20 см - Александр Кормашов

Александр Кормашов

20 см

I

Заседание Попечительского совета затягивалось до ночи. Глава совета уже собрался развлечь высокое собрание и начал рассказывать анекдот, и тут раздался долгожданный звонок. Схватив трубку, председатель свободной рукой замахал всем присутствующим, объявляя перерыв, мол, сходите куда-нибудь, прогуляйтесь. Все стали выходить.

Через пустую приёмную, в которой по случаю позднего часа уже не было секретарши, Фарн вышел в холл, оттуда прогулялся по тёмному коридору, затем зашёл в студенческий туалет. Он уже мыл над раковиной руки, когда рядом пристроился ещё один муравей. Тот был из новых попечителей, избранных лишь недавно, но уже заимевших в совете немалую силу. Их сила была в их простоте.

— Кажется, в прошлый раз мы толком не познакомились. Меня зовут Гаврон, — сказал муравей и протянул ещё мокрую руку.

Фарн тщательно вытер бумажным полотенцем свою правую, оставив комочек на всякий случай в левой, и тоже протянул руку.

— Фарн.

Рукопожатие вышло влажным, но сильным.

— А кто вы по образованию?

— Познавший жизнь, — усмехнуся Фарн. — Хотя по первому — учитель географии и биологии.

— Ну понятно. А я, как вы можете подумать, шахтёр.

Да я и подумал, снова усмехнулся Фарн, но уже про себя. «Шахтёрами» в народе называли сотрудников ТСС, то бишь Тайной следственной (или, может, сыскной или, снова до кучи, секретной) службы — так по-разному муравьи раскрывали аббревиатуру, соглашаясь лишь в том, что её агенты в последнее время усиленно рыли во всех направлениях.

— А чем сейчас занимаетесь? — последовал новый вопрос «шахтёра».

— Производством дверей и лестниц, — ответил Фарн.

— Лестниц! — выделил голосом Гаврон и чуть поднял указательный палец своей жёсткой красной руки с твёрдыми колючими волосками. — И, конечно, лицензию на производство лифтов вам всё никак не дают?

— Конечно, — ответил Фарн и внимательно посмотрел на этого муравья, нарочито исказившего слово «лицензия». Было произнесено как «лишенсия».

Судя по двусложности имени, Гаврон относился ко второму ген-поколению муравьёв, к более высокой касте, чем Фарн, да и с виду он меньше походил на простую рабочую особь. И всё-таки. Голова у него ещё очень походила на красную недозревшую сливу, косо посаженную на тонкую шею, да и плечи, на которых держался костюм средней ценовой категории, были слишком узки. Однако фасеточные глаза, расположенные по бокам головы, смотрелись уже не таким большими, как у представителей низшей касты, а по форме стремились к тому эталону красоты, который в народе назывался «как у испуганной лошади» — пусть они по-прежнему не имели ни осмысленной глубины, ни более-менее различимых зрачков. Рот у Гаврона тоже был поскромнее, посимпатичнее, с претензией на приобретённое благородство, хотя жвалы пока лишь только стремились к рудиментарности, а вот усики-бровки уже были короткие, что называется, косметически ущемлённые.

Всё это Фарн отметил по себя чисто машинально. Сам он вышел из той среды, где никто не мог произвольно менять облик и функции своего организма, но зато мог гордиться, что нынешнего своего положения в жизни он добился исключительно сам, своей головой, уж с какой ни появился на свет.

Туалет они покинули вместе, на ходу перекинулись ещё парой фраз, а потом уже Фарн не сумел отказать Гаврону в его желании вместе покурить. В коридоре они открыли окно, то, чья рама наиболее легко поддалась, и уселись на подоконнике.

Гаврон тотчас вспомнил какую-то историю из студенчества и пустился в долгое описательство, Фарн вежливо отреагировал. Вдруг сверху раздались стуки, они приближались, то гулкие по железу, то глухие, шмяк-шмяк — по бетону. Стуки становились всё громче, и вскоре мимо пролетело тело какого-то муравья. Бедняга размахивал всеми конечностями, как будто был ещё жив. Может, и.

Курящие на миг отвлеклись, и Гаврон на пару секунд замолчал. Но оба не посмотрели ни вверх, откуда прилетел муравей (да это было и невозможно, потому что сверху окно прикрывалось специальным козырьком — вот именно из-за таких случаев, чтобы тело случайно не повредило окно). Не посмотрели они и вниз, куда летел муравей, продолжая стучать по навесам и козырькам, хотя вниз смотреть было проще — взгляд скользил, как с горы, а вернее, по склону гигантской расцвеченной вечерними огнями воронки, на дне которой клубился красный туман и куда несчастный муравей всё падал и падал, подскакивая и крутясь.

Похороны наконец закончились.

Прервав поток воспоминаний, Гаврон неожиданно спросил:

— А как вы объясняете это детям?

— Что?

— У вас есть дети?

— Свои?

— Да.

— И как вы им объясняете, почему Земля круглая?

— Вы про анекдот? — Фарн не сразу понял, что его спрашивают про тот анекдот, который глава Попечительского совета уже начал рассказывать, но его прервал телефонный звонок.

— Да. Старикан вроде начал-то интересно…

Фарн заставил себя улыбнуться. Когда-то он был хорошим учителем и ещё в молодости установил для себя, что все, даже самые сложные вопросы обязаны сводиться к самым простым, детским, типа: что? как? почему? — очень лёгким и скачущим, словно мячики, и надо лишь незаметно к этим трём подкинуть ещё один, свой, четвёртый — зачем? Да, зачем. Зачем Земля круглая?

Гаврон этого вопроса не задал, в Фарн не счёл нужным отвечать сразу. Он взял свой окурок в щепотку и аккуратно, короткими тонкими плевками профессионала заплевал огонёк. И лишь потом выбросил свой окурок в окно. Гаврон же выбросил свой горящим. Красная искорка подскочила на какой-то неровности под окном и попала в расщелину стены, где ещё долго гасла. Оба зачем-то посмотрели туда, немного высунувшись наружу, потом посмотрели друг на друга, потом подняли головы вверх. Козырёк над окном отсекал половину небосклона, и ночное небо над верхним краем воронки имело чёткую форму полкруга. Там не было звезд, там не было ничего, только гладкая тёмно-синяя крышка ночи, теперь всё заметнее контрастировавшая с красным сполохами на дне воронки.

— Вы хотите спросить, как я объясняю детям, почему земля круглая? — повторил Фарн.

— Именно, — подтвердил «шахтёр», глядя собеседнику прямо в глаза.

Фарн любил детей-почемучек. Не любил только тех, которые специально придумывают вопрос, но потом вовсе не слушают ответ, а поспешно придумывают своё следующее «почему». Однако сейчас его спрашивали с явной целью услышать.

— Хорошо, — сказал он. — Я им говорю так. Сначала Земля была плоской. То есть сначала все считали, что она плоская, как блин. Но потом стали говорить, что Земля круглая, как шар. А затем учёные всех переубедили, что на самом-то деле она имеет форму тора, бублика, пончика, и с этим тоже никто не