Планшетка - Джек Лондон

Джек Лондон

Планшетка

— Это мое право. Я хочу знать! — сказала девушка. Голос ее прозвучал решительно и твердо. В нем не было и намека на просьбу. Однако это требование завершало собою длинный период просьб. Она просила не словами. Губы ее были немы, но ее лицо и глаза и, казалось, вся душа в течение долгих дней настойчиво молили и спрашивали. Он понимал это и все же не отвечал. Теперь она потребовала ответа.

— Это мое право, — повторила девушка.

— Я знаю, — ответил он беспомощно.

Она молча ждала, и глаза ее были прикованы к солнечному свету, пробивавшемуся сквозь листву деревьев и заливавшему могучие стволы мягким сиянием. Свет, смягченный и окрашенный зеленью ветвей, казалось, исходил от самих стволов, так они были насыщены им. Девушка смотрела, но ничего не видела. Она слышала глухое журчание ручейка, протекавшего далеко внизу на дне оврага, но звуки эти не доходили до ее сознания.

Девушка взглянула на своего спутника.

— Ну, что же? — спросила она, и в голосе ее слышалась твердая уверенность, что он подчинится ее требованию. Она сидела выпрямившись, прислонясь к стволу упавшего дерева, а мужчина лежал около нее на боку, облокотившись о землю и поддерживая рукой голову.

— Милая, милая Льют, — прошептал он.

Она вздрогнула при звуке его голоса; не потому, что он был ей неприятен, — нет, а потому, что она боролась с обаянием ласкающей мягкости этого голоса. Она хорошо знала все очарование и этого голоса и этого человека. Но теперь она старалась ожесточить против него свое сердце. Он хотел взглянуть ей в лицо, но ее серые глаза строго посмотрели на него из-под прямых бровей, и он опустил голову на ее колени. Рука ее коснулась его волос, а лицо приняло нежное и заботливое выражение. Но когда он снова взглянул на нее, ее серые глаза были опять неумолимы, а прямые брови сдвинуты решительно и сурово.

— Что я могу сказать вам? — прошептал он, приподнимая голову и встречая ее взгляд. — Я не могу жениться на вас, я не могу жениться ни на ком. Я люблю вас — вы знаете это — больше собственной жизни. Я взвешивал ваше значение для меня по сравнению со всеми сокровищами жизни, и вы перевесили все. Я готов отдать жизнь за то, чтобы назвать вас своей… Но я не могу. Я не могу жениться на вас… Я никогда не буду вашим мужем.

Ее губы были сжаты от усилия овладеть собой. Он снова хотел склонить голову на ее колени, но она остановила его.

— Вы женаты, Крис?

— Нет, нет! — горячо воскликнул он. — Я не женат и никогда не был женат. Моей женой могли бы быть только вы… но это невозможно.

— Значит…

— Не надо, — прервал он, — не спрашивайте меня.

— Но это мое право — знать, — повторила она.

— Вы правы, правы, — прервал он ее, — но я не могу сказать вам.

— Вы не думаете обо мне, Крис, — вздохнула она, — вы не хотите подумать обо мне… Вы не знаете, что я переношу из-за вас от моих родных.

— Я не думал, что они так плохо относятся ко мне, — сказал он с горечью.

— Да, они не любят вас; едва терпят. Они не показывают вам этого, но они почти ненавидят вас. И я должна это выносить. Правда, не всегда так было. Они любили вас… почти так, как я. Но это было четыре года назад. Время шло. Год, два… и они начали охладевать к вам. Их нельзя порицать за это. Вы ничего не говорили. Они чувствовали, что вы калечите мою жизнь. Вот уже четыре года, а вы ни слова не сказали им о нашей свадьбе. Что они должны думать? Именно то, что и думают, то есть что вы калечите мою жизнь.

Она говорила и нежно проводила рукой по его волосам. Как грустно было ей причинять ему страдания!

— Они очень любили вас вначале, да и кто может, узнав, не полюбить вас? Вы, кажется, притягиваете к себе любовь всех живых существ, как деревья притягивают влагу из почвы. Вы у всех собираете дань любви, точно это ваше прирожденное, неотъемлемое право. Тетя Милдред и дядя Роберт считали, что нет человека, равного вам. Вы единственный, как солнце на небе. Тетя Милдред вздыхала, лукаво посматривала на дядю и говорила: «Когда я думаю о Крисе, мне приходит мысль, что хорошо было бы помолодеть». А дядя Роберт отвечал ей: «И я не осуждаю тебя, дорогая, нисколько не осуждаю». А затем оба они поздравляли меня с тем, что я завоевала любовь такого человека, как вы. Но они знали, что и я люблю вас. Разве я могла это скрыть? Это великое и чудесное чувство, которое вошло в мою жизнь и проглотило меня! Вот уже четыре года, Крис, я живу только вами. Каждое мое мгновение в течение всех этих четырех лет принадлежало вам. Наяву я жила моей любовью, во сне я грезила о вас. Вы управляли всем, что я делала; все мои мысли были направлены к вам. Не было ни одного желания, ни одного плана, мелкого или крупного, где вы не занимали бы главного места.

— Я не представлял себе, что налагаю на вас такие рабские цепи.

— Вы не налагали никаких цепей. Вы всегда предоставляли мне свободу идти моим собственным путем. Вы, наоборот, были моим послушным рабом. Вы все для меня делали и не оскорбляли при этом моего самолюбия. Вы предупреждали мои желания без намека на то, что стараетесь предупредить их. У вас все выходило так естественно, и все казалось необходимым. И в то же время вы не были послушной марионеткой в моих руках. Вы, казалось, вообще ничего не делали, а все делалось само собой. Мое рабство было рабством любви. Я уже сказала вам, что моя любовь к вам поглощала все мои мысли. Но вы для этого не делали никаких усилий. Вы были там всегда, и вы никогда не поймете, какое место вы занимаете в моей жизни. Но время шло, и у тети Милдред и у дяди Роберта зарождалось к вам недоброе чувство. Они стали тревожиться за меня. Что станет со мной? Моя музыка… Вы знаете, как потускнели мои мечты о ней! В ту весну, когда я встретила вас, — мне было тогда двадцать лет, — я приготовилась к отъезду в Германию, чтобы там серьезно работать. Это было четыре года назад, а я все еще здесь, в Калифорнии. У меня были поклонники. Вы разогнали их всех… Нет, нет, не то. Я сама разогнала их. Могла ли я думать о поклонниках, о чем бы то ни было, кроме вас, если вы были рядом со мной? Но, как я уже сказала, мои родные начали тревожится за меня. Пошли пересуды: друзья, злые языки и вообще все знакомые и незнакомые… А время шло, и вы все молчали. Я могла только изумляться, недоумевать. Я знала — вы любите меня. Но с обвинениями против вас выступил сперва дядя Роберт, затем и тетя Милдред. Вы знаете — они заменили мне мать и отца. И я не могла защищать вас, но я осталась верна вам. Я отказалась обсуждать ваше поведение, я замкнулась в себе. Это повело за собой отчуждение от родных. Я стала получужой в семье, в родном доме. Мне тяжело было смотреть на траурное лицо дяди Роберта, чувствовать, как я разбиваю сердце тети Милдред. Но что же я могла сделать, Крис? Что я могла сделать?

Мужчина, голова которого покоилась на коленях у девушки, застонал. Но и только. Другого ответа не последовало.

— Тетя Милдред заменила мне мать, но я больше не прихожу к ней с откровенными излияниями. Книга моего детства закрылась. А это была такая чудесная книга, Крис… Ну, не будем говорить об этом. Все же у меня огромное счастье. Я рада, что могу откровенно говорить о моей любви к вам. Это дает мне блаженство. Я не могу выразить, как люблю вас… Вы помните елку, которую тетя устроила для детей? Мы играли в жмурки. Вы схватили меня за руку и сжали так крепко, что я вскрикнула. Я не говорила вам, но рука у меня долго болела. И как была сладостна для меня эта боль! На руке, черным и синим, отпечатались ваши пальцы. Это было ваше прикосновение, ставшее видимым. Неделю следы оставались на моей руке, и я целовала эти знаки часто, часто! Мне было ненавистно видеть, как они исчезали, как возвращалась белизна и вытесняла следы вашего прикосновения. Иногда… О, я не могу объяснить, но я так любила вас…

Наступило молчание. Она продолжала гладить его волосы, рассеянно смотря на большую серую векшу, веселую и резвую, прыгавшую по прогалине между высокими деревьями. Хохлатый дятел, энергично стучавший клювом по упавшему дереву, на мгновение привлек взгляд девушки. Мужчина не поднимал головы. Он еще крепче прижал свое лицо к коленям Льют, а его поднимавшиеся и опускавшиеся плечи показывали, как он тяжело дышит.

— Вы должны объяснить мне, Крис, — мягко сказала девушка. — Эта таинственность убивает меня. Я должна знать, почему мы не можем пожениться. Что же, всегда все останется так, как теперь? Правда, мы встречаемся часто, но все же между нашими встречами есть промежутки — и какими долгими они мне кажутся! И так будет всегда? Конечно, это счастье — любить. Я знаю, вы сделали меня безумно счастливой. Но все же по временам я жажду большего. Я хочу, чтобы мы все время были вместе. Я хочу, чтобы между нами было тесное содружество, товарищество, общие интересы, которые будут у нас, когда мы поженимся… — Она быстро перевела дыхание. — Ах да, я забыла. Мы никогда не будем женаты. Вы должны мне сказать — почему.