Джонатан Свифт - А Ингер

Ингер А Г

Джонатан Свифт

А. Ингер

Джонатан Свифт

Несколько слов о Джонатане Свифте и о том, что увидел капитан Гулливер во время своих путешествий

Поздно вечером восьмого августа 1726 года в передней дома почтенного лондонского типографщика Бенджамена Мотта раздался звонок. Открыв двери, хозяин убедился, что нежданного посетителя уже и след простыл, на крыльце, однако, лежал сверток, в котором типографщик обнаружил рукопись: неведомый капитан Гулливер рассказывал в ней о своих странствиях. При рукописи было также сопроводительное письмо некоего Ричарда Симпсона, сообщавшего, что он будто бы состоит с этим самым Гулливером в родстве и ручается за правдивость всего, что тот описал... А несколько дней спустя настоящий автор - декан собора святого Патрика в Дублине и прославленный английский сатирик Джонатан Свифт (1667-1745), который собственно затем и приезжал в Лондон, чтобы напечатать свою новую книгу, для полного алиби находился уже на пути в Ирландию. Мало того, рукопись для большей безопасности была предусмотрительно переписана другой рукой.

Свифт, впрочем, никогда не подписывал своих творений собственным именем, а на этот раз у него было больше, чем когда бы то ни было, оснований опасаться последствий, которые может вызвать его сатира. Имя истинного автора стало вскоре известно и при дворе, и в кругу образованных читателей. Да и у кого еще в тогдашней Англии было такое беспощадное перо? Но власти предержащие предпочли сделать вид, будто издевательства дерзкого сатирика прямого касательства к ним но имеют; люди богатые и образованные сами щеголяли в ту пору ироническим скептицизмом, а посему только посмеивались; что же касается до рядовых читателей, то эти последние были тогда в массе своей еще настолько простодушны и доверчивы, что многие из них приняли поначалу россказни капитана Гулливера за чистую монету.

Во всяком случае, все эти меры предосторожности оказались явно излишними. Его книга никого особенно не разъярила, да и в окружающей жизни что-то незаметно было каких-нибудь благодетельных перемен - придворные и министры, судьи, торговцы и всякого рода наживалы, насильники и плуты всех рангов и мастей остались верны себе и в ус не дули. Все шло своим чередом. Не случайно в более позднем издании книги появилось письмо капитана Гулливера к Ричарду Симпсону, в котором среди прочего он с удивлением отмечал, что вот уже шесть месяцев, как напечатана его книга, а ложь, обман, всевозможные злоупотребления и пороки все еще не перевелись, хотя именно для их искоренения он ее и писал. Свифт, в отличие от Гулливера, знал, что людей одной книгой не исправишь; он даже не раз высказывал мрачную мысль, что их вообще не исправишь ни словесными увещеваниями, ни благим примером, ни сатирой. Но книгу он тем не менее сочинил и напечатал. В одном из своих писем он как-то признался, что главная цель, которую он ставит перед собой во всех своих трудах, "не столько развлекать мир, сколько выводить его из себя". Дальнейшая судьба книги доказывает, что это ему вполне удалось.

Прошло некоторое время, и автора стали винить в поклепе на человеческий род, в недоверии к разуму и его великим достижениям, после чего и вовсе объявили человеконенавистником, а в четвертой части "Путешествий Гулливера" усмотрели явные признаки душевной болезни, омрачившей, как известно, последние годы жизни Свифта; другие же, напротив, считали, что душевная болезнь есть наказание, которое господь обрушил на голову священника, осмелившегося так уничижительно отозваться о его творении, сиречь человеке. Во всяком случае, когда в 30-х годах XIX века собор святого Патрика капитально подновляли и в связи с этим пришлось потревожить останки погребенного там настоятеля собора Джонатана Свифта, любителям покопаться в чужих мозгах удалось-таки заполучить череп писателя, и он побывал в руках френологов и некоторых просто не в меру любознательных дублинских обывателей, надеявшихся, что череп подтвердит предположение о наличии какой-нибудь врожденной душевной аномалии у его обладателя.

Охотники объяснять таким способом истоки заключенной в "Путешествиях Гулливера" сатиры не перевелись и поныне. Во времена викторианской Англии (вторая половина XIX в.) книгу объявили непристойной и грязной, ее сокращали, печатали без последней части и в дистиллированных пересказах, чтобы превратить в безобидную сказку для малышей. Но за последние полвека человечество, пережившее две мировые войны, коричневую фашистскую чуму и трагедию Хиросимы, было столько раз на волосок от гибели, что люди, казалось бы, сделали все возможное, дабы подтвердить справедливость прогнозов сатирика, а объявленный безумцем выглядит теперь мрачным пророком. Во всяком случае, именно в наши дни, через двести пятьдесят лет после выхода этой книги, она менее всего вызывает к себе почтительное равнодушие, как то нередко наблюдается по отношению к классике, о которой следует что-то знать, дабы при случае обронить несколько слов, но которую не спешат перечесть. Оставаясь любимым чтением детей, она в полном своем объеме адресована взрослому мыслящему читателю, потому что посвящена самым коренным проблемам, от решения которых зависит будущее человечества, его существование.

В год публикации "Путешествий Гулливера" Свифту было уже под шестьдесят, и книга по существу представляет итог его раздумий над своей эпохой, чрезвычайно насыщенной всякого рода драматическими событиями, над своим собственным жизненным опытом, над различными общественными институтами и формами государственного управления в над тем, что такое сам человек, создавший такие институты.

Суровая гражданская война в Англии, завершившаяся казнью короля Карла I Стюарта (1649 г.) и установлением новых буржуазных порядков, религиозные распри между католиками и протестантами, раздиравшие страну и отличавшиеся крайним фанатизмом и нетерпимостью, беспрерывные войны, длившиеся по многу лет и опустошавшие целые районы Европы, как, например, война за испанское наследство (1707-1714 гг.), постоянная борьба за власть двух политических партий - тори и вигов - внутри страны, в которой обе они не гнушались никакими средствами, - все это казалось иным мыслителям естественным следствием процесса совершенствования человеческого общества и нисколько не подрывало их веры в будущее. Многие современники Свифта полагали, что достаточно разъяснить людям, в чем состоит их благо, просветить их разум, внушить им справедливые представления о вещах - и все образуется. В XVIII веке таких людей называли просветителями.

Свифт не разделял этого оптимизма. Сын бедного чиновника в Ирландии, безвестный сельский священник, он силой своего таланта добился, казалось бы, невозможного: он был признан самым талантливым английским писателем своего времени, его дружбы домогались министры, его памфлеты оказывали огромное влияние на общественное мнение страны и, в частности, содействовали быстрейшему завершению войны за испанское наследство. И что же? Он только лишний раз убедился, какие ничтожные люди стоят у кормила власти, какие низменные побуждения и страстишки - корысть, тщеславие, честолюбие, зависть, соперничество и коварство - движут их поступками и как эти люди постыдно неблагодарны.

Несмотря на все услуги, оказанные им правительству тори, королева Анна не сочла возможным предоставить Свифту церковную должность, о которой он хлопотал, поскольку считала тон его памфлетов и особенно "Сказки бочки" слишком вольным и непочтительным. Вот почему и его героя Гулливера, утащившего весь флот Блефуску и доставившего таким образом победу монарху лилипутов, не без влияния королевы в конце концов отблагодарили, решив его ослепить и обречь тем самым на мучительную смерть. Гулливер, правда, потушил пожар в ее покоях не совсем обычным способом, и королева сочла это дерзкой и предосудительной выходкой. Но этим саркастическим эпизодом Свифт явно хотел сказать: когда твой дом охвачен пожаром и на карту поставлено само существование, не все ли равно, какими средствами добыто спасение? Увы! "...величайшие услуги, оказываемые монархам, не в силах перетянуть... чашу весов, если на другую бывает положен отказ в потворстве их страстям".

В XVIII веке принято было считать, что характер всех общественных учреждений в первую очередь определяется характером людей, их природой, которая рассматривалась как изначально нечто совершенно одинаковое у всех народов и во все времена. Свифт в этой связи склонен был чрезвычайно скептически и даже пессимистически оценивать возможности усовершенствования как людей, так и общественных нравов. "Не ожидайте от человека более того, на что это животное способно, - пишет он в 1725 году приятелю, завершая работу над книгой, - и тогда мое описание еху будет с каждым днем казаться вам все более похожим". И в другом письме того же года мы читаем: "Я собрал материалы для трактата, доказывающего ложность определения animal rationale1, и покажу, что человек всего лишь rationis capax2". Свифт утверждал, что именно такая концепция человека лежит в основе его "Путешествий Гулливера".