Замок Дор - Дафна дю Морье

Артур Квиллер-Кауч, Дафна дю Морье

Замок Дор

ПРЕДИСЛОВИЕ

Для меня «Замок Дор» — двойное открытие. Это не только роман, написанный, точнее, частично написанный Дафной Дю Морье, который я прежде не читала, но еще и роман, начатый и доведенный до половины героем моей юности, писателем и критиком сэром Артуром Квиллер-Каучем. Когда в сороковые годы я училась в школе, К. (так обычно называли этого великого человека) вдохновлял меня на чтение — и, надеюсь, на понимание — лучших произведений английской литературы. У меня все еще хранятся его великолепные литературоведческие очерки — три старых томика с пожелтевшими страницами, по сей день самый лучший из всех известных мне путеводителей по литературе. В предисловии к самому раннему из этих томиков, впервые опубликованному в 1918 году и с тех пор много раз переиздававшемуся, сэр Артур с изумительной ясностью излагает свою позицию: «Прежде чем начать устанавливать принципы литературы или эстетики, человек должен предоставить какие-либо доказательства своей способности наслаждаться лучшим и сторониться худшего».

И в качестве примера (он всегда дает примеры): «Под поэзией я подразумеваю на этих страницах то, что было написано Гомером, Данте, Шекспиром и некоторыми другими».

Тот факт, что этот большой ученый, суждения которого всегда тонки и глубоки, хотя порой и суровы, занялся удивительно романтичным переложением старой корнуэльской легенды о знаменитой паре трагических любовников, Тристане и королеве Изольде, интригует уже сам по себе. Но еще более пленительно то, что Дафна Дю Морье, которую дочь К. через длительное время после смерти отца попросила закончить этот роман, написанный им «где-то до середины, почти до конца главы», выполнила эту просьбу столь мастерски, что невозможно догадаться, с какого места она начала. Дафна Дю Морье замечает, что «не могла имитировать стиль К…. это значило бы грабить мертвых». Однако она знала его, когда была ребенком, помнила как радушного хозяина на многих воскресных ужинах и, «восстанавливая в памяти давно забытые разговоры», могла воссоздать образ этого человека и проникнуться его настроением.

Ей это удалось в высшей степени. К. перенес древнюю легенду в Корнуолл начала 1840-х годов, в район реки Фоуи, который он любил и хорошо знал. Тристан из легенды стал Амиотом Тристаном, бретонским торговцем луком с маленькой шхуны «Жоли бриз», которая курсирует вдоль побережья Бретани и регулярно заходит в Корнуолл, доставляя туда клубнику, абрикосы, лук и известь — на нее был большой спрос в корнуэльских гончарных мастерских, так как печи для обжига, которые пылали когда-то на берегу каждой бухты, были к тому времени заброшены. Шкипер «Жоли бриз» — чудовище, злобный пьяница, и Амиот сбегает с судна, чтобы избавиться от его садистской жестокости. После того как он спасает Линнет Льюворн, находившуюся в экипаже, когда лошади понесли, Амиот влюбляется в нее. Эта красивая молодая женщина совсем недавно вышла замуж за Марка Льюворна, хозяина гостиницы «Роза и якорь» в Трое. Марк, сварливый старик, который сходит с ума от ревности, до безумия любит свою молодую жену. Таким образом, сцена для действия готова.

У этих обреченных влюбленных бывают минуты, когда у кого-то из них появляется странное чувство, будто ими движет нечто мощное и древнее, какая-то сила, связывающая их с прошлым и направляющая на тот же трагический путь, который прошла легендарная пара, что жила и умерла много веков назад. Центральная фигура в их истории — некий доктор Карфэкс, вокруг которого, вероятно по замыслу К., должны были закручиваться все события, а он бы ими управлял, — как считает Дафна Дю Морье. Для нее это самый симпатичный и четко выписанный персонаж в романе, начинающемся с того, что этот местный доктор однажды ночью на земляном валу Замка Дор ждет, когда начнутся роды у жены кузнеца, и размышляет над тайнами земли, которая, быть может, «больше не создаст подобный цветок и все же не в силах будет позабыть его и воздержаться от попытки снова дать ростки». Доктор Карфэкс присутствует на протяжении всей истории, объясняя, скрепляя ее, и в конце романа он все еще здесь — старик, размышляющий над тайнами любви и грезящий об одной из «самых печальных историй любви в мире».

Существует много вариантов легенды о Тристане и Изольде, и Дафна Дю Морье говорила, что прочла все, какие только смогла отыскать, прежде чем взялась завершить роман, и обнаружила противоречия и путаницу, с которыми ей пришлось разобраться, дабы удовлетворить свое собственное «чувство порядка». В незавершенной части романа К. земляной вал Замка Дор, где согласно легенде у короля Марка, мужа королевы Изольды, был замок, стал Лантиэном, фермой, принадлежащей Бозанко, местному фермеру, у которого Амиот находит пристанище и работу. Хотя Бозанко, его жена и двое детей не играют никакой роли в первоначальной истории, между старинным повествованием о Тристане и Изольде и романом много связующих нитей. У К. Линнет ухитряется упасть с воза с сеном на руки Амиоту, а когда ревнивый муж обвиняет ее в неверности, она смеется над ним, говоря, что вряд ли может утверждать, будто ее не касался другой мужчина, поскольку простой работник с фермы, Амиот, только что спас ей жизнь. За несколько столетий до этого королева Изольда дала похожий ответ королю Марку, после того как ей помог спуститься на берег Тристан, переодетый прокаженным, и она упала вместе с ним, в его объятиях, на причал. Несколько более сложная аналогия проводится между случайной смертью Тристана от отравленного копья друга и смертью Амиота после того, как он неправильно понял попытки доктора Карфэкса спасти его из заброшенной шахты и порезался складным ножом доктора, который только что использовали, чтобы вынуть камешек из копыта лошади. В 1840 году не было антибиотиков, напоминает нам Карфэкс, сокрушаясь над этим ужасным несчастным случаем.

Дафну Дю Морье часто — причем автоматически — причисляют к «романтическим романистам». Сэр Артур Квиллер-Кауч прежде всего ученый. В первую свою книгу о литературе он включает эссе о терминах «классический» и «романтический». Он считает эти ярлыки, которые часто приклеивают к великим поэтам, романистам, драматургам, бессмысленными и выступает против того, чтобы литературу рассматривали так, будто ее можно изучать, разделив на изолированные отсеки с абстрактными заголовками: «влияния», «тенденции», «-измы». Он утверждает — как мне думается, правильно, — что романы, пьесы, стихотворения пишутся благодаря редкому дару, с которым их авторы были рождены и который они оттачивали годами. «Шекспир, Мильтон, Шелли не писали „классицизм“ или „романтизм“. Они писали „Гамлета“, „Лисидаса“,[1] „Ченчи“[2]».

Этот чрезвычайно сложный, но в высшей степени увлекательный роман — пленительная история о любви и смерти, удивительным образом связывающая два далеких друг от друга века, история, написанная двумя очень разными, но очень талантливыми писателями.

Мой отец намеревался посвятить эту книгу мистеру и миссис Санто из Лантиэна.

Книга первая

Ты, и я, и Амиас,

Амиас, и ты, и я

Лес зеленый, увы, кличет нас.

Ты и я, жизнь моя, и Амиас.

ПРОЛОГ

Много лет тому назад, в начале 1840-х годов, в удивительно ясную октябрьскую ночь некий доктор Карфэкс стоял в дозоре с телескопом на земляном валу Замка Дор в Корнуолле. Его вызвали в кузницу, находившуюся поблизости отсюда, на перекрестке дорог. У жены кузнеца начались роды. Когда доктор прибыл туда, то обнаружил, что все идет должным образом. А поскольку он считал, что не следует вмешиваться в естественный ход событий, то оставил свою сумку на стуле в кухне и зашагал прочь по росистому лугу, наказав опытной повивальной бабке призвать его, когда возникнет необходимость. Пробыв некоторое время на валу, который от кузницы отделяло лишь одно поле, доктор, привычный к таким ночным бдениям, прошел, как обычно, через три стадии ощущений и достиг четвертой, неизведанной и самой волшебной.

Вначале он почувствовал отчужденность. Это ощущение, каким бы царственным оно ни казалось, посещает любого человека, даже с воображением очень средним, когда он стоит на вершине горы под звездами. Эту корону может примерить каждый из нас, и мы начинаем с презрением взирать на нашу планету, а заботы и волнения всех людей, населяющих ее, кажутся нам всего лишь мельтешением мошек под веткой дерева, покрывшейся летней листвой. Однако в подобном настроении есть свой изъян: будучи людьми, мы принадлежим земле; принадлежа земле, мы, подобно Архимеду, должны на чем-то стоять; но где бы мы ни стояли, при игре в астрономов приходится соблюдать условия игры, а именно: мы не можем замечать, что там копошится у нас под ногами.