорее закончилось. Страха как не бывало. Только тихая злость.

После моих слов повисает молчание.

— А ну-ка садись, — говорит мне капитан ВДВ. — Контрик, отдай автомат солдату.

Нехотя контрразведчик возвращает оружие. Мой расстрел снова откладывается. До новой вспышки гнева.

— Этот человек — офицер, — продолжает капитан ВДВ. — Пусть и вражеский. Но его звание надо уважать.

Я не верю своим ушам: шутит он или всерьез несет эту чушь? Я не офицер, никогда им не был. Хотя и страстно мечтал по молодости о военной карьере. Но не сложилось. Самое высокое звание, до которого удалось дослужиться на срочной службе, — матрос военно-морского флота.

На полном серьезе они разливают по кружкам спирт. Мне снова перепадает щедрая порция.

— Пей! За твое офицерское звание надо выпить.

Я опрокидываю порцию спирта внутрь. Мне уже все по фигу.

— Не боись, теперь мы тебя до утра не расстреляем, — говорит капитан. — Поскольку ты не просто шпион, а еще и офицер, то дело, надо полагать, серьезное.

Мне снова кажется, что мои мучители просто повредились рассудком. Бывает ведь и такое. Был же случай в мотострелковом полку в Таджикистане, когда один прапорщик неожиданно решил, что под штабом лежит офигенная бомба. Приказал саперам срочно все проверить. Они ничего не нашли. Прапорщик побежал к командиру полка, потом к замполиту, потом еще к кому-то. Показывал всем какие-то цветные провода. Разубедить его смогли только санитары из психиатрической лечебницы.

В моем случае все намного сложнее. Во-первых, я не психиатр. Во-вторых — меня банально лишают жизни.

Молодой контрразведчик явно недоволен, что расправа откладывается до утра. Самое смешное, именно он вызвался подбросить меня этим утром к десантникам из штаба группировки ВДВ на боевые позиции под Рошни-Чу. Он твердо знает, кто я, видел, как я общался с офицерами из штаба группировки. Они же его и просили взять меня в батальон.

Но этот довод на него не действует. Впрочем, действует ли на него вообще хоть что-то? Снова разлили по кругу спирт.

— У меня дядя в ГРУ служит, — говорит какой-то младший офицер. — Он говорит, что у боевиков есть славянского вида офицеры-инструкторы из иностранных армий. Может, ты, сволочь, один из них? А?!

— Я не могу им быть.

— Это почему?

— Я русский язык знаю хуже, чем они.

Шутка нравится. Десантники ржут и разливают по кружкам еще спирта.

Дальше обсуждают продажных журналистов, подставы из Москвы, треклятых боевиков и шпионов. Все заметнее — разговор к завершению. Люди помаленьку из палатки расходятся. Одному мне идти некуда, поскольку еще днем батальонное начальство определило ее как мое место ночлега.

Нас остается трое. Военный врач со шкодливой улыбкой, «контрик» и я.

Врач достает тюбик-шприц. Такие используют как обезболивающее при ранении.