Курортный Детектив - Тарас Бурмистров

Тарас Бурмистров

КУРОРТНЫЙ ДЕТЕКТИВ

1

Железнодорожная станция называлась «Курорт», но сейчас, в декабре, здесь ничего не напоминало о курорте. Не было никаких толп отдыхающих, шума, толкотни и скуки. Войдя в гостиничный номер, он с первого взгляда понял, какой удачной была эта идея — оставить на время утомительную петербургскую суету и поселиться здесь, в маленьком приморском городке. В городе было совсем пустынно, и даже гостиница сейчас выглядела так, как будто в ней никто не останавливался с самого момента постройки.

Он снял весь большой номер и с удовольствием занял бы целый этаж, как Набоков в Швейцарии, лишь бы его не отвлекали от работы. Но, пройдя по длинному пустому коридору и увидев свое новое пристанище, он понял, что здесь ему точно никто не помешает. Лунин поставил чемодан на пол и закрыл дверь.

С детства, оставаясь один в комнате или на природе, он всегда испытывал укол истинного наслаждения от внезапно подступавшего ощущения одиночества. С годами это чувство притупилось, но слабый след его все равно оставался. Сейчас оно охватило его с новой силой.

Вокруг никого не было. В гостинице было пусто, за исключением немногочисленного персонала. Пусто было и на улице, и в городе, и на всем песчаном морском побережье. Давно забытое чувство ясного и безмятежного покоя так нахлынуло на Лунина, что он замер посреди комнаты, глядя на обстановку своего нового рабочего кабинета: мягкий тусклый ковер, лампа с зеленым абажуром на столике, вытянутое овальное зеркало на стене. Окно в номере было огромное, почти во всю стену. Сотни прозрачных капелек от дождевой мороси сейчас дрожали на внешней стороне стекла, между ними медленно пробирались ледяные струйки воды. Обстановка была самая творческая и вдохновительная.

Когда он еще только уcтраивался, подготавливая все для своей работы, он чувствовал, что воображение его оживляется, бьется, как конь, застоявшийся в конюшне. Его литературная деятельность раньше строилась так, что выхода этому желанию не было, и только теперь он почувствовал, как измучило его это долгое воздержание.

Лунин уже с трудом удерживался от искушения сесть за стол и начать что-то набрасывать, но очертя голову в работу бросаться не стоило: сперва надо было подыскать какую-нибудь форму, в которую и следовало затем отлить свой замысел. К тому же и работа сейчас предстояла ему совершенно новая и непривычная.

Лунин занимался литературой уже больше десяти лет, но то, что он писал до сих пор, не имело никакого отношения к беллетристике. Это были серьезные труды, разыскания и исследования, философские, исторические, литературоведческие и культурологические, в которые он по мере сил и вдохновения подмешивал немного чистой художественности.

Эти работы снискали ему определенную известность в узком кругу, но дальше этого дело так и не пошло. Читательская публика ничего не знала о таком писателе, как Лунин, и постепенно, с годами это начало его тяготить. Наконец, после долгого и горького осмысления наступил момент, когда он понял, что если он и дальше будет писать книги никому не понятные, темные, «герметические», как он их называл, то всю его деятельность можно было считать бессмысленной, а дело окончательно проигранным.

Время от времени он пытался набрасывать что-то художественное и даже чисто сюжетное, но, потерпев с несколькими замыслами чувствительные неудачи, которые он всегда переносил довольно болезненно, Лунин понял, что кавалерийским наскоком взять этот бастион не удастся. На этот раз, однако, отступать было уже некуда — на карту было поставлено все. Это надо было сделать сейчас или никогда.

Лунин давно уже применял маленькие, невинные ухищрения для того, чтобы подхлестнуть свой писательский пыл, который иногда засыпал и нуждался в поощрении. Отправляясь в свою литературную командировку, он захватил с собой некоторые из этих предметов, облегчавших ему высвобождение творческой энергии. Все они были подобраны с умыслом — это были вещи, напоминавшие о Востоке.

Открыв свой чемодан, он достал их оттуда. После того, как на столике оказался маленький толстобрюхий Будда, коробочка для чая с иероглифом, всегда напоминавшем Лунину о распятии, фарфоровый заварочный чайник, привезенный им из Кореи, комната сразу же преобразилась, приобретя явно выраженный восточный колорит. Не хватало только бамбуковой ширмы, без которой трудно было совершить настоящее чаепитие, и японской гравюры на стене. Последнюю, впрочем, сейчас с успехом заменяло окно, за которым смутно обрисовывалось гигантское серое клубящееся облако, из которого вот-вот, похоже, должен был обрушиться на сосны на берегу снежный поток или дождевой ливень.

Одна из оконных створок была приоткрыта, и через нее просачивался в комнату сырой и холодный воздух. Лунин подошел к окну и плотно закрыл его.

2

Пока не начался дождь, надо было прогуляться и собраться с мыслями. Дело могло сегодня закончиться и штормом, судя по сильному ветру и тучам, сгущавшимся над водой.

Гостиница стояла у самой песчаной кромки, почти в камышовых зарослях, в двух шагах от Залива — или, как Лунин называл его, моря — и был велик соблазн пройтись вдоль него по берегу, по хорошо знакомому маршруту. Шумные бушующие волны, возможно способствовали бы каким-то новым идеям и откровениям. Но это сильное средство можно было оставить и на потом, а сейчас выбраться в город и запастись самым необходимым, в первую очередь чаем, без которого невозможно было никакое творчество. Красивой буддийской коробочки не хватило бы и на одну ночь.

Лунин давно уже не был тут в центре города, и увиденное снова произвело на него впечатление. Для полноты ощущений он даже сделал большой крюк, чтобы выйти на главную улицу. Посмотреть на это стоило.

Систербек, как его опять начали называть на шведский манер, выглядел как картинка из книжки — нечто вроде иллюстрации к главе «руины русской гогосударственности» из будущего учебника истории (увы, уже не для русских школьников). Неподалеку сквозь мутный клочковатый туман, насыщенный дождевой влагой, виднелся лежащий на боку танк. Некоторые здания были промяты до основания, как будто по ним стукнули сверху по крыше огромным кулаком. Но в общем городок выглядел довольно мило и уютно. Разруха и запустение ему даже как-то шли.

В целом было понятно, как надо было писать текст. Воображение, по идее, само должно было работать, мощно выбрасывая образы, события, тонкие детали, неожиданные наблюдения и глубокое знание жизни. Сюжет должен был быть глубоко продуман, а все повороты событий — тщательно выверены. Но всего этого было недостаточно, чтобы читателю — и прежде всего самому Лунину — было интересно этим заниматься. Во все это надо было добавить еще каплю страха.

Город отлично подходил для этого. Лунин оглянулся: не было лучших декораций для чего-то мрачного, для убийства, потоков крови, какого-то жуткого насилия… Сама оторванность от России, почти уже окончательно распавшейся и можно сказать, погибшей, только добавляла тут уютности. Обстановка выглядела совершенно домашней — а что могло быть лучше и уместнее для кровавого убийства, чем домашняя обстановка?

В домиках, уцелевших от последней бойни, уже начали загораться огни в окнах, ветер с моря шумел и раскачивал деревья, на улице зажглись фонари. Невысокие холмы на окраине города уходили цепью куда-то к горизонту. В небе сквозь просветы в тучах светила луна. И над всем этим, над почерневшими тучами, восседал Господь Бог, опираясь на покосившийся небосвод и озирая подвластный ему мир с безумной улыбкой. Все было хорошо.

В магазине на центральной улице Лунин купил большую жестяную банку чая, коробку печенья с корицей, бутылку коньяка для разогрева воображения (добавлять по капельке в чай, а если работа пойдет совсем хорошо, то и просто так), хлеба, масла, ветчины и сыра на завтрак — восстановить силы после творческого истощения и, подумав, взял еще кофе для чередования с чаем. Никаких препятствий для полета воображения больше не оставалось.

Выйдя на улицу, он вдруг ощутил такой приступ чистого и беспримесного счастья, что едва не остановился на месте, засмеявшись от нахлынувшей на него радости. Все мечты сбывались. Все это надо было сделать очень давно. Но времени впереди было еще много.

Странное томительное чувство — опасение, что что-то прервет его работу — охватило Лунина на обратном пути. К приятному чувству одиночества примешалось новое чувство, в котором он не сразу отдал себе отчет. Только пройдя еще несколько кварталов, он разобрался в этом ощущении — ему показалось, что за ним кто-то следит. Это была чистая мнительность, никто не знал, что он в городе — и все же Лунин как будто чувствовал на себе чей-то взгляд. Потом, еще через несколько улиц, это ощущение пропало.